«Казанский феномен» травмировал всех — и интеллигенцию, и бывших гопников»
Диджей и бывший группировщик Роберт Гараев — о том, какое знание о казанских молодежных бандах 80-х он несет в массы
Диджей, музыкант, гид Еврейского музея Роберт Гараев переехал в Москву 18 лет назад, но со временем понял, что его не отпускает тяжелый казанский опыт двухлетнего участия в молодежной группировке «Низы». Чтобы по-гештальтному «проговорить» его, он выступает с лекциями о «казанском феномене» в Москве (уже вторая состоялась в этот четверг в арт-пространстве «Авиатор») и планирует выступить на родине. Чем «пацаны» лучше неформалов, как гопники повлияли на казанский «культурный ландшафт» и что позволило самому Роберту избежать «загашивания» — в интервью бывшего группировщика «Реальному времени».
Казань — травмированный город
— Откуда, по-вашему, взялся «казанский феномен»? Есть мнение, что это некий рудимент крестьянского менталитета, тоже подразумевающего территориальную идентичность, в том числе драки стенка на стенку с соседней деревней, нетерпимость к чужому и т. д. Это явление ведь действительно особенно расцвело на окраинах Казани, то есть на территориях либо близких к деревням, либо массово заселенных недавними выходцами из села. Согласны с этим мнением?
— Впервые я прочитал его у казанского социолога Александра Салагаева, и да, я с ним вполне согласен. Он писал о том, что в 1950-е годы Казань резко урбанизировалась, и вместе с переехавшими сельскими жителями пришли эти ритуальные драки деревня на деревню. И да, сама Казань тогда была полна такими фрагментами деревни, «проплешинами» с деревянными домами — мы их называли «деревяшки».
И тот же Салагаев приводил версию, тоже мне симпатичную, возникновения первой группировки «Тяп-ляп». Когда у завода «Теплоконтроль» начали строить многоэтажные дома, жители из близлежащих деревяшек приходили знакомиться и делали это, скажем так, агрессивно. То есть жители многоэтажек изначально собрались для защиты от нападения врага. А позже они стали некой крышей для теневиков и «цеховиков», которые появились в 70-е гг. и существовали в подпольном режиме. То есть территориальные банды стали в какой-то момент еще и криминальными. Возникновение остальных банд стало уже следствием — сильному «Тяп-ляпу» надо было каким-то образом противостоять. Таким образом дворовые казанские команды стали приобретать вид ОПГ.
— Но ведь в других городах Союза тоже происходила массовая урбанизация? Почему «феномен» родился именно на нашей почве?
— А вот тут, видимо, еще повлияла легендарность банды «Тяп-ляп». Когда мы были школьниками и я вступил в группировку (это 1990 год), «Тяп-ляп» уже был для нас легендой. Эта мифология помогала казанским чувствовать себя сильными, видеть себя как бы авангардом этого движения. В Москве и Ленинграде такие группировки тоже были, но центр не мог допустить, чтобы такое уродливое явление чувствовало себя комфортно в столицах. А Казань была городом отделенным и региональным — и здесь уже не бросали все силы на решение этой проблемы.
— Вы наверняка обсуждали «казанский феномен» с многими своими казанскими друзьями и знакомыми. Как большинство из них отрефлексировали этот свой жизненный опыт?
— Я встречал совершенно разные мнения. Некоторые размышляют о своем прошлом в таком романтически-героическом плане, как о былинном эпосе. Многие травмированы. Но существует, например, и такое интересное мнение — даже среди тех, кто не участвовал в группировках. Недавно я разговаривал с одним товарищем, который был связан с рейв-движением, и он сказал, что ребята из неформальных объединений были обычно людьми расхлябанными и недисциплинированными, а вот у бывших братков-пацанов имелись понятия о чести, совести, обязательствах.
Не скажу, что я придерживаюсь какой-то из этих точек зрения, моя мысль все-таки в том, что Казань травмирована этой темой на общегородском уровне. Бывшие участники группировок есть среди начальников, я не буду их перечислять, они многим известны. Травмированы разные среды — и интеллигенция, и бывшие гопники. И люди почему-то боятся поделиться своим видением этого явления, своим собственным ракурсом. Конфликт, связанный с брендом «Сухая река», показал, что город не готов разговаривать на эту тему. А я считаю, что пора начинать разговаривать и осмысливать.
Когда я думаю о тех временах, то первым делом вспоминается ощущение страха. Ощущение того, что ты в постоянной опасности. Надеюсь, у нынешнего поколения этого нет, но когда мы были 14-летними, мы просто боялись ездить в другой район — и группировщики, и «чушпаны». Группировка в этом отношении условно помогала, но окажись я один в центре города и повстречай там участников других группировок — понятно, чем бы это закончилось.
Так что я считаю, что в той или иной степени травмированы все. Скажем, сам облик города изменился из-за группировок. Казань, возможно, была бы другой, если бы не «казанский феномен».
Пацанские панки
— Что вы имеете в виду — что «казанский феномен» затормозил культурное развитие Казани? Пацаны ведь реально «щемили» творческую молодежь, многие просто уехали из города.
— Я бы определил это несколько иначе. Да, «казанский феномен» немного отодвинул развитие Казани, но в то же время он сделал неформальную субкультуру более андеграундной и своеобразной. Я очень люблю все, что связано с нашей панк- и индастриэл-сценой 90-х годов. В Казани ее представляли группы «7Б», «Пятая колонна», «Eve». То, куда двигались эти ребята, было своеобразно, своевременно, модно и классно. И казанское своеобразие на них тоже отразилось.
Помню наших казанских панков середины-конца 90-х — они сильно отличались от панков, которых я видел тогда в иностранных журналах или в Москве и Петербурге. Все-таки это были такие пацанские панки. В Москве была возможность расцветать всем цветам — хиппи, панкам, металлистам, хип-хоперам, в столице с этим было полегче. Конечно, в Москве тоже были банды — и любера, и казанские те же приезжали. Казанских здесь, кстати, помнят достаточно хорошо и рассказывают о них с ужасом и уважением.
— Есть мнение, что, с одной стороны, «казанский феномен» был востребован криминалитетом, но с другой, это был некий протест молодежи, может быть неосознанный, против официального дискурса. Что думаете об этом?
— Ну, криминальная культура — это контркультура. Она по определению отвергает принципы доминирующей культуры. И конечно, она отвергала официальную советскую культуру и входила с ней в конфликт. Группировки — это государство в государстве. Со своими гражданами, территорией, повинностью (хождение на сборы), налогами (общак), со своей данью, которую ты мог собирать с других участников процесса, которые не входили в группировки. Более того, я думаю, что группировки стали возможными благодаря дефициту власти. Конец 80-х, рушится государство, взамен не предлагается ничего другого — это как раз идеальное время для их существования. Сейчас, при совсем другом государстве, это, надеюсь, уже не может повториться.
— Но при этом мы видим, что какая-то часть молодежи снова потянулась к блатной романтике.
— Имеете в виду А.У.Е.? Знаете, когда я читал это большое расследование на «Медузе» на материале, кажется, Иркутска, первая моя мысль была: блин, как это похоже на то, что было тогда в Казани! Но потом, когда я попытался разобраться, я понял, что это явление возникло все-таки не сейчас и не недавно. На самом деле на окраинах страны оно было в какой-то степени всегда, просто сейчас на него обратили внимание журналисты, и оно перестало быть «белым пятном».
— Вам не показалось, что большинство родителей того времени недостаточно серьезно относились к подростковым войнам? Может быть, они не до конца осознавали то, что происходит в этой среде?
— Да, моя мама даже не догадывалась о том, что я состою в группировке. Но надо понимать, что наши родители тоже были в переходном периоде. Кажется, в третьем классе (это примерно 1986 год) я выписывал журнал «Пионер». И вот я вижу там такую картинку: американский мальчик 12-13 лет везет в шахте уголь. Я смотрю на нее и думаю: какое счастье, что я живу в СССР! Тут приходит перестройка, и, кстати говоря, у меня группировка и перестройка как-то синхронизировались в памяти. Мы менялись, мы вообще не понимали, что будет, кто мы такие и какими будем через несколько лет. И, думаю, это касалось не только нас, но и наших родителей. Они были растеряны не меньше.
«Ударил в ответ и побежал»
— Вы сказали, что вступили в группировку в 1990 году…
— Да, в 14 лет. Состоял в ней два года.
— И ушли из нее, просто переехав в другой район Казани, так?
— Нет, не просто. В группировках это называлось «отшивать с люлями» (в нецензурной версии, конечно). У меня так и было, и довольно жестко. Поэтому я и переехал.
— А подробнее?
— Я в какой-то момент подзабил на дисциплину и перестал ходить на «сборы». На сборы приходили «старшие», и когда они видели, что народу пришло слишком мало, они посылали гонцов, которые должны были как бы добрать состав. И однажды ко мне пришли наши ребята, позвонили в дверь, вызвали меня и сказали: слушай, на сборах мало людей, пойдем. Я пошел, но быстро начал понимать, что что-то не так. Во-первых, их слишком много, человек 8-10, во-вторых, они повели меня странным путем, как раз через «деревяшки», которые тоже были у нас под Московским рынком.
Самая большая опасность при «отшивании» заключалась не в избиении, а в «загашивании». Это если в тебя еще и плюнут. Единственный вариант от этого отвертеться был в том, что ты должен плюнуть в ответ. Ну я как-то морально собрался, и когда наш самый неприятный товарищ объявил, чем мы сейчас будем заниматься, а потом ударил меня и плюнул, я тоже ударил в ответ, плюнул в него и побежал. Они за мной погнались. Там такая болотистая местность с камышами, и я забежал в болото, упал в него и лежал там минут двадцать. Они покидали кирпичи, но не решились зайти в болото, потому что было очень холодно (это поздняя осень). Потом они ушли, и я побежал домой.
— Они не попали в вас кирпичами?
— Нет. Они меня не видели, просто кидали в камыши, предполагая, что я там. Ну и, собственно, моя жизнь в этом районе после этого не могла быть прежней. То есть я был изгнан из элитного круга, соответственно, мои бывшие согруппировщики могли делать со мной что угодно. И я переехал к своему папе (родители были в разводе), который жил на Спартаковской.
— Вы объяснили отцу, по какой причине вы хотите к нему переехать?
— В итоге я рассказал ему, да.
— Значит, вы избежали «загашивания». Но при этом говорите, что теперь они могли делать с вами все что угодно.
— Избежал, да, поскольку плюнул в ответ. Это означало, что со мной имели право здороваться за руку другие пацаны. Но как было конкретно в моей ситуации? Там было темно, их там было много. И то, что я плюнул в ударившего, он мог как-то интерпретировать. Например, мог сказать, что я не попал в него, или что-то еще. Как они в итоге интерпретировали, я уже просто не знаю, потому что этих людей с тех пор не видел.
Я хорошо знал их правила, видел, как они поступали, как отшивали ребят, с которыми прежде дружили, а после отшивания жестоко избивали. Так что, наверное, я выбрал самый правильный вариант поведения — плюнуть в ответ и побежать.
— Как долго вспоминали этот случай?
— Долго. До 2000 года я жил в Казани. Одна наша университетская подруга жила на территории моей группировки, и мы ходили к ней в гости, и я каждый раз шел туда с опаской. Я уже выглядел по-другому и надеялся, кроме того, что в группировке уже совсем другие люди, которые не должны меня узнать. И, кроме того, я ходил с девушками, а по пацанскому кодексу, по «понятиям», трогать парня с девушкой было нельзя. Я как бы защищался с помощью этих девушек. Но все равно дрожь по телу пробегала. Было страшно.
Для москвичей эта тема экзотическая и анекдотичная
— Вы сказали, что город не готов разговаривать на эту тему. А вам самому она зачем?
— Когда я связался с этой темой, я понял, что, с одной стороны, занимаюсь гештальт-терапией, то есть проговариваю свою травму. Но, готовясь к лекциям и собирая материал для книги, которую хочу написать, я понял, что эта тема даже сейчас встречает какое-то сопротивление. И считаю, что ее всем нам нужно проговорить и правильно осознать. Параллельно обнаруживал новые исследования — буквально в апреле вышла прекрасная книга «Жизнь по понятиям». Ее написала британский социолог Светлана Стивенсон, работавшая с Салагаевым. В ней она даже мне объяснила некоторые вещи с социологической и антропологической точек зрения. И я понял, что разговор начат, и стесняться и бояться этого не надо.
— У вас уже была одна лекция на эту тему в Москве, так? Какой контингент слушателей на нее пришел?
— Там были мои московские друзья, которым интересна эта тема (правда, для них она скорее экзотическая и анекдотичная) и которые знали, что я был участником ОПГ. И была околоеврейская тусовка. Эта аудитория не совсем в теме. Там были молодые люди, которые не знали, что такое ОПГ, надо было это объяснять.
А на сегодняшней лекции будет, видимо, немного по-другому. Это достаточно интересное, «контркультурное» место, там собираются всякие молодые панки, моды, скейтеры, представители других субкультур. В общем, яркие молодые люди. С другой стороны, лекцией заинтересовались люди из околонаучного сообщества, мои друзья из Еврейского музея. Думаю, круг будет достаточно пестрый. Я вижу отклик, и мне кажется, что тема интересная.