Мокрая слобода Казани: в каком полицейском участке ночевал Гиляровский?

Споры о том, где Владимир Гиляровский ночевал «под шарами»

Всеми делами, связанными с криминалом и пожарной охраной в Мокрой слободе, ведала Вторая полицейская часть. Удивительно, но здание, в котором она размещалась с 1848 по 1917 год, сохранилось до наших дней и даже было недавно отреставрировано.

Дом этот легко отличить среди прочих строений современной улицы Московской благодаря массивной квадратной пожарной каланче, которую в старину называли дозорной башней и вывешивали на ней разноцветные воздушные шары. Покуда не было развитой телефонной сети, возникавшие в городе пожары высматривали с каланчи пожарные. Тогда еще не было сегодняшних многоэтажек, и вся округа была видна с каланчи как на ладони. На каланче, «под шарами», как говаривали в старину, круглосуточно дежурил часовой.

Кстати, о шарах: то была оригинальная, ныне уже почти позабытая система оповещения горожан о возникших в городе пожарах, надвигающейся непогоде или иных природных катаклизмах. Один черный шар был знаком полицейского управления на Воскресенской, где помещалась Первая полицейская часть. Два черных шара — знак Второй части, ну и т.д. Если к этим шарам добавлялся шар с крестом, это значило, что в городе возник пожар. Два шара и крест — пожар во Второй части. По этим немудреным сигналам обыватель узнавал, в какой части города возник пожар. Если же к шарам, предупреждавшим о пожаре, добавлялся красный флаг, это значило: сбор всех частей — пожар, угрожающий городу.

Шары других цветов сигнализировали о природных явлениях, при этом каждый цвет соответствовал определенной погоде и температуре воздуха. К примеру, красный шар летом означал «возможен дождь и ветер», а зимой — «ждите метель». Желтый шар — к ясной погоде, белый — к туману.

В свете сказанного становится очевидным смысл некогда расхожего выражения «ночевал под шарами» — это означало: был задержан полицией и провел ночь в полицейском участке. В один прекрасный день (вернее, в одну прекрасную казанскую ночь) попал «под шары» и молодой Владимир Гиляровский, будущий автор бессмертной книги «Москва и москвичи» и непревзойденный бытописатель московских трущоб. Сбежав из отчего дома и скитаясь под чужим именем по Волге (1871—1875 годы), он оказался в Казани проездом, почти случайно, и столь же случайным образом «загремел» в полицейский участок. Этот случай Владимир Алексеевич со свойственным ему юмором описывает в «Моих скитаниях».

Само собой разумеется, любители казанской старины не могли пройти мимо этой истории: «…как же, сам летописец легендарной московской Хитровки попался к ним в лапы (пардон, в лапы полиции), да еще где!.. У нас в Казани!» Весь вопрос, не дававший покоя любителям казанских загадок, состоял в том, в какой именно участок попал известный литератор — в полицейское управление на Воскресенской (современной Кремлевской), где располагалась Первая полицейская часть, или же все-таки во Вторую — на углу улиц Московской и Посадской (нынешней Тази Гиззата). Спор этот растянулся на годы и в конце концов оброс такими богатыми подробностями, что Владимир Алексеевич (будь он жив) немало бы удивился своим «казанским подвигам» и с большой долей вероятности съездил бы по морде хотя бы одному из казанских авторов, попадись он ему на пути. Известно, что Дядя Гиляй со своей бурлацкой душой в подобных ситуациях долго не раздумывал.

Вот навскидку один из подобных краеведческих «шедевров»: «Известно, что одним из задержанных, ночевавшим «под шарами» во Второй полицейской части, был московский публицист и бытописатель Владимир Гиляровский, который в начале XX века устроил в одном из трактиров на улице Московской пьяный дебош» (Раис Сулейманов, портал «Prokazan», 2017 год). Прочие опусы приводить, думаю, не стоит, там только слова переставлены, а смысл тот же.

Честно говоря, мне даже возражать лень, скажу лучше так: уважаемые казанские авторы, пожалуйста, читайте русскую классику, тогда, быть может, вам не взбредет в голову писать подобную ахинею. Тогда, возможно, вам станет ясно, что Владимир Алексеевич прибыл в наш город вовсе не «в начале XX века», а в середине семидесятых годов позапрошлого столетия, когда он, будучи еще совсем юношей, скитался по волжским просторам. Если же вы удосужитесь прочесть «Мои скитания» хотя бы до середины, то поймете, что никаких «пьяных дебошей» ни в каком «…трактире на Московской улице» будущий автор «Москвы и москвичей» не устраивал, а был задержан полицией совсем по другому поводу — его попросту приняли за другого. Хотя, как я успел заметить, в иных случаях не помогает даже чтение русской классики.

Вернемся лучше к самому предмету спора: где же все-таки в Казани ночевал В.А. Гиляровский — в Первой, или все же во Второй полицейской части? Между прочим, этот спор имеет давнюю предысторию: когда-то очень давно, году в 1987-м, Лев Моисеевич Жаржевский опубликовал в «Советской Татарии» заметку об истории нынешней Московской улицы, носившей в ту пору имя С.М. Кирова. Помимо весьма интересных подробностей, касавшихся прошлого самой улицы, в той статье промелькнуло имя В.А. Гиляровского, задержанного полицией и ночевавшего «под шарами» в здании Второй полицейской части на Московской улице.

Тут, как водится, на дедушку накинулись любители поискать блох в чужой шерсти, завязалась дискуссия, в результате которой чаша весов все же склонилась в пользу Первой полицейской части, поскольку Гиляровский в «Моих скитаниях» упоминает «…огромное здание полицейского управления с высоченной каланчой», при этом не указывая ни улицы, ни района города. Полицейское управление в ту пору, безусловно, размещалось на Воскресенской улице, вопрос был решен, в итоге Лев Моисеевич даже попенял на самого себя, что-де вот, мол, «сам того не желая, стал источником краеведческого вируса».

А между тем, к чему лишние споры. Давайте лучше обратимся к первоисточнику и внимательно прочтем отрывок (с несущественными изъятиями) из «Моих скитаний», посвященный краткому пребыванию Владимира Алексеевича Гиляровского в Казани.

Итак, слово В.А. Гиляровскому: «В Казань пришел пароход в 9 часов. Отходит в 3 часа. Я в город на время остановки. Закусив в дешевом трактире, пошел обозревать достопримечательности, не имея никакого дальнейшего плана. В кармане у меня был кошелек с деньгами, на мне новая поддевка и красная рубаха, и я чувствовал себя превеликолепно. Иду по какому-то переулку, и вдруг услышал отчаянный крик нескольких голосов:

— Держи его, дьявола! Держи, держи его! Откуда-то из-за угла вынырнул молодой человек в красной рубахе и поддевке и промчался мимо, чуть с ног меня не сшиб. У него из рук упала пачка бумаг, которую я хотел поднять и уже нагнулся, как из-за угла с гиком налетели на меня два мужика и городовой и схватили. Я ровно ничего не понял, и первое, что я сделал, так это дал по затрещине мужикам, которые отлетели на мостовую, но городовой и еще сбежавшиеся люди, в том числе квартальный, схватили меня.

— Не убежишь!

— Да я и бежать не думаю, — отвечаю.

— Это не он, тот туда убежал, — вступился за меня прохожий с чрезвычайно знакомым лицом. Разъяснилось, что я — не тот, которого они ловили, хотя на мне тоже была красная рубаха (ну что, щелкоперы, где ваш «пьяный дебош?!» — прим. авт.) <…> …Тогда я только понял весь ужас моего положения и молчал.

— Тащи его в часть, там узнаем, — приказал квартальный.

Половина толпы бегом бросилась за убежавшим, а меня повели в участок. Я решил молчать и ждать случая бежать. Объявлять свое имя я не хотел — хоть на виселицу. На улице меня провожала толпа. В первый раз в жизни я был зол на всех — перегрыз бы горло, разбросал и убежал. На все вопросы городовых я молчал. Они вели меня под руки, и я не сопротивлялся… <…> …Огромное здание полицейского управления с высоченной каланчой (!!! — прим. авт.). Меня ввели в пустую канцелярию. По случаю воскресного дня никого не было, но появились коротенький квартальный и какой-то ярыга с гусиным пером за ухом.

— Ты кто такой? А? — обратился ко мне квартальный.

— Прежде напой, накорми, а потом спрашивай, — весело ответил я.

Но в это время вбежал тот квартальный, который меня арестовал, и спросил:

— Полицмейстер здесь? Доложите, по важному делу… Государственные преступники («полицмейстер», стало быть, все-таки управление. — прим. авт.).

Квартальные пошептались, и один из них пошел налево в дверь, а меня в это время обыскали, взяли кошелек с деньгами, бумаг у меня не было, конечно, никаких.

Из двери вышел огромный бравый полковник с бакенбардами.

— Вот этот самый, вашевскобродие!

— А! Вы кто такой? — очень вежливо обратился ко мне полковник, но тут подскочил квартальный.

— Я уж спрашивал, да отвечает, прежде, мол, его напой, накорми, потом спрашивай.

Полковник улыбнулся.

— Правда это?

— Конечно! На Руси такой обычай у добрых людей есть, — ответил я, уже успокоившись…»

Из первой части приведенного отрывка становится понятным, что дело было, безусловно, в полицейском управлении на Воскресенской, а самого Гиляровского перепутали с успевшим удрать «смутьяном». Описание самого здания, появление полицмейстера — все говорит именно об этом.

Далее идет длинный, на трех страницах, диалог с полицмейстером и полковниками (его я опустил), сопровождающийся обильным возлиянием, разговорами об охоте и прочих пустяках, причем из этой неторопливой беседы становится понятно, что к концу застолья будущий литератор сумел-таки расположить к себе полицейских. За сим следует красочное описание побега главного героя из-под ареста:

«…Пожалуйте, сюда! — уже вежливо, не тем тоном, как утром, указал мне квартальный какую-то закуту. Я вошел. Дверь заперлась, лязгнул замок и щелкнул ключ. Мебель состояла из двух составленных рядом скамеек с огромным еловым поленом, исправляющим должность подушки. У двери закута была высока, а к окну спускалась крыша. Посредине, четырехугольником, обыкновенное слуховое окно, но с железной решеткой. После треволнений и сытного завтрака мне первым делом хотелось спать и ровно ничего больше.

— Утро вечера мудренее! — подумал я, засыпая. Проснулся ночью. Прямо в окно светила полная луна. Я поднимаю голову — больно, приклеились волосы к выступившей на полене смоле. Встал. Хочется пить. Тихо кругом. Подтягиваюсь к окну. Рамы нет — только решетки, две поперечные и две продольные из ржавых железных прутьев. Я встал на колени, на нечто вроде подоконника, и просунул голову в широкое отверстие. Вдали Волга… Пароход где-то просвистал. По дамбе стучат телеги. А в городе сонно, тихо. Внизу, подо мной, на пожарном дворе лошадь иногда стукнет ногой… Против окна торчат концы пожарной лестницы. Устал в неудобной позе, хочу ее переменить, пробую вынуть голову, а она не вылезает… Упираюсь шеей в верхнюю перекладину и слышу треск — поддается тонкое железо кибитки слухового окна. Наконец, вынимаю голову, прилаживаюсь и начинаю поднимать верх. Потрескивая, он поднимается, а за ним вылезают снизу из гнилого косяка и прутья решетки. Наконец, освобождаю голову, примащиваюсь поудобнее и, высвободив из нижней рамы прутья, отгибаю наружу решетку. Окно открыто, пролезть легко. Спускаюсь вниз, одеваюсь, поднимаюсь и вылезаю на крышу. Сползаю к лестнице, она поросла мохом от старости, смотрю вниз. Ворота открыты. Пожарный дежурный на скамейке, и храп его ясно слышен. Спускаюсь. Одна ступенька треснула. Я ползу в обхват.

Прохожу мимо пожарного в отворенные ворота и важно шагаю вниз по улице, направляясь к дамбе. Жажда мучит. Вспоминаю, что деньги у меня отобрали. И вот чудо: подле тротуара что-то блестит. Вижу — дамский перламутровый кошелек. Поднимаю. Два двугривенных! Ободряюсь, шагаю по дамбе. Заалелся восток, а когда я подошел к дамбе и пошел по ней, перегоняя воза, засверкало солнышко.

…Пароход свистит два раза — значит, отходит. Пристань уже ожила. В балагане покупаю фунт ситного и пью кружку кислого квасу прямо из бочки. Открываю кошелек — двугривенных нет. Лежит белая бумажка. Открываю другое отделение, беру двугривенный и расплачиваюсь, интересуюсь бумажкой — оказывается второе чудо: двадцатипятирублевка. Эге, думаю я, еще не пропал! Обращаюсь к торговцу:

— Возьму целый ситный, если разменяешь четвертную.

— Давай!

Беру ситный, иду на пристань, покупаю билет третьего класса до Астрахани, покупаю у бабы воблу и целого гуся жареного за рубль.

Пароход товаро-пассажирский. Народу мало. Везут какие-то тюки и ящики. Настроение чудесное… Душа ликует…»

Честно говоря, лично на меня этот отрывок произвел двойственное впечатление. С одной стороны, вроде все ясно — «огромное здание управления с высоченной каланчой», «полицмейстер», «полковники». С другой стороны, смущает «стук телег на дамбе» — был бы он слышен с противоположного от крепости конца Воскресенской, пусть даже и в ночной тишине? Все-таки Адмиралтейская дамба расположена довольно далеко от предполагаемого места действия, а автор имеет в виду именно ее — тут без вариантов. Да и как-то подозрительно быстро оказался главный герой на этой самой дамбе после побега!

Тем не менее, у меня есть объяснение всем этим нестыковкам. Думаю, автор «Москвы и москвичей» ночевал все же в полицейском управлении на Воскресенской улице, в бывшем доме Анны Родионовой, а все разночтения объясняются довольно просто: он писал свои заметки спустя много лет после описываемых событий, что называется, «по памяти», а память (пусть даже такая замечательная, как у Владимира Алексеевича) — все-таки штука ненадежная.

Представьте себе: человек приехал в чужой, совершенно незнакомый ему город, выпил, полиция, задержание, побег, то да се… Что спустя годы останется у него в памяти от этого визита? Да у любого нормального человека в подобном случае смешается в кучу все — и дамбы с улицами, и пожарные кони с полицейскими… А то, что Владимир Алексеевич Гиляровский, пусть даже и не совсем точно, но излагает факты, лишний раз свидетельствует о его поистине феноменальной памяти, которой современники одновременно и завидовали, и восторгались!

Сегодняшнему читателю подробности лихого побега В.А. Гиляровского из-под ареста (с высаживанием тюремного окна вместе с решеткой!) могут показаться дурно сочиненной сказкой, но лично у меня они удивления не вызывают — современники в один голос пишут о его невероятной, поистине богатырской физической силе (вот наградил же Господь детушку — и умом, и силой!) — он мог запросто завязать в узел железную кочергу, как-то раз на спор сдвинул с места трамвайный вагон и даже протащил его сколько-то саженей!

Загадка вроде бы разъяснилась, а мне все-таки жаль. Жаль, что Дядя Гиляй ночевал не там, где ему следовало ночевать — во Второй полицейской части на Московской улице, среди столь знакомого ему, и даже в некотором смысле близкого, одному ему понятного мира трущобных людей.

И еще мне очень жаль, что Мокрая слобода так и не дождалась в свое время своего Гиляровского, а то, что кропаем мы спустя по меньшей мере сотню с лишком лет, ни при каком раскладе нельзя назвать историческим свидетельством.