Гаяз Исхаки ест кнедлики и изучает Сингапур
Анализируем дневники великого татарского писателя в эмиграции, часть 4-я
В дневниках Гаяза Исхаки, изданных Институтом языка, литературы и искусства, мы читаем историю его путешествия из Владивостока в Европу уже после долгого пути через всю Россию в Японии, а потом дороги в Харбин. В очень некомфортных условиях (и это еще мягко говоря!) он плывет на пароходе японской компании под названием Кarachi maru вместимостью 4 тысячи тонн. Скорость движения — 18—20 километров в час.
Бердвотчинг
С Исхаки плывут 1 050 чешских солдат, а также команда парохода — около 50 японцев. За каждый день пути чешское правительство платит компании 7 тысяч иен. Еду и питье везут свое. То есть, считает Исхаки, питание одного солдата обходится примерно в 10 иен. Значит, на двоих путешественников (а он плывет с Фуадом Туктаровым, общественным деятелем, публицистом, журналистом) — 1 200 иен. Почему на них столько тратится, спрашивает писатель. И, возможно, задает более важный вопрос: почему они принимают эту щедрость? И приходит к выводу, что новое государство так заботится о репутации.
«9 октября. Сегодня мимо нашего парохода пролетает довольно много птиц. Сначала боятся, не садятся, потом решаются. Один из видов — это голуби, но цвет не похож на наших, более серый. Другой из них — что-то типа перепела. Еще одна похожа на синицу. Среди них был одна черная птица. Сказали, что это сокол. День прошел хорошо».
10 октября 1919 года они проплывают между Китаем и Тайванем, Исхаки сетует, что ширина пролива 250 километров, так что они не видят ни того, ни другого берега. Понимает он и причину, почему пароход так медленно плывет, и дело не в тайфунах: «Хитрость в том, чтобы брать у чехословаков деньги за простой. Потому что эти платят за пароход по дням. И когда плывут, и когда стоят. Поэтому нет нужды изматывать японских работников, заправлять машину. Один день плывут, а потом заходят в бухту набираться сил. Другая причина — у парохода мало грузов. Он через телеграф ищет грузы. Вот и сейчас отправили агентов».
Дни чешской кухни
12 октября Исхаки отмечает годовщину отъезда из Уфы в «телячьем вагоне». Вспоминает, что тогда он с товарищами надеялся продолжить работу в Сибири. «Прошел год. Пришло время давать отчет. Но в ответ только одно слово — «ничего». Мы не сумели сделать и сотой доли работы во благо нации. Причин много. Но самая большая — в Сибири нет духовной опоры. В Сибири муллы, муэдзины — словно коровы, набившие брюхо. В Сибири нет народников-купцов, он или жулик, или бессмысленный упрямец, или бездуховный хулиган, в Сибири нет интеллектуалов».
14 октября Исхаки пишет, что чехи сварили национальные блюда: «Это тесто с вяленой капустой и половинкой свеклы. Называется — кнедлики. И сырое, и теплое, в рот не лезет. Сами-то они с большим удовольствием ели. Видимо, когда что-то национальное — там нет какой-то логики».
Что касается питания, то дела идут плохо. Две трети испекаемого хлеба — сырой, так что достается не чешским солдатам, а рыбам. Воды в помывочной не хватает. Питьевая вода, простояв в железной посуде, приобретает красный цвет. Исхаки удивляет, что солдаты воспринимают это спокойно.
Сингапурский эмират
Пароход приближается к Сингапуру, останавливается в 3—4 километрах в ожидании чиновников: представитель городской власти, доктор, представитель пролива. Они выдают разрешение, и пароход подходит к городу. Но чтобы выйти, нужно разрешение местной «милиции», что затягивает высадку на сутки. Пароход между тем заполняется товаром, а офицеры обманом выходят на берег.
«День жаркий, в такой чрезвычайной ситуации хочется пить, чая нет, город блестит, манит к себе. Не можем ходить. Мы прожили две недели в состоянии животных, скучаем по виду чистой постели, людей, похожих на людей, хотим ступить на землю». К тому же, пишет Исхаки, Сингапур — «отдельный мусульманский эмират». На это указывает надпись на государственном пароходе на английском — «Мухаммед».
20 октября Исхаки посещает Сингапур: «Белые, как молоко, здания, высокие деревья хурмы, банановые, апельсиновые деревья стоят, растут рядом. Вдоль берега растут не виданные нами деревья». Там, где красиво, живут англичане, подмечает Исхаки. На правой стороне — мусульмане. Слева — китайцы, японцы, христиане.
Он обращает внимание на индусов в фесках, арабов в чалмах, вывески на арабском на базаре. Но и по-арабски, и по-персидски эти люди не понимают. Наконец встречают Саида Ахмеда из Медины, который приводит их в магазин Хаджи Йосыфа из Индии, переговариваются на тему поиска жилья, находят комнату у одного японца, после помывки посещают местную мусульманскую столовую. Там не особо чисто, зато вкусно. Все едят руками. Хозяин — араб.
Исхаки и Туктаров набирают фруктов, едят по дороге, видят мечеть без минарета (вместо нее, пишет путешественник, большой барабан, в него стучат, созывая на молитву). Для омовения устроен бассейн. Внутри — коврики из камыша, есть и паласы. Даже вне времени молитв внутри сидят около 40—50 человек, некоторые просто болтают, кто-то спит. Изучают книги: «Сотни Коранов. Без начала Коран, Коран без окончания, старый Коран, половина Корана, полный Коран».
После беседы с одним из прихожан они находят местную мусульманскую школу: «Выходят несколько мальчиков. Один довольно хорошо говорит по-арабски. В руках книги арабские, английские. Науки — по-английски, религия — по-арабски. Внутрь зайти нельзя — преподавателя нет. Но в результате удается что-то посмотреть под надзором прислужника».
«Сегодня сходили на пароход, попросили разрешения переночевать в номере. Устали ходить, ищем ужин, вид у нас затрапезный, в большие рестораны зайти не решаемся. Ходим-ходим, ничего приличного не находим, идем в уличную столовую. Это оказывается столовая для мусульман. Еда вся на одном уровне. Как у нас в «Сарае» (гостиница со столовой, располагалась на ул. Парижской Коммуны, 9 — прим. ред.). Немного едим и ложимся спать. Очень устали. Нормально не поспишь, в номерах шумят, ходят, бродят».