Рафаэль Хакимов: «В советское время особо следили за независимым Союзом писателей»

Ориентиры

В советское время жизнь была размеренной. Ничего не предвещало бури. После школы я продолжил обучение в Казанском университете на физическом факультете. Этот факультет был самым престижным, но и самым трудным. Потом меня ждала инженерная должность с хорошим окладом на каком-нибудь военном заводе. Естественно, семья и дети. Наконец, надежная пенсия. Все предписано заранее. Однако…

С третьего курса мои интересы сместились в сторону философии физики. На физфаке о марксизме слышали, но в почете был позитивизм. Хотя на других факультетах нещадно ругали буржуазную философию, в библиотеке физфака в открытом доступе, прямо на полках стояли работы позитивистов.

Тогда же я начитался не только позитивистов, но и Ницше, Шопенгауэра, других и даже выступил с докладом о Ницше на кафедре философии. Желающим послушать доклад не хватило мест, они стояли толпой в проходах. Непонятно, за что его запрещали? Вроде, как бы фашисты любили его книги о Заратустре. А я в них ничего особенного не нашел. Его афоризмы были интереснее. Запомнил один из них: «Если долго смотреть в бездну, то бездна начинает смотреть на тебя». Пригодилось в жизни. У края бездны тормозил.

Прочел я также Фрейда, Троцкого, Бухарина и еще тех, кого не рекомендовали к чтению. Сейчас их можно скачать из Интернета или купить в магазине, а тогда нужно было специальное разрешение, которое, кстати, давали без особых разговоров.

Я твердо решил идти в аспирантуру на кафедру философии и даже на пятом курсе сдал некоторые кандидатские экзамены. Однако в аспирантуре мест не было, и меня распределили в Транспортное управление разрабатывать автоматическую систему управления (АСУ). Тогда разные АСУ были в моде, только впоследствии выяснилась их бесполезность. Зато я выучил теорию управления, сегодня его называют менеджментом. В жизни мне это пригодилось и как советнику, и как директору института.

Через два года я повторил попытку попасть в аспирантуру, но произошел облом, нашелся «свой» кандидат. Было грустно, но на соседней кафедре научного коммунизма появилась вакансия ассистента. С тем, чтобы не терять время, я решил попытать счастья, хотя был явно неподходящей кандидатурой. Меня встретил Фасеев Камиль Фатыхович:

— Так-так, значит, Хакимов. В горкоме работает Хакимов, не твой родственник?

— Нет. Я сдал все кандидатские экзамены…

Пауза…

— Все сдал на «пять».

— Хорошо. В профсоюзе есть Хакимов, он кем тебе приходится?

— Не знаю такого. Я занимаюсь социальным управлением, очень перспективная тема…

Пауза.

— А вот еще Хакимов…

— Да, нет же… Я сын Сибгата Хакима, — оборвал я мучительные догадки Фасеева.

— Тьфу ты, — не выдержал он, — голову мне морочишь. Иди пиши заявление.

Жизнь его изрядно побила. Он был председателем президиума Верховного совета ТАССР. Тогда в русских школах татарский язык для татар преподавали в качестве факультатива. Я застал это время и помню, на уроках мне было скучновато проходить азы — мы дома говорили на татарском. Но «до кучи» посещал занятия.

Фасеев предложил ввести экзамен по татарскому языку. Его сняли с работы, влепили строгий выговор по партийной линии, но в КПСС все же оставили. Под него создали кафедру научного коммунизма. Он был терпим к разным мнениям, с ним работать было очень комфортно, бывало, он приходил на кафедру и разгонял нас: «Идите домой, работайте!». Удивительно, он уже тогда понимал, что дисциплина не в просиживании штанов.

Кадры

У Фасеева подбор кадров был своеобразным, он выяснял родословную кандидата, чьих он кровей, насколько родители уважаемые люди. При этом собрал достойную молодежь.

После меня появился Олег Морозов, затем Наиль Мухарямов. Мы втроем составляли костяк молодежи. Устраивали капустники, посиделки, и про науку не забывали. Все впоследствии возглавили кафедры, деканаты, стали профессорами. Морозов пошел по политической линии, Мухарямов — по научной. Никто не потерялся в этой жизни.

Фасеев полагал, что сын татарского поэта должен писать о роли литературы в национальной жизни. Поэтому я изучил всю татарскую литературу. Тогда я испытал определенное разочарование режимом власти.

На физфаке мы постоянно чертили графики. Я решил посмотреть, как идет «расцвет» татарской нации. На графике разместил количество изданных книг и газет на татарском языке, их тиражи по годам, и, когда закончил работу, был обескуражен. С начала ХХ века шел рост, после революции это продолжалось вплоть до 1929 года. Затем наступил облом — график покатился вниз. Как же так? Значит, вместо «расцвета» идет фактическое обрусение. Помню, в то время один татарский писатель про слияние наций выразился так: «Я знаю, что когда-нибудь умру, но не надо меня живым закапывать в могилу». От отца я слышал, как они почти четверть века пытались учредить молодежный журнал на татарском языке. Все безуспешно. К тому времени в Казани не осталось ни одной полноценной татарской школы. Для расцвета не оставалось никаких шансов.

Тогдашний министр просвещения Махмутов Мирза Исмаилович мужественно отбивался от требований Москвы закрывать татарские школы. Он знал несколько иностранных языков, был теоретиком в сфере педагогики, исключительно интеллигентный и просто обаятельный человек. Таких министров образования и просвещения уже больше не было. Все последующие оказались временщиками. Почему-то ставили на эту должность «орговиков». Эта старая обкомовская традиция сохранилась до сих пор — ценить орговиков выше профессионалов. Любой орговик на других смотрел свысока. Этому есть объяснение.

В советское время важно было исполнение указаний партии и правительства, а творческие люди всегда вызывали подозрение. Особо следили за независимым Союзом писателей. Туда входили выдающиеся писатели, вызывавшие у обкома КПСС изжогу. Порой это доходило до абсурда. Мой отец был лауреатом Тукаевской и Горьковской премий, членом обкома, тем не менее был под присмотром.

Однажды в Шушенском собрались со всей страны отметить очередной юбилей Ленина. Пригласили и отца, у него были популярные поэмы и стихи о Ленине. Он там выступил, а когда приехал домой, его вызвали в обком КПСС и похвалили. Секретарь по идеологии был очень доволен, спецслужбы не нашли ничего предосудительного в его выступлении. Отца такая слежка покоробила. Он прошел войну на передовой. На Курской дуге был дважды контужен, из батальона осталось всего 9 человек, включая его. С боями дошел до Молдавии, был награжден многими орденами, начиная с ордена Боевого Красного Знамени и кончая орденом Ленина, но для обкома был человеком подозрительным.

Продолжение следует