Как Каюм Насыри боролся за школу для мусульман в Казани, а проститутки — за свои права

О мытарствах русско-татарской школы Каюма Насыри

С еще большими трудностями пришлось столкнуться татарскому просветителю Каюму Насыри, задумавшему на собственные (к слову, весьма скромные) средства создать начальное учебное заведение для обучения татарских детей русскому языку. Сколько лиха пришлось хватить ученому с этой школой — и словами не передать. Мало того, что он подвергся совершенно незаслуженным нападкам со стороны представителей мусульманского духовенства и татарской знати (тут же язвительно окрестивших новое учебное заведение «церковноприходским»), так и с самим местоположением школы ему ужасно не повезло — после долгих поисков помещение удалось снять только в Мокрой слободе. Впрочем, чем пересказывать, пусть лучше обо всем поведает сам Габделькаюм Габденнасырович — в своих воспоминаниях он, в свойственной ему манере, пишет о себе в третьем лице:

«…Порой не грех бывает похвалиться, когда есть чем. В Казани для детей мусульман открылась школа с русским языком обучения. Кому принадлежит эта заслуга? Если зададут такой вопрос, мы ответим: школа, вне всякого сомнения, открылась благодаря стараниям нашего учителя (здесь и на протяжении всей статьи под словами «учитель» и «этот человек» Каюм Насыри имеет в виду себя, — прим. авт.). По существу, решение об ее открытии было принято в 1871 году. Возможно, кое-кто еще помнит, как в календаре 1871 года учитель этот выступил с некоторыми разъяснениями соответствующего проекта министра. Статья, осветившая начинание, совершенно новое для мусульман, дала повод русским ученым утверждать, что у мусульман есть тяга к знанию русского языка. Несколько статей на эту тему, появившихся в печати, послужили поддержкой правительственного решения. В результате некто был назначен ответственным за это дело и направлен в Казань (речь идет о назначении В.В. Радлова на должность инспектора русско-татарских школ, — прим. авт.). Между прочим, еще до знакомства с господином инспектором учитель имел учеников, которым давал уроки русского языка. Ко времени прибытия инспектора в Казань учитель жил на квартире у Сагди Яхина. И позже, когда он перебрался в номера Сая Ибрая, к нему ходило три ученика. Этих детей привели к нему по объявлению, помещенному в календаре 1871 года.

Но вот настало время взяться за поручение инспектора. Учитель начал с поисков помещения. Задача эта оказалась совершенно невыполнимой. Хозяева (домовладельцы Татарской слободы, — прим. авт.), узнав, для какой цели снимают комнаты, отказывались сдать их даже за 50 рублей. Вплоть до февраля 1872 года не удалось подыскать ничего. Наконец, совершенно отчаявшись, мы были вынуждены снять квартиру над кабаком по улице Мокрой (Коротченко, — прим. авт.). Сюда по объявлению, вывешенному на воротах, собралось шесть-семь, а может, десять учеников. Вот где пришлось хлебнуть лиха: внизу день и ночь горланят песни, дерутся, за стеной ютятся сапожники, портные, скорняки. Во дворе — пивной завод. По соседству… публичный дом. На улицу выйдешь — мерзко, в дом войдешь — та же мерзость. Вокруг что ни слово — скверная матерная брань. С грехом пополам продержались на этом месте месяца два. Едва повесили над воротами вывеску, как кто-то донес в полицейский участок. Приходили городовые, допытывались, кто да что. Нашлись и такие, кто требовал прогнать учителя из Казани; каждый из его учеников был подвергнут в медресе порке: так их принуждали отказаться от уроков русского языка. И вот школа опустела. Что было делать? Пойти доложить инспектору? Но как станешь жаловаться на своих же мусульман? Обстоятельства дела удалось довести до сведения инспектора через одного человека, который все время отирался около него. Инспектор вызвал к себе учителя из медресе и припугнул его. Ценою немалых стараний снова удалось заполучить нескольких учеников. По правде говоря, все это были не посторонние дети: бывшие ученики, родственники учеников или дети этих родственников. О других учениках в это время не приходилось и мечтать. Когда набралось человек пятнадцать, для школы подыскали другое помещение на Захарьевской улице…»

Далее ученый описывает невзгоды, выпавшие на долю школы уже в пору ее нахождения в Татарской слободе на Захарьевской улице, нынешней Насыри. Ее дальнейшая история достаточно подробно описана многими татарскими исследователями, а посему не будем уходить в сторону от основной темы.

О том, как проститутки и прихожане боролись за свои права

Возвращаемся в наши «Логовища». По смерти богатейшего домовладельца Мокрой слободы Ивана Николаевича Соболева (которая случилась в 1891 году) прихожане Храма Ильи Пророка лишились главного своего благотворителя и защитника. Содержатели мокринских борделей, напротив, восприняли это событие как подарок судьбы и вконец распоясались — они продолжили свою деятельность, уже и вовсе никого не стесняясь. Как грибы после дождя на 1-й и 2-й Мокрых улицах появлялись все новые «веселые» дома и питейные заведения, торговавшие вином и водкой круглосуточно, «…в будни и в праздник, день и ночь». Одно из таких заведений (Семенова) открылось даже в первом этаже Соболевских номеров — при жизни Ивана Николаевича подобного рода беспредел был просто немыслим.

Ситуация усугублялась тем, что примерно в это самое время несколько десятков проституток были выселены с выходивших в бакалдинские луга дальних дворов Второй (Задней) Мокрой улицы, поскольку эти строения подлежали сносу в связи со строительством чугунножелезной дороги. Разумеется, жрицы любви и не думали «отбывать по месту предписания» (как правило, в родную деревню), а всеми правдами-неправдами старались остаться в Мокрой.

Светлана Малышева в своей книге описывает весьма трагикомический эпизод, когда в феврале 1890 года четыре мокринские проститутки (Е.П. Боярскова, А.М. Семенова, П.М. Богданова, А.В. Демидова) обратились с жалобой к самому казанскому губернатору, обосновывая свое право жительства в Мокрой слободе ни больше ни меньше как давней традицией:

«…Казань, 15 февраля 1890 года вх. № 213/2. Прошение проституток Е.П. Боярсковой, А.М. Семеновой, П.М. Богдановой, А.В. Демидовой, проживающих во 2-й части в домах Ивановой и Матвеевой на Задне-Мокрой улице, губернатору Казанской губернии о позволении проживать на прежних квартирах.

С давних пор, как мы, так еще и до нас, всегда проститутки, по дешевизне квартир, вообще проживали в Задне-Мокрой улице, а также и по самой обстановке этой улицы. Ныне же полиция распорядилась отобрать от хозяев квартир и домов, где мы живем, подписки о ссылке нас с этих квартир, причем господин помощник пристава 2-й части Картиковский в подписке той назначил на высылку нас с квартиры в срок, именно до 19 февраля сего года.

Вследствие обязательного притеснения хозяев, мы, каждая из нас порознь, обращались к различным домохозяевам о снятии у них квартир, но как только, при требовании ими видов на проживание, мы показываем им врачебно-полицейские книжки, то сейчас же с насмешкою получаем отказ. Таким образом, нам приходится жить и ночевать на улице; в трактирных заведениях же и пивных лавках находиться нам не позволяют, и оттуда полиция выгоняет. Провести ночь в ночлежном приюте Журавлева тоже не всегда удобно, так как там определен известный комплект.

Идти и поступить в публичные заведения на Пески для нас и вовсе немыслимо, так как там чересчур уже переполнено, причем большая часть девушек живет там, вследствие безвыходного своего положения, даром, лишь из-за куска насущного хлеба. Теперь предстоит весьма существенный вопрос: «куда же нам деваться, как и чем жить?» Причем, многие из нас некрасивы и потеряли лета своей молодости, некоторые даже без всякой главной необходимой одежды.

Если при этих самых крайних и критических наших обстоятельствах мы не найдем, в определенный нам срок, квартир, правительство распорядится отправить нас в места родины, без всякой причины, этапным порядком. Само собой разумеется, что все мы, не имеющие в своих местах никакой оседлости, ни родных, очень скоро там пропадем, так как не можем вообще заниматься крестьянскими работами. Что же мы должны там делать?! — придется опять-таки отправляться в один из губернских городов.

Ваше Превосходительство! Ради снисхождения к человеку, обратите свое начальствующее внимание на наше безвыходное и крайне стесненное положение, сделайте распоряжение об отмене подписки, данной г. Картиковскому, и затем разрешите нам остаться проживать на прежних квартирах, при этом обязуемся при первой навигации отправиться из Казани в свои места, и о последующем нам объявить. К сему прошению вместо неграмотных проститут (так в тексте, — прим. авт.), по их просьбе, и за себя, расписалась проститутка Евдокия Боярскова. Февраля 15 дня 1890 года».

На этом письме губернатор начертал резолюцию: «Спросить полицмейстера», на что последний ответил рапортом от 24 февраля 1890 года:

«Во исполнение предписания от 19 февраля сего года за №742, с представлением прошения проституток Боярсковой и других, имею честь донести Вашему превосходительству, что упомянутые в прошении проститутки в настоящее время проживают в Задне-Мокрой улице по нескольку человек на одной квартире. Между тем, в правилах, утвержденных господином министром внутренних дел 28 июля 1861 года, параграф 3, сказано: «публичные женщины, если не хотят жить в борделях, могут проживать и на квартирах по одной, но отнюдь не более, как по две. Ввиду этого, действительно, помощник пристава Картиковский потребовал от проституток исполнения их правил, но проститутки, жалуясь на свое бедственное положение, подали прошение от себя во Врачебно-полицейский комитет и ходатайствуют об отмене требований Картиковского. Прошение это будет доложено 27 февраля с.г. членам Врачебнополицейского комитета, и какое последует распоряжение — им своевременно будет объявлено.

Полицмейстер П.Б. Панфилов»

На этом все — о том, как сложилась дальнейшая судьба злосчастных проституток, история умалчивает. Но честно говоря, девушки все-таки лукавили — не собирались они возвращаться «при первой навигации из Казани в свои места», а думали лишь о том, чтобы успеть до своей вероятной высылки устроиться у новых хозяев (разумеется, здесь же, в Мокрой). Одним это удалось, другим — нет. Так или иначе, в 1892—1893 годах значительная доля жриц любви перекочевала с задворок четной стороны 2-й Мокрой улицы (где в связи с попаданием в зону отчуждения железной дороги было снесено около полусотни строений) на ее нечетную сторону, а также на 1-ю Мокрую улицу — нынешнюю Коротченко.

Итогом этой вынужденной миграции стало только то, что ночлежки соседней Мокрой площади оказались перенаселенными сверх всякой меры — в жалких каморках ютились одновременно по пятнадцать и более проституток, а криминогенная обстановка в районе (и без того неспокойная) моментально ухудшилась в разы.

Буквально под стенами Ильинского храма денно и нощно била ключом трущобная жизнь, совсем не похожая на размеренную провинциальную полудремоту остальной Казани. Из ежеминутно отворяемых дверей питейных заведений вместе со смрадным паром то и дело выталкивали на улицу пьяных — здесь это называлось «выйти подышать свежим воздухом». Со всех сторон доносились пьяные выкрики, матерная брань, то тут, то там возникали конфликты, нередко переходившие в поножовщину. Ограбить, изувечить и даже убить здесь могли посреди белого дня, при этом никто не спешил звать городового — подобное тут было привычным и даже обычным делом. Жрицы любви в конфликты обычно не вмешивались — они по обыкновению безучастно взирали на разворачивавшиеся перед их глазами сцены с высоты вторых или третьих этажей своих заведений, лузгая семечки в ожидании очередного клиента. И весь этот беспредел творился в считанных шагах от церкви, не прерываясь ни на секунду, даже во время церковной службы! Между тем главный защитник прихожан, председатель биржевого комитета Иван Николаевич Соболев, вот уже два года как лежал в могиле.

И вот тогда от полного отчаяния и безысходности 23 мая 1893 года прихожане Ильинской церкви обратились к казанскому губернатору с просьбой положить конец безобразиям, творимым обитателями 1-й и 2-й Мокрых улиц. Завязалась многомесячная переписка, в которую помимо упомянутых прихожан оказались вовлечены многие ответственные должностные лица — от казанского губернатора и полицмейстера до старосты Ильинской церкви.

Удивительно, но на сей раз обращение прихожан хотя и не с первой попытки, но возымело последствия — по озвученным в жалобе фактам была начата проверка, в результате которой пять самых страшных вертепов 1-й Мокрой улицы были закрыты, населяющие их проститутки выселены из съемных квартир, все прочие домовладельцы также получили «по шапке».

Эта переписка сохранилась в Национальном архиве Республики Татарстан (ее фрагменты приводит в своей книге С.Ю. Малышева), но независимо от Светланы Юрьевны эти документы специально для меня отсканировала директор музея МВД Людмила Алексеевна Мещерякова и целой охапкой передала мне, за что я ей премного благодарен. Вот они, эти документы:

«…Казань, 23 мая 1893 года вх. № 1161/5. Прошение прихожан Ильинской церкви при Первой и Второй Мокрых улицах в Казани губернатору Казанской губернии о закрытии публичных домов вблизи церкви.

Находясь мы прихожанами в Ильинскую церковь всего только семь домов, потому, что более половины прихожан разъехались в разные места из-за того, что у них отошли дома под железно-чугунную дорогу. По Первой же Мокрой улице в доме Башарина состоят татарский дом терпимости и винная лавка, и производится торговля как в доме терпимости, так и в винной лавке в будни и праздник день и ночь, а в праздничные же дни еще более происходит торговля и бывает сильное безобразие. В доме Шпакштейна находятся разнообразные праздношатающиеся женщины, и тоже такой гулящий дом, в верхних этажах настроены какие-то номера, где и происходит гуляние. У Казановской то же самое. И эти дома состоят от нашей приходской церкви через три дома!..

Чрез эти же гулящие дома наша церковь приходит в совершенный упадок так, что публика из-за этих гулящих домов плохо обращается в церковь, и прихожан бывает очень мало, а если бы эти дома не делали препятствия церкви, то наш Храм Божий был бы наполнен народом. Но когда публике нужно идти в церковь, то у этих домов бывает большое безобразие и столкновение татарского и русского народа, и из-за этого публика оббегает нашу приходскую церковь. Не будь же этих домов и праздношатающихся женщин, то публики у нас было бы в Храме много. Эти же дома мы считаем первыми из всего нашего прихода, какие лучше бы занять и заселить их хорошими квартирантами, которые могли бы давать нашей церкви доход.

Вследствие этого, мы вынуждены обратиться к Вашему Высокопревосходительству и имеем честь покорнейше просить: сделайте со своей стороны зависящее распоряжение об уничтожении как татарского дома терпимости (в доме Башарина, — прим. авт.), так и в домах Шпакштейна и Казановской. При чем присовокупляем, что содержательница татарского дома терпимости имеет своих два дома в Плетенях и Татарской слободе, но их жители-татары не дозволяют ей открывать там дома терпимости. Равным образом и нам желательно прекратить это, тем более, безобразия творятся очень близко ко Храму Божию, в чем и буду ожидать Вашего всемилостивейшего распоряжения.

Леонтий Григорьев Мухин (за него, неграмотного, по личной просьбе, расписался цивильский мещанин Константин Расскащиков); Максим Иванов Краснов; Ильинский церковный староста Михей Борисов».

Если честно, письмо от начала до конца написано не просто с ошибками, а настолько дремуче безграмотно, что и слов подходящих не подобрать: попробовал было поправить хотя бы стилистику, а потом взял да и плюнул на это дело, исправив только самые откровенные несуразности. Тем не менее это прошение нашло своего читателя — губернатор дал соответствующее указание полиции, и два борделя — в домах Башарина и Шпакштейна — были-таки прикрыты. Но прихожане рано радовались — домовладельцы тут же заселили освободившиеся площади вовсе не «хорошими квартирантами, которые могли бы давать нашей церкви доход», а опять-таки жрицами любви (только другими — вероятно, теми, которых выселили из подлежавших сносу домов); последние не приносили дохода храму, но зато приносили его хозяевам притонов.

Но прихожане не собирались сдаваться. Уже 5 августа 1893 года они составляют новое прошение на имя губернатора, в котором объясняют ему сложившееся положение и во второй уже раз просят губернатора вмешаться и положить конец разврату, творящемуся под самыми храмовыми стенами:

«…Казань, 5 августа 1893 года вх. № 5643/8. Прошение прихожан Ильинской церкви в Казани М.И. Краснова, Л.Г. Мухина, С.Ф. Лазарева и церковного старосты Михея Борисова губернатору Казанской губернии о закрытии домов терпимости вблизи церкви.

В дополнение к поданному нами еще в мае месяце прошению Вашему превосходительству относительно удаления домов терпимости, находящихся в Первой Мокрой улице (где действительно полицией 2-й части сделано распоряжение о закрытии тайных притонов в домах Башарина и Шпакштейн), поясняем, что ныне вновь сняты в аренду два дома, а именно — дом Башарина и дом вдовы-купчихи Шпакштейн, где опять образовались тайные притоны разврата. Между тем дом вдовы Казановской отстоит от Храма не более чем в 20-ти саженях, а в верхнем его этаже находится квартира терпимости, что весьма неудобно и неприлично для Храма Божия, потому что всегда накануне воскресного дня, т.е. в субботу, когда идет всенощное бдение, тут производится шум и разные безобразия, что не дает публике посещать Храм Божий. И потому мы, Ваше Превосходительство, вторично просим Вашего распоряжения относительно удаления такого разврата и закрытия квартир терпимости в доме Казановской и тайных притонов в домах Башарина и Шпакштейн, на каковое прошение будем ожидать Вашего начальствующего распоряжения».

Вот такое обращение. Между прочим, внимательное прочтение этой, уже второй по счету, жалобы дает основание сделать неутешительный вывод: сложившаяся традиция оказалась куда сильнее Закона. Как ни старались губернские власти помочь несчастным прихожанам, волею судеб оказавшимся в эпицентре самого настоящего земного ада, ничего у них не вышло — все вернулось на круги своя. Поскольку в данном случае была задета честь самого губернатора, власти отреагировали мгновенно — было начато полноценное служебное расследование, которое возглавил чиновник по особым поручениям Петр Эрастович Янишевский. Много позже, в 1911-м году его обвинят в служебных подлогах и растратах и даже посадят под замок — но это будет уже потом.

А в августе 1893 года Петр Эрастович самолично возглавил поход специальной комиссии по мокринским трущобам, чтобы на месте проверить озвученные в жалобе нарушения. По итогам этой проверки он отчитался рапортом на имя губернатора от 26 августа 1893 года. Этот документ (который в отличие от предыдущих жалоб составлен не малограмотным крестьянином, а русским интеллигентом с университетским образованием) настолько интересен, что стоит привести его полностью и без купюр:

«…Казань, 26 августа 1893 года № 132. Рапорт чиновника особых поручений П.Э. Янишевского губернатору Казанской губернии о расследовании по жалобе прихожан Ильинской церкви в Казани на дома терпимости и притоны в Мокрой слободе.

Имею честь донести Вашему превосходительству, что по произведенному мною на месте расследованию по содержанию прилагаемых при сем прошений прихожан Ильинской церкви города Казани, ходатайствующих о закрытии находящегося на 1-й Мокрой улице дома терпимости, и донесению по сему предмету Казанского полицмейстера, изложенному в рапорте его от 28 июля сего года за № 1312, оказалось следующее: ограда Ильинской церкви выходит на 1-ю и 2-ю Мокрые улицы; на расстоянии не менее 20 сажен от этой ограды находится дом, принадлежащий солдатке Казановской, в котором, в нижнем этаже, помещается дешевая столовая, содержимая в грязном виде, причем отпуск пищи из этой столовой производится названной Казановской под заклад разных вещей. Верхний этаж этого дома сдается Казановской внаем татарину Рахматуллину, занимающемуся продажей старого платья и приемом в залог вещей под проценты.

Засим поименованный Рахматуллин, устроивший в своей квартире несколько кроватей, сдает таковые трем публичным женщинам, которые приводят к себе разных мужчин, производя с ними пьянство и безобразия.

Через два дома от Казановской находится дом Башарина, в первом этаже коего помещается ренсковой погреб Василия Семенова, где приказчиком последнего Васениным производится торговля вином буквально целые сутки, т.е. днем и ночью, что весьма неприятно бывает в особенности в праздники, во время богослужения в церкви. В верхнем же этаже этого дома устроены номера, занятые большею частью публичными женщинами. Кроме сего, названный приказчик Семенова — Васенин — арендует соседний дом Шпакштейна и содержит в нем тайно публичных женщин. Засим следующие дома (из них один Шпакштейна, другой — принадлежащий Дворянскому банку, и третий — Галиакберову) также наполнены публичными женщинами. Все поименованные дома находятся в санитарном отношении в самом неудовлетворительном состоянии, причем проживающие в них как публичные женщины, так и вообще все посетители этих домов и жильцы производят постоянные безобразия, и все это доходит до церкви и лиц, приходящих в церковь.

Чиновник особых поручений П.Э. Янишевский»

На этом рапорте рукой казанского губернатора наложена резолюция следующего содержания: «Дать предложение казанскому полицмейстеру о закрытии притонов разврата и воспрещении безобразий близ Ильинской церкви».

Вы думаете, на этом безобразия прекратились?! Как бы не так — полиция и пальцем не пошевелила, чтобы исправить сложившееся положение, по сути саботировав вполне недвусмысленное распоряжение самого губернатора. В этой связи приходят на ум нехорошие мысли о внеслужебных контактах полицейских чиновников с содержателями борделей — видать, кто-то на этом деле здорово грел руку. Между прочим, этот эпизод удивительным образом перекликается с поразительно безучастным отношением полиции к подпольной торговле на той же Мокрой площади (и практически в то же самое время!) поддельными пароходными запасными частями, добытыми на кладбище пароходов в Ближнем Устье.

По всей видимости, о тайных связях высокопоставленных полицейских чинов с хозяевами «веселых» домов догадывались и прихожане Ильинского храма — об этом свидетельствует хотя бы содержание очередного прошения на имя губернатора, в котором те же жалобщики, в целом высоко оценивая работу комиссии П.Э. Янишевского, при этом весьма прозрачно намекают на подозрительное (мягко говоря) бездействие полиции:

«…Казань, 15 сентября 1893 года вх. № 6008/9. Прошение прихожан Ильинской церкви в Казани губернатору Казанской губернии о закрытии притонов в Мокрой слободе.

В Первой Мокрой улице в районе 2-й части города Казани, в домах Башарина, Казановской и Шпакштейн находятся притоны развращенных людей. Дома Башарина и Шпакштейн снимает торгующий в винной лавке (в доме Башарина, — прим. авт.) приказчик, запасный солдат Иван Никитин, который эти дома снял для своей пользы и производит в них торговлю водкой день и ночь, как в питейном кабаке, то есть распивочно. Этот Никитин Иван напустил в дом таких личностей, от которых творятся всякие безобразия — эти люди сильно вредят посещать Храм Божий посторонним лицам (свои прихожане, видимо, уже ко всему привыкли, — прим. авт.), отчего церковь наша во время службы всегда находится пустая.

Хотя мы уже два раза обращались к Вашему Превосходительству с просьбой об уничтожении в этих домах разврата, и действительно, с Вашей стороны было сделано распоряжение о производстве дознания (даже по этому делу был послан чиновник особых поручений господин Янишевский, который произвел дознание), и за это мы Вам премного благодарны, а равно и Пастырь наш душевно Вас благодарит.

Со стороны же полиции до настоящего времени не сделано никакого распоряжения, и эти беспорядочные личности по сие время проживают в вышепоименованных домах и производят разные скандалы и безобразия, что весьма препятствует Храму Божию во время проведения церковной службы, а публика чрез это очень мало бывает в Церкви Божией. Наконец, мы в третий раз обращаемся к Вашему Превосходительству с покорнейшею просьбою вновь сделать со своей стороны распоряжение относительно уничтожения в означенных домах разврата и удаления из них беспорядочных личностей. На это наше ходатайство будем ожидать от Вашего Высокопревосходительства милостивого распоряжения.

Максим Иванов Краснов; Староста Михей Борисов»

И эту, уже третью по счету жалобу губернатор не оставил без внимания, наложив на нее резолюцию: «Поручить вновь командировать чиновника особых поручений П.Э. Янишевского для проверки, в том числе и по тому, что сделано и.д. полицмейстера по этому делу».

И снова неутомимый Петр Эрастович выезжает с проверочной комиссией насладиться неповторимыми пейзажами и ароматами Мокрой слободы и вновь проверяет уже по большому счету давно установленные факты вопиющих нарушений законности, в том числе и действия (точнее — бездействие) полиции. По результатам этой второй по счету проверки он пишет на имя губернатора очередной рапорт, в котором прямо указывает на то, что в этом деле явно высвечивается вина (или по меньшей мере неисполнительность) временно исполняющего обязанности казанского полицмейстера полковника Василия Марасанова. Копию этого отчета вкупе с соответствующей резолюцией казанский губернатор передал самому Марасанову, на что последний разразился настолько отчаянным рапортом (в котором начисто опровергал по существу неоспоримые факты, дважды установленные комиссией Петра Янишевского), что даже сегодня, спустя почти полтораста лет, совершенно очевидно, что у «…Его Высокопревосходительства» было, что называется, «рыльце в пушку».

Так, по его мнению, никаких особых нарушений, оказывается, не было, а содержатели борделей, ростовщики и скупщики краденого, имена которых Петр Эрастович приводит в своих предыдущих донесениях, в описании врио полицмейстера представляются едва ли не ангелами во плоти:

«…Казань, 24 сентября 1893 года № 1978. Рапорт полицмейстера губернатору Казанской губернии о притонах разврата в Мокрой слободе.

Имею честь донести Вашему Превосходительству, что по проверке приставом 2-й части изложенных в предписании замеченных чиновником особых поручений П.Э. Янишевским в Мокрой улице нарушений оказалось следующее:

1) в дешевой столовой, находящейся в доме мещанки Казановской, отпуска пищи под залог вещей не производится;

2) проживающий в верхнем этаже того же дома татарин Рахматуллин занимается не ростовщичеством, а покупкой и продажей старого платья, для чего имеет на Толкучем рынке лавку и при своей квартире — мастерскую для переделки и починки купленного платья;

3) чтобы в ренсковом погребе Семенова торговля производилась во всякое время дня и ночи и даже не прекращалась в праздничные дни во время богослужения — чинами полиции не замечалось;

4) что же касается притонов разврата в домах Казановской, Галиакберова и Шпакштейна, то дома Галиакберова в Мокрых улицах не было и нет, а в остальных занимали квартиры мелкие съемщики и от себя сдавали помещения проституткам-одиночкам.

Ныне же все такие квартиросодержатели в числе восьми человек привлечены к ответственности по статье 44 Установления о наказаниях мировыми судьями и приговорены мировым судьей 2-го участка г. Казани к аресту от двух до трех недель. А проститутки, кроме оказавшихся больными, все удалены из квартир по Мокрым улицам. Но чтобы таковые совсем не появлялись в Мокрых улицах, как выражают желание прихожане Ильинской церкви, сделать не представляется возможным, потому что проститутки все-таки приходят из других улиц в Мокрые, где имеются дешевые столовые, трактиры, баня, и вблизи помещаются солдатские казармы.

И.д. полицмейстера Марасанов».

Говоря откровенно, весь этот рапорт от начала до конца насквозь пропитан лицемерием — и это видно даже сегодня. Так, заурядного ростовщика и скупщика краденого Рахматуллина полицейский чиновник называет не иначе как «лавочником», а подпольный цех, в котором до неузнаваемости перешивались вещи обокраденных и ограбленных людей (случалось, снятые с трупов — со следами свежей крови), он довольно цинично именует «мастерской для переделки и починки купленного платья».

Что же касается утверждения В.С. Марасанова о том, что в столовой «отпуска пищи под залог вещей не производится», то и тут следует как минимум усомниться, поскольку «пообедать под залог» было давней «мокринской» практикой, шагнувшей и в советское время. Трогательная же фраза: «…Чтобы в ренсковом погребе Семенова торговля производилась во всякое время дня и ночи… этого полицией не замечалось» выглядит и вовсе смешно — если даже она и вправду «не замечалась», то это еще не значит, что ее не было. И насчет отсутствия на Первой Мокрой улице дома Галиакберова господин Марасанов слукавил: был такой домовладелец (содержавший на паях с Башариным татарский дом терпимости), но, видимо, в официальных документах это отражено не было.

Лишь в самом конце документа В.С. Марасанов не согрешил против истины (да и то, вероятно, только потому, что страшная правда была очевидна всем) — действительно, в тогдашних условиях радикально решить проблему проституции было невозможно — слишком уж много «интересантов» было вовлечено в это грязное дело. Так или иначе, но этим своим рапортом полковник Марасанов сильно подставил П.Э. Янишевского, честно исполнившего свой профессиональный долг. На донесении же полицейского чиновника губернатор начертал: «Сообразить с рапортом чиновника особых поручений П.Э. Янишевского», на что последнему не оставалось ничего другого, как только оправдываться. Защищал истину Петр Эрастович весьма эмоционально:

«…Казань, 29 октября 1893 года № 172. Рапорт чиновника особых поручений П.Э. Янишевского губернатору Казанской губернии о расследовании по жалобе прихожан Ильинской церкви в Казани на дома терпимости и притоны в Мокрой слободе.

…Считаю своим долгом доложить Вашему превосходительству, что, как мне стало известно, и.д. казанского полицмейстера Марасанов в донесении своем Вашему превосходительству объяснил, что им был командирован для проверки сделанных мною замечаний в Мокрые улицы пристав 2-й части города Казани, который, будто бы, в донесении своем господину полицмейстеру представил картину найденного им при осмотре совершенно в другом виде, чем было найдено мною. Между тем, все оказавшееся при расследовании мною в Мокрых улицах и изложенное в вышеупомянутом рапорте моем от 26 августа с.г. за № 132 было усмотрено в присутствии того же пристава, который, сопровождая меня при осмотре названных улиц, видел всю эту картину безобразий и даже высказывал свое удивление. Причем имею честь представить при сем подлинные свидетельские показания, подтверждающие обстоятельства, изложенные в означенном мною донесении Вашему Превосходительству за № 132.

Чиновник особых поручений П.Э. Янишевский».

На этот рапорт губернатор наложил резолюцию, в которой угадывались уже нотки раздражения и гнева в адрес Марасанова, не справившегося с порученным ему делом, да еще и возводящего напраслину на других: «Истребовать объяснений от исполняющего делами полицмейстера!». Объяснения были истребованы, но, судя по дальнейшему ходу событий, губернатора они никоим образом не удовлетворили — нескольких полицейских чинов подвергли взысканиям, а самого полковника Марасанова обязали немедленно исполнить распоряжение властей.

В общем, очень похоже на то, что в тот раз 2-ю полицейскую часть прищемили весьма основательно — исполняя волю губернатора, чиновники забегали как тараканы: в считанные дни притоны в домах Башарина, Казановской и Шпакштейн были ликвидированы, более трех десятков человек привлечены к уголовной и административной ответственности, а в питейном заведении Семенова восстановлена своевременная продажа крепких напитков. Прихожане могли праздновать победу, которая досталась им так нелегко, но увы — ее вкус ощущался совсем недолго: спустя всего пару месяцев жрицы любви вернулись в свои старые угодья, снова начались пьяные мордобои и поножовщина, а в заведении Семенова, как и прежде, вновь круглые сутки торговали водкой…

Честно говоря, по первоначалу я не хотел приводить целиком всю вышеприведенную переписку (думая ограничиться всего несколькими цитатами), а потом все же решился — ведь в этих давно пожелтевших строчках клокочет и бьет ключом былая жизнь, кипят давние страсти, смысл и значение которых сегодня совершенно недоступны восприятию — а посему никто из нас, нынешних казанцев, не сможет рассказать о канувших в Лету временах лучше, нежели сами современники.

Последний день Ильинского храма

А нам остается только перевернуть последнюю страницу жизни старой церкви Ильи Пророка, так много пережившей на своем веку и исчезнувшей с лица земли как-то совсем «по-мокрински» незаметно и без излишнего шума — так, что даже памяти о ней не сохранилось, и сегодня едва ли кто из нынешнего поколения казанцев с точностью покажет вам ее былое местоположение.

А между тем поначалу все складывалось как будто благоприятно — в первые годы советской власти о храме и не вспоминали. Даже еще летом 1929 года богослужебная и административно-хозяйственная жизнь Ильинской церкви текла довольно-таки ровно. Но все резко изменилось после известного решения Казгорсовета от 1 февраля 1930 года, согласно которому церковь была признана ветхой и подлежала сносу. Но случился весьма необычный казус: в церковной сторожке на арендных условиях проживал протоиерей Ильинской церкви отец Сергий Покровский, и с закрытием храма он автоматически лишался жилплощади. Бюрократические проволочки, связанные с поиском жилья бывшему священнику, продлили существование церкви еще на один год. В декабре 1931 года храм все же снесли.

Продолжение следует