Рафаэль Хакимов: «Имама Шамиля намеревались привезти в Казань в ссылку, но он предпочел хадж»

Вселенная Хасана Туфана

Я рос среди писателей. Сейчас многие из них оказались в хрестоматии, а тогда они были просто добрыми соседями. Окна Хасана Туфана были напротив наших.

Лицо Хасана Туфана было будто вырубленное топором. Приглядеться — грубоватое, но он был милейшим человеком. После 16 лет лагерей и поселения не потерял душевность, не очерствел и ни на кого не обозлился.

На даче писателей мы с Хасаном Туфаном были соседями, я иногда заглядывал к нему. Шесть соток были заброшенными. В природу нельзя было вмешиваться. Буйно росла крапива, гигантские лопухи. Проходили к нему сквозь кустарник, под ветками яблони. Повсюду висели скворечники. Среди зарослей стояла грубо сколоченная скамейка, где размышлял хозяин. Это была «Вселенная» Хасана Туфана.

Нет, не я, а тропинки в саду
На заре, на закате, впотьмах
Ждут прихода живой красоты
В летних легких цветных башмачках.
И, дыханье свое затаив,
На забрызганный солнцем балкон
Все глядел терпеливо не я,
А сияющий юностью клен.

Философия Хасана Туфана была проста: «Вселенная создана для ее воспевания в стихах». Именно так он объяснял мне смысл мироздания. Он верил в свое предназначение как поэта, писал только зелеными чернилами. Сибгат Хаким:

Два пополуночи. Бумага на столе.
Пиши, я говорю себе, работай неустанно.
Что отложил перо?
Стыдись, вон в том окне
Еще горит, горит огонь Туфана.

Когда он возвращался из ссылки в 1956 году, на вокзале его встречали мой отец и моя мать. Туфан вышел из вагона и воскликнул: «Сез hаман бергә икән!» («А, вы все вместе!»). У отца есть стихотворение с таким же названием, его положили на музыку, и эта песня одно время была очень популярной.

Классики, жившие на Лебяжьем, ушли из этой жизни, составив изрядные страницы литературной хрестоматии. Их место заняли молодые. О них я ничего не знаю. Мои воспоминания остались с прежним поколением. Сейчас у меня другие соседи, по-своему знаменитые. Только Чулпан Джалиль, приезжающая на лето с дочерью и внуками в Боровое Матюшино, напоминает мне о чудных днях беззаботной юности. Одна из лучших поэм Сибгата Хакима «40-й номер» посвящена Габдулле Тукаю. Она заканчивается такими строками:

Спокоен дом, в котором я живу,
Спокойно нынче озеро Лебяжье.
Но нет покоя — ни во сне, ни наяву, его эпоху сравниваю с нашей,
Его чистейшей совестью — свою
Пристрастно проверяю. Песней — песню.
И честь свою — его высокой честью.
Нет, чести я не уронил в бою!
Я третью жизнь его, пожалуй, доживаю.
Сравним ли труд мой с тем, что сделал он?
Какою истиной живу, чего желаю?
И верно ль понял творчества закон?
Душа в тревоге.
Думаю, гадаю.
В чем силу обретаю я свою?
Как спутник в космосе, вокруг него витаю.
Тукаю верен — рядом с ним пою!
Всю жизнь, в любом краю, покоя нет.
Оставив нам великое наследство,
Уносят гении особый свой секрет…

(Перевод Николая Беляева)

Однажды готовили передачу о Сибгате Хакиме, и мое интервью решили снять на Лебяжьем. Приехали. Ужаснулись. Все писатели обнесли свои шесть соток высокими заборами. Времена сильно изменились. Я бежал без оглядки.

В памяти остались наши соседи, теперь уже классики, пережившие 1937-й год, прошедшие войну и сохранившие суровое достоинство.

Довоенная свадьба

В конце 1939 года, когда сгущались тучи над страной, у отца состоялась свадьба. Они с мамой снимали комнату на ул. Тукаевской. Трудно удивить таким событием. Но со многими из его товарищей она оказалась последней встречей.

Довоенная свадьба. Просторный стол.
Медовый чак-чак и рядышком соль.
Хасан Туфан поднимает тост:
«Две жизни — один самый нужный мост…»
Горько! Горько!
А впереди испытаний сколько!
Сладкой покажется черствая корка.
Горько!
Шампанского взрыв. Встает Муса:
«Влюбленным чистые небеса…»
Горько! Горько!
Как будто в сердце предчувствия горя,
А здесь же плещется радости море.
Горько! Горько!
Стекла звенели. Летела кровь.
«Огромен мир. Бессмертна любовь…»
Адель Кутуй улыбался так,
Всякая горесть была пустяк.
Горько! Горько!
…Польские ивы стоят на взгорье.
На братском кладбище тихие зори…
Горько.
Довоенная свадьба… но до сих пор
Те голоса –
Как лавины с гор.

(перевод Рустема Кутуя)

Гуляя по Казани, я бываю на улице Мусы Джалиля, Аделя Кутуя, Хасана Туфана, а теперь еще и Сибгата Хакима. Хорошо, что улицы Хасана Туфана и моего отца рядом, они и по жизни были вместе. На Лебяжьем они уходили в лес и гуляли часами. Два немногословных поэта… О чем можно было говорить часами и каждый день?! Загадка…

Перевалы

У многих студентов на третьем курсе наступает кризис. Возникают сомнения, ту ли специальность выбрал, чего хочу в жизни? Не миновал этот кризис и меня. К этому времени во мне проснулся гуманитарий, но надо было доучиться. Через силу сдавал экзамены по электродинамике, квантовой механике, теории относительности, радиоастрономии и др.

На четвертом курсе университета я вдруг рванул на Кавказ посмотреть на жизнь не из аудитории, а вживую. Мама, наверное, плакала, все же я поехал один. Отец же в меня верил.

В рюкзаке были одеяло, котелок, хлеб, чай и сахар. Пристроился на палубе теплохода вместе с цыганами. Теплоход до Астрахани шел не спеша, останавливаясь в больших городах. За время стоянки я успевал посмотреть город. Так удалось увидеть всю Волгу и большие города.

Из Астрахани автостопом добрался до Дагестана, посмотрел крепость Гуниб и те места, где сражался имам Шамиль. С детства я слышал о доме Шамиля в Татарской слободе. Красивый дом с бойницами по углам всегда привлекал внимание. Позже я узнал, что предводителя восстаний горцев имама Шамиля намеревались привезти в Казань в ссылку, но он предпочел хадж.

В доме Шамиля жил четвертый сын знаменитого имама Мухаммад-Шапи. Будучи генерал-майором, он в 45 лет женился в третий раз на 18-летней дочери купца Ибрагима Апакова Биби-Мариам-Бану и получил в качестве свадебного подарка дом Шамиля, где и прожил до конца своих дней. Обе его дочери от этого брака были поочередно замужем за общественным деятелем Махачем Дахадаевым, в честь которого названа Махачкала.

Продолжение следует