Михаил Казаков: «В Казани я состоялся как певец»
Как в 26 лет спеть партию Бориса Годунова
Сегодня ровно 20 лет, как в ТГАТ оперы и балета им. М. Джалиля появился новый солист — Михаил Казаков. Сейчас он солист уже двух театров — Большого и казанского оперного, победитель шести международных конкурсов, в том числе и конкурса Чайковского. Казаков — обладатель роскошного баса, он красив, харизматичен, и карьера его складывается вполне благополучно. Накануне двадцатилетнего юбилея «Реальное время» поговорило с певцом в рамках проекта «Театр #Реальноговремени», реализуемого совместно с банком «Аверс».
«Я от этого предложения отказался»
— Михаил, как случилось, что вы, начинающий тогда певец, попали в штат казанского оперного?
— Вначале я был в стажерской группе, но потом директор театра Рауфаль Мухаметзянов принял решение взять меня в штат. Это было 1 марта 1999 года. А уже 16 апреля того года был мой первый сольный концерт в зале СТД. В это время я еще был третьекурсником Казанской консерватории. И активно готовился к конкурсам — Елены Образцовой и имени М. Глинки. Программы конкурсов были большие и их надо было обкатывать. Надо было набираться сценического и психологического опыта. Так что состоялся первый мой концерт и параллельно шла моя работа в театре. Я спел в «Реквиеме» Верди, затем Пимена в «Борисе Годунове», Анджелотти в «Тоске», дона Базилио в «Севильском цирюльнике».
— На конкурсе Елены Образцовой у вас было одно из призовых мест — второе, после этой победы вас пригласили в Академию молодых певцов при Мариинском театре. Почему вы отказались?
— Это было настоятельное предложение, были звонки из Петербурга в консерваторию, моему педагогу Галине Трофимовне Ластовке, это были очень настоятельные пожелания видеть меня в Академии. Но Академия молодых певцов не выдает диплома об окончании высшего учебного заведения. А я в это время был студентом четвертого курса консерватории, мне было нужно окончить вуз.
— Но можно было окончить консерваторию и пойти в Академию.
— Нет, им было нужно, чтобы я пришел в Академию срочно. Все было категорично.
— Не жалеете, что отказались от этого предложения?
— Некоторое время назад я встретился в жюри конкурса П. Чайковского с Ларисой Гергиевой, художественным руководителем Академии молодых певцов, и мы с юмором поговорили на эту тему. Лариса Абисаловна сказала, что я был очень гордый и пренебрег их предложением. Так что мы по-доброму посмеялись. Потом она приглашала меня на свой фестиваль во Владикавказ, и на спектаклях, когда я пел в Мариинском театре, мы тоже виделись.
«Надо очень хотеть победить»
— Как возникло приглашение стать солистом Большого театра?
— Большой театр возник сразу после консерватории. Собственно, мой госэкзамен — это был мой спектакль в Большом театре, это была «Иоланта», и мою партию в этом спектакле зачли как государственный экзамен в консерватории.
— Вы — победитель шести международных конкурсов. На ваш взгляд, что нужно для победы? Ну помимо таланта и трудолюбия, конечно.
— Первое — нужно очень хотеть победить. Я на конкурсах никогда никого не слушал, я не сравнивал себя с кем-то. Я просто делаю свое дело. Надо настроиться. Конкурс — это всегда очень большие нервы. Когда завершился конкурс Чайковского, я был в таком состоянии, что, наверное, месяца два не понимал, что у меня золотая медаль. У меня было физическое ощущение, что меня избили палками. Это был колоссальный стресс. И объявление результатов конкурса, и момент награждения, концерт — все это было, как в тумане. Осознание приходит потом.
— Что собой сейчас представляют конкурсы?
— Мне кажется, когда я участвовал в конкурсах, они были серьезнее, была более серьезная подготовка. Были более серьезные критерии качества отбора голосов. Конкурс Глинки проходил под серьезным взором Ирины Архиповой, в жюри конкурса Чайковского тоже сидели мастодонты. Кстати, Ирина Константиновна приходила на все мои выступления, я не звал ее.
— У нее было замечательное качество: она любила поддерживать молодых.
— Она была великим человеком, безусловно. С ее уходом и с уходом певцов ее поколения были утрачены некоторые критерии отбора голосов, они нивелировались. И сейчас мы имеем, я бы сказал, весьма напряженную среднестатистическую картину. Отдельные таланты есть, но общая выучка слабая.
— Это вина консерваторий?
— Это беда нашего времени. Люди хотят все быстро и сразу, а так не бывает. Процесс формирования певца очень многослоен. Это талант, умноженный на интеллект, на житейскую мудрость. Среднее музыкальное образование, потом высшее, а потом начинается отшлифовка, калибровка. Сейчас хотят, чтобы молодые и неопытные певцы пели огромные «кровавые» партии. Этого не может быть! Физиология устроена иначе. С этим нельзя спорить. Ведь, например, младенец не может сразу делать кульбиты. Так и здесь.
«Мой Годунов сейчас иной»
— Но вы в 26 лет спели партию Бориса Годунова. В это время вы были самым молодым в России исполнителем этой партии. Вам-то как это удалось?
— Если сравнивать эту партию, как я спел ее тогда и как пою сейчас — они отличаются. Тогда было большое желание, я изучил множество материала. В Большом театре, например, на моих репетициях была мой педагог Галина Ластовка, приходил Борис Покровский, что-то мне подсказывал. Это был огромный труд. Месяца два я работал с режиссером, оттачивали каждое движение, каждую интонацию, это очень важно! Мне кажется, что в басовом репертуаре две «кровавые» партии, но они разные по певческому наполнению — это Захария в «Набукко» и Годунов. Захария должен быть стерильный, академичный, такой полнокровный вокал. В этой партии не нужно актерское мастерство.
— В «Набукко» довольно-таки схематично прописанное либретто.
— Да, но если я буду исполнять партию Годунова так же, как Захарию, это будет ни о чем. Борис намного интереснее. Годунов — это персонаж из нашей жизни, потому что проблема совести всегда актуальна, особенно у нас в России. Она никогда не исчезнет.
— К партии Годунова в Казани особое отношение, потому что это лучшая партия Шаляпина.
— Конечно. И когда изучаешь много материала, изучаешь, кто и как эту парию исполнял, важно найти «свою колею».
«Наше искусство фиксируется эмоциями зрителей»
— Вы не преподаете?
— Нет, в Казанской консерватории эта тема как-то закрылась, в Москве были предложения раза три, приглашали преподавать в Гнесинку, но на это нужно время. Или это будет халтура. Если в театре ко мне подходят люди, просят подсказать, я всегда готов помочь, проконсультировать. Но если преподавать в вузе, то надо систематически заниматься со студентами. А при моем графике у меня такой возможности нет.
— Как складывается ваша жизнь в Большом театре?
— Это сложный организм, и мы каждый день доказываем, что мы собой что-то представляем. Наше искусство, к сожалению, временное. Оно фиксируется теми эмоциями, которые мы вызываем у публики, выходя на сцену. Если остается в памяти, то это хорошо. Наша работа — это борьба с самим собой. В Большом театре каждый день надо доказывать, кто ты и что ты. К сожалению, чего-то из того репертуара, который я бы хотел исполнить, сейчас в Большом театре нет. Но, надеюсь, появится.
— Почему вы так храните преданность казанской опере?
— Казанский оперный — это достаточно репертуарный театр. И если я что-то не пою в Большом или в других театрах, я могу спеть это в Казани. Я не понимаю категоричности — уехать из города и забыть. Казань — это город, в котором я состоялся как певец. И я чувствую в казанском оперном доброе отношение ко мне, а это очень важно, я чувствую теплое отношение ко мне публики, и это тоже дает стимул.