Мокрая слобода Казани: бомба в полене, марийский бизнес и ассирийцы-сапожники

О том, что рассказывал мне дед

Но хватит о грустном. Следующая часть «заметок о дровах и не только» относится уже к 30-м — 50-м годам прошлого столетия, и построена она почти целиком на воспоминаниях моего деда, который успел застать и дровяное отопление, и «керосинки», и примусы, и прочие бытовые прелести ранних советских лет. В те годы дрова уже не были «хлебом насущным», как в период военного коммунизма, их уже не дарили на именины, как в годы НЭПа, но даже и к середине ХХ столетия они оставались весьма востребованным товаром первой необходимости.

Если читатель еще помнит из книги «Казань из окон трамвая», родители моей матери еще с 1929 года имели жительство у самого кремля — в самом начале Большой Красной, в двухэтажном флигеле очень старого дома под номером 10. Домовладение это, некогда принадлежавшее казанскому градоначальнику Платону Суханову, ныне полностью утрачено, а то строение, что смотрит на улицу, новодел 2013 года постройки.

О бытовых подробностях жизни этого околотка в советские годы я уже писал в «Казани из окон трамвая», а потому их опускаю. Расскажу лучше, что мой дед вспоминал о Мокрой слободе, в том числе и о заготовке дров. Бывал он в тех краях достаточно часто, поскольку подрабатывал на дому портным (и притом высокой квалификации — обшивал всю округу), а где еще можно было приобрести дефицитные иглы, смазочное масло, запасные части для швейной машинки «Зингер» (дедову машинку я сохранил, она до сих пор работает) и прочие сопутствующие принадлежности, как не на Мокрой?! Продавали всю эту мелочевку ассирийцы, которым разрешил вести в СССР розничную торговлю сам «всесоюзный староста», дедушка Калинин.

«Айсоры», как прозвали ассирийцев советские граждане, целыми семьями ютились в многочисленных коммуналках, доставшихся им в наследство от бывших постояльцев ночлежек Мокрой, разбросанных в многочисленных переулках близ Привокзальной площади. В центре города (на Кольце, на улице Баумана и пр.) айсоры работали в маленьких будочках с неизменной надписью «Холодный сапожник», либо (уже в послевоенное время) «Ремонт обуви», а на Мокрой обычно довольствовались каким-нибудь уютным закутком. Особенно много торговых точек айсоров было сосредоточено у вокзала — в районе перекрестка улицы Коротченко (бывшей Первой Мокрой) и переулка Рустема Яхина, который в советские годы носил имя двух анархистов — Сакко и Ванцетти, а еще раньше был Поперечно-Мокрой улицей.

Между прочим, моя бабушка как-то поведала мне, что в довоенные годы она всегда безошибочно «вычисляла», что дед побывал на Мокрой — по неистребимому запаху трущобы, который настолько глубоко въедался в одежду, что вывести его потом было очень непросто. «Принюхавшийся» дед при этом неизменно изумлялся прозорливости бабушки, что ее сильно смешило, а секрет, как вы уже поняли, был прост. Ужасающий дух, доставшийся Мокрой еще со старых времен, теперь уже, наверное, неизвестен большинству казанцев: он представлял собой некую неповторимую смесь ароматов помойки, гниющего тряпья и асфальтовых испарений. Случалось (если ветер дул к вокзалу), он приводил в замешательство «свежих» пассажиров дальних поездов, сошедших на минутку из вагона в поисках чего-нибудь съестного. После войны, благодаря новым методам санитарной обработки, трущобный дух в Мокрой был по большей части ликвидирован, но нет-нет да иной раз еще и сегодня напомнит о себе в каком-нибудь загаженном донельзя проходном дворе у Колхозного рынка.

В противоположность собственно Мокрой слободе, на близлежащей Лесной площади всегда было относительно свежо — чистоте воздуха способствовали и открытое пространство, и близость к Казанке. Тут во все времена вкусно пахло прелыми опилками и свежеобработанной древесиной. По словам деда, еще и в середине 1950-х годов у излучины Булака (за современным цирком) работало четыре пилорамы, визг которых разносился по всей округе, действовал дореволюционный еще Казанский тарный завод, выпускавший деревянные бочки и деревянные же ящики различного хозяйственного предназначения — в этой таре хранили и перевозили все что угодно, от продуктов до гвоздей.

На огромной площади день-деньской шел торг. Деловым лесом — готовыми срубами, бревнами, досками, рейками, брусом — промышляли в основном марийцы, которых в бытовом общении в те годы называли черемисами. Хотя, конечно, в сравнении с тем, что могут предложить нынешние супермаркеты (к примеру, тот же «Леруа Мерлен»), ассортимент тогдашних товаров был просто убогим. К тому же в ту пору основными покупателями были исключительно юридические лица — заводы, фабрики и строительные организации, при этом продажа делового леса в частные руки была строго ограничена. Исключение делалось только для сельчан, да и то, чтобы приобрести, к примеру, сруб, колхознику нужно было предоставить кучу бумаг — от всякого рода справок из сельсовета до разрешения на постройку дома.

А городским жителям и вовсе не светила возможность добыть хороший деловой лес — для этого нужно было пройти через «семь кругов бюрократического ада». Первые дачные домики эпохи СССР появились в окрестностях Казани только после войны (они до сих пор частично сохранились на откосах Пугачевских оврагов, вдоль Оренбургского тракта, в Борисково, Дербышках и еще в нескольких местах), но поглядите на них — это скорее даже не домики, а крохотные скворечники, а уж из чего они сделаны, вообще жуть — тут тебе и старые двери, и ящики, и элементы разобранных дореволюционных еще строений, и всякая прочая деревянная рухлядь. Короче говоря, «…что успел урвать — то мое!».

Между прочим, подавляющее большинство советских дачных домиков были построены именно по этому принципу — «где-то что-то ломают — скорее туда, глядишь, ухватишь чего-нибудь». К примеру, наш дачный дом в Тетеево по большей части построен из старых табачных ящиков (дед работал на «табачке») — дальше, думаю, пояснять ничего не надо. Помимо прочего, советскими законами запрещалось возводить на садовых участках капитальные строения, к каковым причислялись дома, сделанные из срубов, двухэтажные постройки и т. п. Существовали даже некие подзаконные акты, ограничивавшие допустимую высоту потолков, толщину стен и т. п. — и некие дармоеды из числа общественных активистов шастали по домам с рулетками, все чего-то там замеряли, записывали — не приведи бог, кто-нибудь нарушит установленные нормы. Так что, скажу я вам, постройка дачи в советские годы была трудноразрешимой задачей, которая порой растягивалась на десятилетия. Можно было, конечно, приобрести стройматериалы с рук (в той же Марийке срубы в те годы стоили по нынешним меркам сущие копейки), но что ты потом будешь делать с ним, с этим срубом — все равно официально не оформить…

Другое дело — дрова: их продавали совершенно свободно на мысу у устья Булака, где по весне выгружали некондиционный лес. Тут стояло несколько деревянных дровяных сараев, а распилка дров осуществлялась прямо на месте — на открытой площадке. По желанию покупателя марийцы могли тут же наколоть дрова, само собой разумеется, за отдельную плату. В начале 1950-х годов небольшая вязанка колотых дров шла за пять рублей, что в переводе на пореформенные (после реформы 1961 года) деньги соответствовало примерно 50 копейкам, а на сегодняшние — уже и не сообразишь.

Это все-таки было дороговато, а потому жители каждого отдельного двора обычно объединяли усилия: вскладчину закупали короткие, по длине телеги, отрезки бревен, здесь же на площади договаривались с возчиком, а уж резали, кололи и делили дрова непосредственно во дворах. Самые неимущие семьи в складчине обычно участия не принимали — они довольствовались отходами производства пиломатериалов — эти обрезки и горбыли, остававшиеся в огромных количествах после работы деревообрабатывающих станков, стоили сущие гроши, но и прогорали в момент.

…Множество историй, связанных с ушедшим в прошлое бытом старой Казани, успел в свое время рассказать мне дед, но одна из них почему-то глубоко засела в памяти. По словам деда, кража дров в Казани в довоенные годы была обычным делом. По понятным читателю причинам в Мокрой слободе это явление приобрело и вовсе впечатляющие масштабы. Причем крали дрова все кому не лень к тому же по большей части даже не заезжие, а чаще и вернее всего — ближайшие соседи по коммуналке, случалось даже, что и родственники. Крали и из поленниц, сложенных у забора, и из запертых на замок дровяных сараев. При этом вычислить злодея было очень непросто, хотя, быть может, он затаился где-то рядом, в соседней комнате коммунальной квартиры.

И вот однажды некие лихие ребята с Мокрой изобрели «противоядие». В полене высверливалось отверстие нужного диаметра, туда закладывался динамитный патрон, после чего отверстие закрывалось деревянной пробкой. Поленце помечалось особым знаком (чтобы, не дай бог, самому не подорваться по ошибке) и укладывалось в верхний ряд поленницы, после чего оставалось только ждать, где рванет. По словам деда, зародившаяся в Мокрой слободе практика использования «дровяных бомб» постепенно распространилась и на другие части города, причем это радикальное средство оказалось гораздо эффективнее самых драконовских милицейских профилактических мер.

Современный молодой читатель, вероятно, не сможет оценить всех описанных мною прелестей советского быта и, чего доброго, еще спросит — к чему это автор фиксирует столь малозначимые эпизоды и события? Отвечаю: именно подобные штрихи позволяют воссоздать неповторимую атмосферу ушедшей эпохи. А дедовы воспоминания я привел только по одной причине: старшее поколение потихоньку уходит, и эти, на мой взгляд, бесценные исторические свидетельства, не запиши я их, запросто могли в скором времени кануть в Лету…