Француз в России 100 лет назад: франкофонная брань, четырехметровый осетр и киргизские гастарбайтеры

На пути к Астрахани

После Саратова Волга становится столь широкой, что начинает подавлять своим величием. На несколько минут мы остановились в Синеньких (ныне с. Синенькие Саратовского р-на Саратовской обл., — прим. ред.), подольше — в Ровном (ныне поселок городского типа Ровное Ровенского р-на Саратовской обл., — прим. ред.).

Здесь производят зерно, поэтому у причала стояло множество грузовых судов. Серые деревянные домишки располагаются на гребне высокого и крутого обрыва, а коньки их крыш обращены в сторону реки. Все окрест было серым: и земля, и дома, и даже люди, толпившиеся на простенькой пристани. Однако, когда наш пароход подошел поближе, я увидел впереди едва различимые на сером фоне низкорослые голые деревья, несколько белых кур на склоне холма, пощипывавших травку рыжих коров, барахтавшихся в грязи и крутивших своими штопорообразными хвостиками свиней. На берегу и на понтоне стояли одетые в овчины мужики и женщины в красных платьях. Красивая, пышущая здоровьем, розовощекая огненно-рыжая девушка посылала кому-то на пароходе свои воздушные поцелуи. Ее белоснежные ровные зубы сверкали меж красных губ. О, как она была соблазнительна!

На берегу показались запряженные быками и верблюдами повозки; двигались они медленно, а те, что тащили лошади, мчались во весь опор по крутому спуску, рискуя свалиться в реку.

День между тем подходил к концу, и на палубе корабля персы творили на разостланных халатах вечернюю молитву, вознося ее заходящему солнцу. Они медленно проводили руками по лицу, затем простирали их перед собой, словно пытаясь что-то там прочесть, и потом касались лбами земли. Закат озарил все небо, речная гладь приобрела изумрудный оттенок. Неожиданно солнечный луч выхватил на горизонте маленькое черное облачко, которое в то же мгновенье исчезло.

Мы оставили Ровное уже ночью. Село погрузилось в темноту, в которой едва различались церковь и крыши домов на пристани. Внезапно, осветив все вокруг, прямо над сельской колокольней вспыхнула восхитительно белая луна.

Ночью мы достигли Камышина. В этих местах высота правого берега достигает 200 м, отсюда берет начало Каспийская низменность. Когда-то эти целинные безлюдные степи и покрытые солью песчаные дюны были дном гигантского водоема, остатками которого являются Каспийское и, видимо, Аральское море, а также озеро Балхаш.

На следующее утро мы восемь часов простояли в Царицыне. Это большой город, почти полностью деревянный, с 50 тысячами жителей. В нем нет ничего примечательного, параллельные и редко вымощенные прямые улицы очень пыльные. Погода в день нашего прибытия была прекрасной, но из-за сильного ветра пыль набивалась в уши и глаза. Я укрылся от нее в маленьком городском парке, засаженном большими деревьями, ивами, тополями и акациями. Железнодорожный вокзал Царицына находился рядом. По дороге туда я повстречал кучера, который бранил свою лошадь, она отказывалась идти и лягалась. Тогда кучер слез с облучка и взял лошадь, пытавшуюся встать на дыбы, за уздцы. К моему глубокому изумлению, он при этом громко произнес по-французски бранное слово, увековеченное Камброном (согласно легенде, французский генерал Пьер Жак Этьен Камбронн (1770—1842) во время битвы при Ватерлоо 18 июня 1815 году на предложение англичан капитулировать произнес фразу: «Гвардия умирает, но не сдается», присовокупив к ней крепкое ругательство — «Дерьмо!». — прим. ред.). Я спросил у кучера, откуда он владеет такой лексикой? Оказалось, что этот мужик служил помощником кока, горе-француза, на одном из волжских пароходов. Я понял, что разговаривать с ним больше не о чем, а вечером вообще узнал о нем немало плохого.

Взбалмошная Авдотья Николаевна и милейший Петр Филиппович

В безлюдной местности между Царицыным и Астраханью берега поражают своим однообразием. Пристаней здесь мало. Среди них можно назвать, например, Сарепту (Сарепта-на-Волге — бывшая немецкая колония, ныне входящая в состав Волгограда, — прим. ред.), известную по всей России своей горчицей, и Владимировку (ныне железнодорожная станция Владимировка, одна из железнодорожных станций Ахтубинска, — прим. ред.), откуда по узкоколейке привозят соль с озера Баскунчак (соленое озеро ныне в Ахтубинском р-не Астраханской обл., — прим. ред.). Далее мы миновали село Тюменевка (ныне с. Речное в Харабалинском р-не Астраханской обл., — прим. ред.) с его маленьким буддийским храмом (имеется в виду Хошеутовский хурул — буддийский храм начала XIX века, архитектурно-исторический памятник федерального значения, — прим. ред.), куда приходят молиться кочевые калмыки.

На астраханской пристани нам встретилась разношерстная толпа людей, причем среди всех этих грузин, армян, персов, татар, калмыков и киргизцев русских было не так много.

Немного поколебавшись (ведь мне предстояло познакомиться со взбалмошной Авдотьей Николаевной), я отправился выполнять поручение капитана Томского. Но разыскать указанный им дом оказалось непросто. Дело в том, что русские любят часто переезжать с места на место, и по указанному мне Федором Ивановичем адресу уже жили другие люди. Вспомнив, что Петр Филиппович служит в губернской администрации, я пошел туда. Там я встретил невероятно благожелательного, крупного телосложения богатыря, который сразу же повел меня к себе домой. Уже в прихожей мы услышали рассерженный голос Авдотьи Николаевны:

— Петр Филиппович! Зачем вы пришли ранее обычного? Ну-ка, ступайте обратно!

Однако она все же пустила нас в дом и приняла меня более или менее любезно. Это была высокая, худощавая жгучая брюнетка. Домашними делами она практически не занималась. Муж молча стал растапливать самовар, в то время как Авдотья Николаевна наперебой принялась рассказывать мне о своих занятиях, в основном философией:

— Я не такая, как немки, которые только и живут, что своим домашним хозяйством, или француженки, которых хлебом не корми, дай лишь посудачить о нарядах да о любви. Ну, — строго обратилась она к стоявшему рядом мужу, — наливай же чаю, ежели он готов! Никакой от тебя пользы! Чего застыл? О чем задумался?

— О вас, дражайшая Авдотья Николаевна, — промолвил несчастный мужчина, — только о вас. О чем еще я могу думать в вашем присутствии?!

Авдотья Николаевна снова завела разговор о философии и стала нелестно высказываться о Франции и французах, впрочем, в России я слышал такое от многих. Она тараторила без умолку, не позволяя мне открыть рот. Когда ее муж предложил мне прогуляться по городу, она заявила, что я пойду только с ней, а Петр Филиппович останется дома. При этом она наградила его несколькими довольно неприятными эпитетами. Я встал и возразил ей, что все же выйду с ее мужем, и пообещал, что мы быстро вернемся. Разумеется, я не собирался держать своего слова.

Когда мы оказались на улице, Петр Филиппович негромко сказал мне:

— Вы, Павел Августович, возможно заметили, что у меня с женой совершенно нет согласия?

Я не смог удержаться от смеха над попыткой моего спутника оправдаться, а Петр Филиппович тем временем добавил:

— Это она еще сдерживается перед вами. Вы ведь тоже испугались ее, не так ли?

Гуляя по городу, мы осмотрели кремлевские башни, собор с его довольно внушительным куполом, и порт, где лежали сваленные в кучи шерстяные тюки, мешки с солью и зерном, соленая рыба и бочонки с вином. Затем я пригласил своего приятеля отужинать вместе. Во время еды он шутил и любезничал. Но как только пришло время идти домой, несколько раз с грустью повторил мне:

— До завтра, мой дорогой Павел Августович, до завтра, мне нужно возвращаться к жене!

Я, конечно, не уверен, что в тот вечер он выбрал самый короткий путь к своему дому.

Рыболовный сезон

В Астрахани я побывал на больших плотинах, защищающих город от разлива Волги, прошелся по виноградникам и посетил магазины купцов Сапожниковых, устроивших столь прекрасную экспозицию во Дворце лесного хозяйства, охоты, рыболовства и собирательства на Всемирной выставке 1900 года.

Сейчас в Волге водится намного меньше рыбы, чем раньше. Одни утверждают, что это произошло по причине ее неумеренной ловли, другие — что из-за нефти, используемой для отопления пароходов, и попадающей в реку.

Волжские рыбаки четыре раза в год выходят на свой промысел. Самая большая ловля происходит с конца марта до 15—20 мая от Астрахани до устья реки. В этот период ловят не осетра, а судака, леща, карпа и сельдь. Рыбу солят и сушат, свежую же продают торговцам из больших городов России.

С 15 мая по 15 июля рыбная ловля запрещена: в это время рыба приходит в Волгу на нерест. Рыбные промыслы пустеют, а рыбаки расходятся по домам.

15 июля начинается ловля осетровых — белуги, шипа, русского осетра и севрюги. Их живыми отправляют во все волжские порты от Астрахани до Нижнего Новгорода в особых лодках со щелями для прохождения через них проточной воды.

С 1 сентября до примерно 1 ноября ведется осенняя ловля, но если улов невелик, то ее могут особым решением продлить. В этот период можно ловить всякую рыбу, при этом улов превосходит летний, но не достигает весеннего.

Зимняя ловля сегодня наименее выгодна. Во льду Волги прорубаются полыньи, рыба подплывает, чтобы подышать, и в этот момент ее ловят сетями и гарпунами, затем оставляют на воздухе и когда она заледенеет, отправляют потребителю. В эту пору в лавках Сапожниковых можно увидеть осетров до четырех метров длины, в которых бывает до двухсот килограммов икры.

Мне удалось осмотреть большие рыболовные сети, с которыми управляется только целая артель рыбаков; для ловли осетра они с крупными ячейками, для рыбы поменьше — мелкоячеистые. На рыбных промыслах применяют труд киргизцев и калмыков. Женщины потрошат и чистят рыбу, за что им платят наличными, а также провизией, чаем, рисом и просом. Каждая работница должна выполнить определенную дневную норму, если же сделает больше, то ей это оплачивают дополнительно.

Рыбу солят в огромных чанах, одна только компания Сапожниковых ежегодно расходует для этого 16 млн кг соли, привозя ее со степных озер. Ледники, в которых хранится рыба, настолько огромны, что в каждом из них помещается примерно 60 тысяч килограммов рыбы.

Благодаря галантности Петра Филипповича, который оказался добрейшей души человеком, мне удалось побывать на рыбном промысле, используя для этого маленький пароходик, который любезно предоставил один из его друзей. Петр Филиппович проводил со мной все свое свободное время. Обедали мы теперь только в ресторане, так как его жена не хотела меня видеть:

— Вы два сапога пара! — заявила она нам.

Возвращаясь с рыбных промыслов, мы осмотрели маленький домик Петра Первого (ныне в составе Астраханского музея-заповедника, — прим. ред.). Мое пребывание в Астрахани подошло к концу. За прощальным ужином, крепко выпив, Петр Филиппович все еще пытался оправдывать свою жену:

— У нее все же есть определенные достоинства, а раньше их было еще больше. Да, она очень умна и разбирается в том, в чем я вообще не смыслю. Она выгоняет меня, когда я возвращаюсь домой раньше обычного; тогда я иду в ресторан и пью! Да, я пью много, даже слишком много, но ведь в этом есть и ее вина!

Затем Петр Филиппович произнес тост за мое здоровье.

Когда я на следующий день прощался с ним, он просил меня не забывать его.

— И не пытайтесь пытаться вычеркнуть из своей памяти мою жену, это невозможно!

Через несколько лет судьба вновь свела меня с Петром Филипповичем, но уже в Сибири. Он был все таким же сильным, красивым и обходительным, бросил пить и теперь сиял от радости. На новом месте он устроился на более высокую должность, чем в Астрахани.

Не дожидаясь моего вопроса, он сообщил, что разошелся с женой.

— Я действительно был не ее круга, — посетовал он мне. — Сейчас она занимается философией в Санкт-Петербурге. Впрочем, я почти не вспоминаю ее и не пишу ей письма. Насколько, оказывается, мы были разными людьми!