Мусульмане России: между «расулианами» и «обновленцами»

«Кадимисты» наносят ответный удар

В уходящем году не утихала дискуссия между так называемыми «коранитами» и некоторыми представителями официального мусульманского духовенства, которых их противники именуют «кадимистами» или «традиционалистами». Оговорюсь сразу, что все эти термины условны, поэтому употреблять их в дальнейшем буду в кавычках. Ни одна из сторон не обозначила четко, кого следует понимать под «коранитами», а кого — под «кадимистами» наших дней. Впрочем, дискуссией назвать происходящее можно лишь с определенной долей условности. Скорее можно говорить о бесконечном, как песня заблудившегося в степи цыгана, монологе глашатая «коранитов» — Рустама Батрова. Монологе, потому что оппоненты этого не в меру активного имама то ли не успевали, то ли не желали выступить с развернутым обоснованным ответом на его многочисленные публицистические статьи. Короткие заметки и комментарии на новостных сайтах и в социальных сетях не в счет.

Казалось, те, кого Батров именовал «кадимистами», выбрали путь молчания. Были, правда, разговоры, что готовится какой-то мощный ответный удар и вот, наконец, появилось письмо-обращение к председателю Духовного управления мусульман Российской Федерации (ДУМ РФ) Р. Гайнутдину и председателю Совета улемов той же организации Шамилю Аляутдинову. Лица, поставившие свои подписи под этим документом (74 человека, большинство региональные муфтии и имамы) просили вынести богословское заключение о деятельности Тауфика Ибрагима, Рустама Батрова, Арслана Садриева, а также «и других, солидаризирующихся с ними деятелей, чьи имена при необходимости также можно озвучить». То, что под последними собственно понимался всего один человек — заместитель председателя ДУМ РФ Дамир Мухетдинов, было секретом Полишинеля. Почему авторы письма не упомянули его имя прямо, без кокетливых намеков, — не вполне ясно.

В обращении, в частности, говорилось: «Просим дать оценку сомнительной с точки зрения ислама их пропаганде и принять меры по ограничению деятельности этих групп в рамках программ и инициатив Духовного управления. А, именно: не привлекать их к преподаванию на курсах повышения квалификации имамов, организуемых Духовным управлением, не содействовать изданию их литературы, не оказывать какой-либо материальной и моральной поддержки в их вредоносной деятельности, наносящей урон сохранению чистых источников ислама в нашей стране, оставленного нам богатого наследия великими учеными прошлых веков».

Это письмо стало подлинным подарком для Батрова, который уже начал повторяться в своих статьях, перекормивших читателей мухами из супа. Задорный имам вдоволь поглумился над самим обращением и над некоторыми лицами, его подписавшими.

Письмо озабоченных муфтиев и реакция на него Батрова в очередной раз продемонстрировали, что дискуссия между «коранитами» и «кадимистами» имеет совсем не богословско-правовой характер, как может показаться на первый взгляд. «Кадимисты» пытаются оперировать в традиционалистском поле, обращаясь к муфтию за фетвой. Но на этом исламский дискурс заканчивается. Фактически это обращение бюрократов среднего и низшего звена к своему начальнику с требованием принять меры против зарвавшихся коллег из соседнего отдела. Однако и у противников «кадимистов» вполне секуляристская подкладка. Батров цитирует Коран и Сунну, а также мусульманских богословов, но это не более чем обертка, форма для светской по сути повестки.

Секуляристский характер взглядов «коранитов» проявляется прежде всего в выборе ими авторитетов. В качестве Полярной звезды у «коранитов» выступает профессор–исламовед Тауфик Ибрагим. Ибрагим действительно пользуется заслуженным авторитетом, но как светский ученый, принадлежащий к иной, чем большинство мусульман, проживающих в России, религиозной традиции. Обращаться к нему как к авторитету в религиозных науках — значит находиться в принципиально иной системе координат, чем участник теологической дискуссии в среде суннитов. С таким же успехом можно было выставить в качестве идейной основы сочинения Игнаца Гольдциера или его российского ученика А.Э. Шмидта, который развивал теорию венгерского исламоведа о подложности хадисов. Но собственно к внутримусульманской полемике все это не будет иметь никакого отношения.

Сам Батров считает, что его критиками руководят исключительно прагматические интересы: «под благородным предлогом борьбы с сектантством» они стремятся сохранить свое влияние в Совете муфтиев России. Противники «коранитов» обвиняют их в том же грехе: стремлении взять под контроль ДУМ РФ региональные муфтияты, входящие в СМР. Таким образом, если поверить Батрову, то перед нами чистый спор двух хозяйствующих субъектов, где с одной стороны выступает группа «стариков» («кадимисты») во главе с Мукаддасом Бибарсовым, а с другой — «молодые» («кораниты»), руководимые Дамиром Мухетдиновым. Впрочем, сам Мухетдинов предпочитает называть себя и своих единомышленников обновленцами. То есть не муджаддидами, а именно обновленцами, термином хорошо известным из истории русского православия XX столетия. Случайно ли это? Если даже Мухетдинов ничего не слышал об обновленческом движении, использование этого термина симптоматично и наводит на интересные ассоциации.

Обновленцы православные и мусульманские

Напомним читателю, кто такие обновленцы. Ровно сто лет назад в истории Российской православной церкви (одно из наиболее употребительных наименований православной церкви в России Синодального периода) состоялось важное событие — в Москве прошел Поместный собор, на котором был избран патриарх. Собор начался еще до Октябрьской революции и закончился при большевиках.

Понимая, что запросто расправиться с РПЦ не удастся, советское правительство решило сделать ставку на разложение церкви изнутри с помощью внутренней оппозиции. В качестве инструмента были выбраны представители обновленческого движения, которые со времен революции 1905—1907 годов выступали с идеями пересмотра ряда положений в области догматики и богослужения. Было их, правда, побольше, чем наших исламских обновленцев: аж 32. Покровительствовал им епископ Антонин (Грановский). В своих выступлениях представители «прогрессивного духовенства», как они сами тогда себя именовали, стремились заручиться симпатиями интеллигенции Петербурга и Москвы. Во время Поместного собора 1917—1918 годов обновленцы оказались в меньшинстве и вынуждены были смириться с избранием патриарха Тихона.

Звездный час для реформаторов в рясах наступил в 1922 году. Тогда по замыслу Л.Д. Троцкого обновленцы, составившие так называемую Живую церковь, должны были стать той силой, которая разложит православную церковь в России изнутри. А затем, после выполнения указанной задачи, предполагалось распустить по домам и самих исполнителей.

Первоначально обновленцы заводили с представителями бывшей Российской православной церкви богословские диспуты. Но со временем маски были сброшены, и религиозная риторика была заменена вполне прагматичными дискуссиями о борьбе за приходы и доступ к ресурсам.

Однако ожидания большевиков в отношении обновленцев не оправдались. Пик популярности реформаторов православия пришелся на 1922 год. Максимальное количество приходов, контролируемых обновленческими церквами, достигало в этот год около двух третей от общего числа приходов бывшей Российской православной церкви. Во второй половине 1920-х обновленческое движение начало утрачивать свои позиции.

Тогда большевики решили изменить тактику. В 1927 году был принят документ, получивший известность как Декларация митрополита Сергия (официальное название: Послание Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия и Временного Патриаршего Священного Синода архипастырям, пастырям и всем верным чадам Всероссийской Православной Церкви, — прим. авт.). Те представители духовенства и мирян, которые не принимали Декларацию митрополита Сергия 1927 года, основным тезисом которой была полная лояльность церкви советской власти, подвергались репрессиям. Позднее в литературе укрепился термин «сергианство», под которым понимается «готовность к безграничным компромиссам с безбожной властью ради сохранения церковных структур».

Но было бы ошибкой считать, что явления, подобного «сергианству», не существовало в мусульманской среде. У советских мусульман тоже был свой «патриарх Сергий».

В те же годы, когда развивался проект Троцкого «Живая церковь», не очень осведомленные в тонкостях исламского вероучения сотрудники ОГПУ в своих докладных записках предлагали создать аналог обновленцев в среде мусульманского духовенства. Предполагалось, что основу обновленческого движения в исламе составят так называемые «прогрессисты», под которыми понимались не столько джадиды, сколько все те, кто готов был к компромиссу с большевиками, вынужденному или добровольному. Затея с мусульманскими обновленцами тогда, к счастью, не удалась.

Переломным моментом в истории муфтиятов стал 1936 год. В этом году скончался муфтий Ризаэтдин Фахретдин. В последние годы жизни этот религиозный деятель склонялся к идее расформировать муфтият, так как в созданных советской властью условиях он не мог функционировать и соответственно «служить интересам мусульман». В этом вопросе Фахретдина поддерживал Кашшаф Тарджемани — его ближайший помощник и наиболее вероятный преемник на должности муфтия. Если бы эта стратегия была реализована, то система управления мусульманскими религиозными делами вновь стала бы горизонтальной — какой она была до 1789 года, до открытия муфтията в Уфе. Это было тем более актуально, что муфтий в условиях сталинского режима не имел никакой возможности и никаких полномочий влиять на формирование политики в отношении ислама и мусульман — даже по сравнению с дореволюционным периодом российской истории. Однако хорошо зная позицию Тарджемани, большевики сделали ставку на лояльного по отношению к ним Габдрахмана Расулева. В результате муфтият не только не был расформирован, но превратился в полностью подконтрольное Москве учреждение, призванное обслуживать интересы советского государства.

Фахретдин и Тарджемани также вступали в диалог с советской властью ради интересов мусульман. Они готовы были пойти на упразднение муфтията и соответственно поступиться своими корпоративными интересами ради сохранения возможности исповедовать религию без вмешательства со стороны государства. В то же время целью безоговорочной поддержки советской власти и лично Сталина со стороны Расулева было сохранение муфтията как такового. Себя же Расулев видел в роли бессменного руководителя данного духовного управления. Более того, как показала дальнейшая история, Расулев стремился стать главой всесоюзного муфтията, проект которого обсуждался во второй половине 1940-х годов в Кремле.

Преимущества «прогрессивного духовенства»

Современное так называемое официальное мусульманское духовенство, независимо от того, относятся они к поколению «бухарских муфтиев» или сформировались в «лихие» 1990-е, являются носителями идей расулианства, подобно тому, как нынешние иерархи РПЦ — это сергиане, духовные наследники митрополита, а затем сталинского патриарха Сергия (Страгородского).

Те, кто рассуждает о том, что есть муфтии хорошие (читай: прогрессивные) и плохие (читай: консервативные), не понимают главного. Проблема не в отдельных личностях, а в институте духовных управлений как таковом. Не претерпевший глубоких изменений с конца XVIII столетия, институт муфтията в наши дни выглядит по меньшей мере архаизмом и уж точно не в состоянии «служить интересам мусульман». Да и интересам властей предержащих тоже. Политтехнологи из администрации президента убедились в этом, когда дали зеленый свет альтернативным муфтиятам, призванным прийти на смену имитирующим многолетнее противостояние Т. Таджуддину и Р. Гайнутдину. Известна недолгая история Всероссийского муфтията «Российская ассоциация исламского согласия» (РАИС). Едва ли оправдает возложенные на него надежды и Духовное собрание мусульман России (ДМСР), созданное в прошлом году. Руководители духовных управлений не пользуются авторитетом у верующих, появление же новых муфтиятов еще больше подорвало авторитет как старых, так и новых муфтиев.

Не удивительно, что чуткие политтехнологи сделали ставку на так называемое «прогрессивное духовенство». Назову лишь некоторые, наиболее очевидные преимущества использования в интересах государства «мусульманского обновленчества»:

1. Экономия. Создание очередного всероссийского муфтията — дело хлопотное и затратное. Нужно заниматься «раскруткой» новой структуры, работать над имиджем муфтиев и т.д. А здесь уже готовый продукт в лице нескольких активных деятелей, которые сами рады разрекламировать себя на весь мир по принципу «главное — не быть, главное — казаться».
2. Гибкость. С помощью «прогрессивных подходов» при толковании Священной Книги можно обосновать любые удобные властям решения.
3. Возобновляемость кадров. Обновленческое духовенство легко воспроизводимо. Для подготовки кадров не требуется много времени и усилий. Для того чтобы стать «кораническим гуманистом», не нужно быть глубоким знатоком шариата. Даже если завтра «золотое перо» обновленцев и один из наиболее образованных имамов России Батров свернет свою активную публицистическую деятельность, ему легко будет подобрать замену. Ведь аудитория, к которой обращаются обновленцы, русскоязычная. В крайнем случае можно апеллировать к авторитету профессора-исламоведа или нанять пару-тройку голодных беспринципных ориенталистов, которые напишут за небольшое вознаграждение текст любой сложности с витиеватыми цитатами на латыни.

Выходит, что поторопились авторы обращения к Гайнутдину обвинять ненавистных им «коранитов» в создании «благоприятной почвы для возникновения экстремистских идей и настроений». Обновленцы от ислама, как никто другой, лояльны по отношению к действующей власти (как светской, так и духовной) и прекрасно осознают, что делают.

Означает ли это, что все действия имамов-кадимистов против «коранитов» не имеют никакого смысла? Имеют, но для того, чтобы достойно противостоять обновленцам, нужно для начала перестать быть расулианами. Врач, исцели себя сам!