Соболевские бани Казани: притоны проституции и логово воров с «местной пропиской»

Воспоминания жильца бывших номеров Соболева

Все последующие годы я, к сожалению, мало интересовался тем, что там делается с Соболевскими номерами, да и бывал в тех краях достаточно редко — мимо меня прошли и снос здания знаменитых бань, и выселение жильцов из коммуналок главного корпуса по улице Коротченко; даже бездарную коробку отеля «Кристалл» я впервые разглядел только по завершении самого строительства. И вот, когда я взялся, наконец, за эту книгу, вдруг неожиданно для самого себя обнаружил, что у меня нет ни единого живого свидетельства о былой жизни в этом доме в советские годы — ну вообще ни единого! — а ведь там в свое время проживали сотни коммунальных жильцов.

И вот тогда мы с главным редактором этой и предыдущей книги (и главным моим критиком) Ирой Гуреевой придумали маленькую «хитрость»: разместили под одной из публикаций в группе Kazan Nostalgique, касающихся прошлого бывшей Соболевской гостиницы, несколько ничего не значащих для нас вопросов и стали ждать. Долго ждать не пришлось — посыпались комментарии, среди которых были и очень интересные, так что нам с Ирой было из чего выбирать. По нашему с ней обоюдному мнению наиболее яркой оказалась история, рассказанная Дмитрием Тарасовым, в прошлом — жильцом соболевского дома, которому я и передаю слово:

«Привезли меня в этот дом где-то в конце зимы 1962 года, когда мне было несколько месяцев. Матушка моя после института работала в Дудинке, там я и родился. В этом доме я провел свое детство до 1970 года, затем мы с матушкой переехали в новую квартиру. Но и после этого я часто жил у бабушки с дедом, так как матушка регулярно уезжала в командировки. Жили мы в первом подъезде на втором этаже, над столовой. Столовая была от ОРСа железной дороги. Квартиры там были не коммунальные, как мы привыкли их себе представлять, а скорее, как у Высоцкого — «система коридорная, на тридцать восемь комнаток всего одна уборная».

Подъезд там действительно замечательный — высокий, широкий, просторный, с очень хорошей акустикой. Лестничные площадки второго и третьего этажей были примерно по 20 кв. м. Со второго на третий этаж вели аж две лестницы, расположенные зеркально. Короче, простор для догонялок и других игр — лучше не придумаешь, чем мы с удовольствием и пользовались.

На каждом этаже было по два коридора. Наш был по левую руку. Располагалось в нем десять квартир. Вдоль стены коридора стояли столы с керогазами, на которых готовили, ящики, где хранили картошку, и рукомойники с раковинами. Естественно, такой набор у каждой квартиры был свой. Газ в дом провели где-то в конце шестидесятых, а до этого керогаз был единственным аппаратом для готовки. А хотя нет — не единственным. Центрального отопления в доме не было, зато в каждой квартире была своя дровяная печь, которую моя бабушка использовала и для готовки. За керосином для керогаза ходили в керосиновую лавку на ул. Островского. Ну а когда появился газ, керогазы заменили газовые плиты.

Квартиры были небольшие и состояли в основном из одной комнаты, две комнаты были большой редкостью (оно и понятно — гостиница! — прим. авт.). У нас была квартира номер 4 площадью около 25 кв. м, в которой мы жили впятером. Зато высота потолков второго этажа была метра четыре — четыре с половиной, и поэтому почти в каждой квартире имелись так называемые «полати» — некое подобие второго этажа, которые использовались в качестве спальни.

Туалет был единственный на весь подъезд, там же был и единственный водопроводный кран. Часто туалет не работал, и приходилось пользоваться общим туалетом, который был во дворе дома, а то и бегать вприпрыжку на вокзал.

Воду же носили из колонки, которая стояла в скверике около дома. Зимой она периодически замерзала, и тогда приходилось идти за водой на колонку в Кировском переулке, та почему-то замерзала реже, хотя тоже бывало. Как я уже говорил, отопление было печное, и соответственно существовала необходимость где-то хранить дрова. Во дворе дома находился целый дровяной комплекс, в котором у каждой квартиры был свой сарайчик, где хранились дрова. Комплекс был деревянный двухэтажный, по периметру второго этажа было что-то вроде балкона. Это было еще одно место для всяких игр.

По-моему, в начале 70-х сделали центральное отопление. Возможно, когда меняли крышу, все дымоходы убрали. Но печки были точно. У нас была кирпичная, а у соседей из третьей квартиры, как раз где жил Диас Валеев, была большая круглая металлическая печь высотой, как мне казалось, до потолка. Очень она меня поразила, больше ни у кого такой не видел. По поводу дров, помню, во дворе было несколько козел, на которых мужики двуручными пилами пилили бревна, потом их кололи.

Что касается подвалов и чердаков, ничего сказать не могу, сам я там не бывал и от пацанов не слышал, что бы кто-то там лазил. Даже образы входов туда в памяти не остались. Со стороны двора было еще пять подъездов, может быть, входы в подвал и на чердак были там. А дед с бабушкой тоже не все время там жили, они приехали перед войной».

…Такая вот чудесная бытовая зарисовка, написанная хорошим русским языком. Но с «Соболевкой» еще не закончено — наш дальнейший путь лежит на угол Привокзальной площади, где еще недавно стоял корпус общественных бань купца И.Н. Соболева, возведенный Петром Аникиным одновременно с уже известной читателю простонародной гостиницей. Рассказом об этих (и не только об этих) банях мы и завершим наш «соболевский цикл».

О Соболевских банях и не только о них

О банях в старой России написаны не статьи — тома! А потому не станем здорово углубляться в суть вопроса. В этой связи, думаю, стоит ограничиться только некоторыми штрихами. Начнем с того, что до постройки городского водопровода воду для бань брали из Булака и туда же сливали — причем место забора «чистой» воды отстояло всего на несколько десятков метров от водостока, по которому стекала мыльная вода. По свидетельствам современников, уже на подступах к Булаку ударял в нос тошнотворный запах, поднимавшийся от протоки. Чтобы хоть как-то выйти из положения, пробовали бурить скважины, но качество здешней артезианской воды было еще хуже, чем в Булаке — как будто бы сама земля, насквозь пропитанная нечистотами, нарочно мстила людям за столь варварское к ней отношение.

«Отдаленность от Волги заставляет прибегать к колодцам, которых хотя и много в городе, но их вода неудобоварима», — отмечал составитель справочника 1862 года «Волга от Твери до Астрахани» Н.П. Боголюбов.

Вопрос с чистой водой кардинально разрешился только в 1875 году, когда был введен в действие городской водопровод, доставлявший из ключей у деревни Пановка по гончарным трубам до 400 тысяч ведер воды в сутки. Разумеется, основными потребителями водопроводной воды тут же сделались городские бани — одни только наши Соболевские общественные бани потребляли в год до пятнадцати миллионов ведер воды!

Адресная и справочная книга «Вся Казань» за 1899 год дает нам следующие адреса городских бань: казенная в Адмиралтейской слободе, Н.Е. Боратынского на Булаке, И.Г. Богданова на Екатерининской улице, Е.А. Гутман на Мостовой улице, М.М. Данилова на Лобачевской улице, братьев Соболевых на Поперечно-Мокрой улице, В.Н. Трофимова на Царевококшайской улице, Кузьмина в Пороховой слободе, С.А. Меркулова на Булаке, М.Д. Славновой на пристани в Устье.

Объявления этих бань регулярно печатались в местных газетах. Само собой разумеется, владельцы на все лады нахваливали их достоинства. «У нас стригут, бреют, ставят пиявки и пущают кровь», — зазывал посетителей М.М. Данилов. «Имеются мраморные ванны и все необходимые банные принадлежности», — рекламировал свое детище Н.Е. Боратынский. «Едва ли не самые лучшие в городе», — не без некоторой доли лукавства отмечали братья Соболевы.

Насчет «лучших в городе» братья слегка погорячились: общественные бани, построенные Иваном Николаевичем Соболевым в Мокрой слободе, а по смерти купца отошедшие к его сыновьям, были простонародными, то есть — самыми неблагоустроенными. Именно о простонародных банях была сложена в России поговорка: «Торговые бани всех моют, а сами в грязи тонут». У заведений подобного рода даже уборные были во дворах, и если моющемуся вдруг приспичит — придется полураздетым бежать вниз, невзирая ни на какую зимнюю стужу.

Тем не менее в Соболевские бани народ просто-таки валом валил. Причина столь бешеной популярности этих, по существу, третьеразрядных заведений объясняется весьма просто: в Мокрой слободе отродясь не было никакого досугового пространства (кроме, естественно, кабаков и борделей со своей «целевой» клиентурой) — их мы считать не будем. А помимо известных злачных мест — ни единого сквера, ни единого театра, ни единого клуба, ни единого медицинского учреждения — этот список можно продолжать еще очень долго. Ближайший синематограф Н. Бергман, открывшийся в 1911 году, и ближайшая же аптека Мейзельса располагались на Сенной площади в доме Джиганши Усманова — это уже Татарская слобода. В свете сказанного возникает один простой риторический вопрос из старого советского фильма «Чапаев»: «Куды крестьянину податься?!»

Ответ напрашивается сам собой — в баню и только в баню. Для простолюдина баня — это одновременно и клуб по интересам, и харчевня, и театр, и парикмахерская, и поликлиника, и даже — родильный дом. В банные дни бани распахивали свои двери в шесть утра и сейчас же заполнялись толпой, растекавшейся сразу по нескольким очередям: кто спешил сразу в парную, другие занимали очереди к узким специалистам — цирюльникам, фельдшерам и к бабкам-костоправкам.

Не в пример нынешним парикмахерам, цирюльники при простонародных банях были специалистами гораздо более широкого профиля — они не только стригли и брили посетителей, но и занимались медициной — открывали кровь, ставили банки, пиявки, безо всякого обезболивания дергали зубы и даже (простите за натуралистические подробности) обрабатывали головы и прочие части тела клиента специальными составами от двух широко известных разновидностей вшей. При открывании крови последняя спускалась прямо на пол и вместе с мыльной водой уходила в водосток.

Бабки-костоправки орудовали как в женских, так и в мужских отделениях. В женских половинах они занимались по большей части «омоложением» — накладывали на лицо всякие маски, делали притирания, компрессы и примочки — целебных трав они знали великое множество, при этом у каждой из них были свои «фирменные» секреты. Главной же их специальностью было акушерство — чаще всего роды принимались здесь же, в бане, но попасть к хорошей бабке-акушерке было не так-то просто — только под запись. В мужских отделениях бабки чаще всего делали массаж, «заговаривали» грыжу, правили вывихи. Бабки-костоправки были в особом почете и пользовались всеобщим уважением — хозяева бань очень дорожили ими.

Низшим сословием среди работников торговых бань считались «мальчики» — на их долю выпадала самая тяжелая работа: быть на побегушках, мыть полы и посуду, разливать квас и прочие прохладительные напитки, а главное — ассистировать банщикам, бабкам, цирюльникам, мозольникам, выполняя при этом наиболее грязные заказы — стрижку ногтей, резку мозолей и выведение вшей. В небанные дни мальчики занимались, как правило, колкой дров, уборкой снега и заготовкой веников и мочалок. Для изготовления мочалок обычно закупались стандартные кули из-под соли, на которые шло очень тонкое мочало.

Настоящим бичом простонародных бань были банные воры. Действовали они, как правило, по классической воровской схеме, многократно описанной современниками (тем же Михаилом Зощенко) — банный вор ухитрялся подменить или просто «подрезать» номерок (зачастую привязанный к руке, ноге или какой-нибудь другой части тела моющегося) и с чистой душой шел получать одежду и белье по чужому номерку. Между прочим, Л.А. Мещерякова обнаружила как-то в бумагах Второй полицейской части интереснейшие сведения по части банных воров: оказывается, ни один пришлый «немокринский» вор никогда не отваживался промышлять в Соболевских банях — все они «работали» в своих угодьях, по месту проживания. А уж если вдруг «чужак» попадался с поличным в «Соболевке», то пощады ему не было — в лучшем случае просто побьют, а в худшем — привяжут к какому-нибудь столбу в той же бане, а потом моющиеся (особенно те из них, кто когда-то пострадал от банных воров) целый день вымещают на нем свою злобу.

Этот неписаный принцип «территориальности» (несоблюдение которого, как мы видим, каралось столь строго) еще в большей степени распространялся на жриц любви, проживавших в других районах (скажем, в Дегтярке), ни одна из которых даже под дулом пистолета не согласилась бы «незаконно» работать в Соболевских банях. За подобное тут запросто могли убить или изуродовать, последнее для проститутки было похуже смерти.

Совсем другой коленкор — когда все согласовано с банщиком, который довольно часто выступал одновременно в роли и сутенера, и бухгалтера, и вышибалы, и «поставщика товара», и «крыши». Тогда все шито-крыто, никто девушку и пальцем не тронет: тем более, что и сами банщики предпочитали набирать «женский коллектив» не из местных, поскольку все местные жрицы любви давно уже примелькались и даже опостылели.

«В Казани тайными притонами проституции служат бани, а хозяевами-поставщиками, да еще крайне недобросовестными — банщики, входящие в сделки как с посетителями, так и с одиночками, по преимуществу, неподнадзорными», — писал знакомый с сутью вопроса врач Н.Н. Порошин.

Подобный «бордельный» бизнес в банях был поставлен на широкую ногу — вероятно, в него были вовлечены многие звенья, о которых сегодня мы можем только догадываться. Все же кое-какие факты нашли отражение и в казанских газетах того времени, но лишь в тех случаях, когда клиент заявлял в полицию о краже у него денег проституткой или самим банщиком. Если при этом учесть, что очень редкий мужик (тем более женатый) захочет, чтобы его имя прогремело в газетах вкупе со столь пикантными обстоятельствами, можно только себе представить, сколько подобных эпизодов остались неучтенными.

Казанские газеты начала XX века буквально пестрят публикациями следующего содержания: «…В гостинице «Портсмут» на Сенной площади лакей Шайфуллин, увидев, что крестьянин Х. — посетитель гостиницы имеет при себе большую сумму денег, подослал к нему проститутку Иванову. С ней и ее приятельницей Х. отправился в баню, после чего его деньги исчезли» — Казанский телеграф от 29.04.1909.

«…Крестьянин Лаишевского уезда Кирилл Хлебников пожаловался городовому на кражу у него 26 рублей «крестьянкой» Стрибуновой, с которой он был в банях Меркулова» — Камско-Волжская речь» от 10.06.1909.

«…Банщики Меркуловских бань Карымов и Васягин осуждены на год тюрьмы за кражу 250 рублей у мещанина Моткова, когда тот был в банях Меркулова с девицей Яшиной…» — Камско-Волжская речь» от 12.05.1909.

Подобные эпизоды были, увы, не редкостью и в аристократическом центре. Элитные жрицы любви промышляли тут на частных квартирах (доход в 90—120 рублей позволял им снимать весьма дорогие апартаменты), но их услугами пользовался весьма ограниченный круг лиц — так что и для «мокринских дешевок» работы хватало, тем более последние были всегда «на виду». Как писал Н.Н. Порошин, «На Проломной улице, на Черном озере можно встретить много, может быть, и раскаявшихся, но все же не исправившихся грешниц». Дешевые проститутки-одиночки с Мокрой промышляли и в саду «Эрмитаж», и в саду Панаева, и даже в парковой зоне Русской Швейцарии. Увы, пословица «охота пуще неволи» актуальна отнюдь не только для простолюдинов — жертвами дешевых проституток зачастую становились не только крестьяне или мастеровые, но и весьма солидные люди.

Светлана Малышева в своей книге приводит один весьма курьезный случай, произошедший в августе 1909 года с купцом Сергеем Захаровым, владевшим в Казани рядом пивных лавок. Так вот, этот незадачливый купчина в саду Панаева познакомился с двумя девицами, представившимися ему «певичками» (вернее всего, это были «арфистки» с Мокрой). В сопровождении этих двух дам Захаров отправился в номера Даниловских бань на Лобачевской улице, где и провел более трех часов. Казалось бы, вечер удался! Увы, конец у этой истории совсем невеселый — после столь чудесно проведенного «междусобойчика» у купца пропало 500 рублей, он побежал в полицию, но добился этим своим обращением только того, что его имя начали трепать в газетах!

Внимательное прочтение подобных публикаций и полицейских протоколов того периода позволяет уяснить суть тогдашних неписаных порядков и прочих тонкостей, касавшихся «бордельного» бизнеса. Так, в начале XX века практиковался следующий порядок взимания чаевых с «нумерных» посетителей бань: если проститутка пришла с клиентом, то она должна была дать банщику «на чай» наравне со своим кавалером, если же проститутку посетителю предоставил сам банщик, то последний делил доход со жрицей любви. Как ни боролись городские власти и общественные организации (вроде Общества защиты несчастных женщин) с банными борделями, ничего не помогало. Даже уже при советской власти в казанских банях творилось то же самое, если не похуже.

В 1924 году неподалеку от Соболевской бани была снята даже специальная квартира, заселенная проститутками — для удобства и простоты доставки «товара». И в последующие годы, несмотря ни на какие драконовские карательные меры, этот вид бизнеса продолжал по-тихому существовать, но особо буйным цветом он расцвел уже в постсоветское время, когда само слово «баня» стало ассоциироваться с борделем. Да и сегодня, насколько я понимаю, бизнес этот вполне себе процветает — заказать «номер» с девочками можно уже и по интернету.

Если о банных проститутках и банных борделях были написаны сотни статей (тема-то горячая и животрепещущая!), то собственно баням казанские хроникеры конца ХIХ — начала ХХ века уделяли незаслуженно мало внимания. Если же имя какой-нибудь из казанских бань изредка и появлялось на страницах тогдашней прессы, то — и к гадалке не ходи — почти наверняка статья была посвящена антисанитарному состоянию того или иного заведения. Вот что писал, к примеру, «Казанский телеграф» в номере от 12 ноября 1897 года о банях Меркулова на Булаке:

«Торговые бани Меркулова топятся с каким-то странным расчетом, могущим далеко не безвредно отозваться на здоровье посетителей этих бань. Дело в том, что парная накаливается здесь буквально до невозможности, дышать в них невыносимо и для малолетних. О раздевалке нечего и говорить: в них бывает так холодно, что очень можно получить простуду, тем более что, несмотря на низкую температуру, здесь постоянно открыта форточка. Ко всему этому не мешает добавить, что вода, проведенная в бани Меркулова из Кабана, представляет какие-то грязные помои, что объясняется тем обстоятельством, что труба водопровода находится на мелком месте, около самого берега, возле купален. И вместе с водою забирается всякая дрянь, накапливающаяся здесь в течение всего лета, благодаря постоянному спуску в этом месте нечистот с Рыбнорядской улицы и мясного базара».

Ну, с банями Меркулова все ясно — они стояли в считанных метрах от Булака и озера Нижний Кабан (точно в том месте, где еще недавно стоял банный комплекс «Комбинат «Здоровье») — их хозяевам удобнее всего было и забирать «чистую» воду из Булака, и сливать грязную туда же. Проще было заплатить очередной штраф за загрязнение водоема, нежели тратиться на подключение бани к городским коммуникациям. В этой связи встает иной вопрос, на который у меня долго не было подходящего ответа: каким образом осуществлялся сброс воды из Соболевских бань, отстоявших (как мы уже знаем) не менее чем на полкилометра от Булака? Ответ нашелся совсем не там, где я его надеялся найти: в исследовании научного сотрудника «НИИ-Геолнеруд» Ольги Столовой, посвященном развитию меднолитейных промыслов в Казанском крае.

Оказывается, в Мокрой слободе в конце XIX — начале ХХ века функционировали целых три полукустарных медно-чугунолитейных завода, один из которых, принадлежавший Л.А. Планеру, располагался в сотне шагов от Соболевских бань, на Поперечно-Мокрой улице (переулок Рустема Яхина). Меднолитейное производство потребляет невероятное количество воды и производит столько же промышленных стоков — к этой-то поистине необъятной заводской канализационной трубе, проведенной Л.А. Планером под мостовыми Поперечно-Мокрой улицы и Владимирского переулка и впадающей в протоку Булак, по всей видимости, и подключились хозяева Соболевских бань. Существовавшие в Мокрой меднолитейные производства давно уже незаслуженно позабыты, а потому стоит рассказать о них подробнее.

Продолжение следует