«Исламская литература в России по духу не была ни провинциальной, ни сельской…»

«Богословское наследие»: космополитизм и языковое многообразие

В современном мире гаджетов у молодых людей может сложиться впечатление, что время внимательного чтения «с карандашом в руках» безвозвратно ушло в прошлое. Однако это не так. Неоднократно обращал внимание на то, что именно регулярно читающие люди способны к глубокой аналитике и стратегическому мышлению. Особенно приятно видеть среди политиков РТ «старой закалки» по-настоящему читающих людей. Это во многом объясняет их мощный управленческий потенциал.

Поэтому я хочу поговорить о книгах и о чтении. Один из моих учителей однажды передал слова его учителя: «Одежда должна быть новой, а книга — старой». Сегодня в исламском поле России много и часто говорится о «богословском наследии». Однако на деле разговор о нем, скорее, напоминает отсылки к классикам марксизма-ленинизма и споры о «левом уклоне». Политически лояльные деятели объявляются «неплохо разбирающимися» в богословском наследии, ну а тем, кто вызывает сомнения, рекомендуют «глубже ознакомиться» с текстами татарских богословов. Эта риторика до боли знакома своей простотой и наивностью.

С опорой на исследования коллег и свои находки и наблюдения я хотел бы в серии колонок поделиться соображениями о том, что есть татарская рукописная книга и каковы особенности ее жизни в обществе.

Энциклопедичность

В какой-то момент я решил для себя: чтобы хоть что-то понять из богатейшего письменного наследия мусульман России, надо читать все подряд, а не искать уникальные тексты или выбирать отдельные жанры. Дело в том, что знания, заключенные в рукописных книгах, энциклопедичны: это не только исторические и богословские тексты, но и стихи, художественная литература, медицинские рецепты, любовные письма и многое другое. Одно от другого не отделить. Человек, профессионально занимавшийся толкованием Корана, одновременно мог сочинять или переводить поэзию, изготовлять музыкальные инструменты, лечить людей. Поэтому если смотреть только на суфизм или на право, то нельзя понять даже отдельных людей, не то что процессы в обществе.

Наиболее ярким примером такой энциклопедичности являются объемные тетради учеников медресе (шәкерт дәфтәре). В них в самом деле можно найти все: и робкий опыт стихосложения, и сочинения с критикой христианства и миссионеров, и бесконечные трактаты по арабской грамматике и исламскому праву. Поэтому шәкерт дәфтәре — своеобразные записные книжки для ищущих знаний — отражают широкий спектр интересов людей прошлого.

Языковая пестрота

Если в Дагестане на протяжении столетий классический арабский язык доминировал во всем писаном слове, то во внутренних регионах Российской империи мы наблюдаем тесное переплетение четырех языков и их вариаций: арабского, татарского, персидского и русского. Переход с языка на язык иногда происходит прямо в рамках одного предложения (социолингвисты называют такой переход «переключением кода»): начинается по-персидски, затем приводится арабская цитата и какая-нибудь заключительная формула по-татарски («дип әйтте»). Самым недооцененным, на мой взгляд, является значение персоязычной литературы в Российской империи: многие тексты не просто переписывались, но и создавались на просторах Урала, Сибири и Поволжья (об этом можно почитать в моем обзоре). Русский язык тоже очень рано вторгся в исламскую книжность. Уже в XVIII веке в конце рукописей можно видеть датировку по христианскому летоисчислению и русские названия месяцев. Русские слова и терминология быстро заполонили исламские сочинения: можно видеть слова «старшина», «губерния» и даже «батюшка», заботливо выписанные арабскими буквами.

Космополитизм

Языковое разнообразие и открытость для культурного влияния извне привели к космополитичности исламской книжности — содержание книг было ясно и актуально для жителей разных мест от Тампере на западе до Чугучака на востоке. Поэтому многие книги путешествовали по континенту: их переписывали студенты, продавали предприимчивые дельцы и приобретали колониальные чиновники.

Рукопись на персидском языке по суфизму, хранящаяся в Институте восточных рукописей РАН, служит тому хорошим примером: в ней есть татарский автограф суфийского шайха Фатхуллы ал-Урави, шикарные печати хана Букеевской Орды Джихангира и записи европейских миссионеров. У каждого из владельцев был свой интерес, и книга говорила на своем языке с такой разной аудиторией.

Часть городской культуры

Исламская книжность, на мой взгляд, была, безусловно, важнейшим элементом городской культуры, в буквальном смысле вынесенным из золотоордынских городов. Сегодня, имея доступ к богатейшей литературе мусульман России, мы можем только улыбаться при чтении советских тропов о фольклорности национальных культур (сельские песни, один-два поэта и чак-чак). Исламская литература в России по духу не была ни провинциальной (т.е. закрытой от больших культурных миров), ни сельской, несмотря на то, что на протяжении столетий татары были вынуждены жить в основном на селе. Обучение в Бухаре, посещение святых мест в разных местах исламского мира, переписка и чтение классической литературы, мода на одежду и питание — все это создавало опыт городской культуры, переносившийся впоследствии в поселения Внутренней России. Не случайно крупные населенные пункты на селе со свой богатой литературной традицией носили в народе название города (шәһәр), как например селение Большой Карагай в современном Вагайском районе Тюменской области, где почти в каждом доме были библиотеки и создавались обширные поэмы на тюрко-персидской языковой смеси. О феномене татарских и бухарских слобод (бистә) вообще можно и нужно говорить отдельно.

Вышеприведенные характеристики свидетельствуют, что обширное письменное наследие мусульман России, хранящееся как в частных коллекциях, так и в государственных архивах, требует серьезного академического внимания — не просто из-за красивых корешков или нескольких великих имен, но из-за глубокого и разнообразного содержания книжной традиции. По сути, это единственный источник наших знаний об истории мусульман в России, оставленный ими самими, а не заинтересованными колониальными чиновниками.