Вадим Кешнер: «Как сыну репрессированного, мне прибавили к пенсии 92 рубля»

«Поздравьте, я артист!»

— Вадим Валентинович, вернемся на шестьдесят лет назад. Вспомните свой приход на работу в Качаловский театр. О чем мечталось, какие планы вы строили?

— У меня проблемы при выборе профессии никогда не было. И после того, как я не поступил в ленинградский театральный институт, мечта не исчезла. В Ленинграде поначалу на поступало полторы тысячи человек. До третьего тура дошли меньше ста. Я прошел все туры, сдал общеобразовательные предметы, но за день до первого сентября не нашел свою фамилию в списках. Москва утвердила курс из 25 человек, и нас, трех иногородних, вычеркнули. Потом была попытка поступить в Москве, тоже прошел три тура и тоже не поступил. И вдруг — объявление о наборе в студию при Качаловском театре. А я в это время уже учился в КГУ. Пока шли экзамены в студию, я дома ничего не говорил, и только увидев свою фамилию в списках, пришел и сказал: «Поздравьте меня, я артист». То есть такая была потребность самовыражения, что этот путь был естественным для меня. Я пришел в театр из-за двух ролей — это Арбенин в «Маскараде» и Ричард Третий. Но так и не сыграл ни одну из них.

Я пришел в театр из-за двух ролей — это Арбенин в «Маскараде» и Ричард Третий. Но так и не сыграл ни одну из них

— Кроме них, ролей у вас немало…

— Судьба мне подарила такие роли, которые, живи я в Ленинграде или Москве, никогда бы не получил. Это Пушкин, Адуев в «Обыкновенной истории», молодой Шекспир в «Быть или не быть», профессор Преображенский в «Собачьем сердце», Чайковский в «Жизни для вечности». А характерные роли? Баба-яга, например, или Илларион в «Я, бабушка, Илико и Илларион» по роману Нодара Думбадзе? Радость моя была в том, что мне давали разноплановые роли: и героев, и гротесковые.

«Прадед выкупил Опекушина за 500 рублей»

— У вас была совершенно нетеатральная семья. Откуда у ребенка такая тяга к театру?

— Детство мое прошло в войну, что я мог в войну видеть? Послевоенное время жутчайшее — голод, холод. Через все это я прошел. Но в девять лет я уже изображал Любовь Орлову на пушке из фильма «Цирк». Потом навались дворовые спектакли. Все это подготавливало меня к приходу в настоящий театр. Когда я не поступил в институт в Ленинграде и пошел учиться в университет, у меня была такая неизбывная тоска…

«Судьба мне подарила такие роли, которые, живи я в Ленинграде или Москве, никогда бы не получил». Архивное фото

— У вас очень хорошая семья, то есть традиции семьи, в которой вы выросли, вы перенесли в свою собственную. Расскажите немного о предках.

— Я родился в интернациональной семье. Мой дедушка немец, бабушка — датчанка. Это со стороны папы. Родители мамы чистокровные русские. Вероятно, что эта тройная смесь что-то дала. У дедушки Александра Федоровича Кешнера был на нынешней улице Баумана аптекарский магазин, дом этот сохранился. Уже в 1904 году мы дали первый заменитель крови. Дед был почетным гражданином Казани. Бабушка Луиза-Каролина-Вильгельмина-Тереза Иенсен, позже Иенсен-Кешнер, она одно время пела в Ла Скала. Мой прадед, Давид Иенсен, приехал в Россию в 1841 году, он прибыл в Санкт-Петербург для исполнения декоративных и скульптурных работ во дворцах великой княгини Марии Николаевны. Его авторству принадлежат два фонтана в Петергофе, он автор множества статуй, например, скульптур великих художников в Новом Эрмитаже. У него в подмастерьях был крепостной мальчик, он выкупил его за 500 рублей. Это был будущий скульптор Опекушин. Памятник Пушкину, который стоит на Тверском бульваре в Москве, отливался на фабрике моего прадеда. Папа был начальником аптекоуправления. Мама всю жизнь проработала бухгалтером в аптеке № 13. Родители мамы были купцами, у них была лавка на нынешней улице Парижской Коммуны. В этой лавке можно было купить семь сортов воблы, прозрачной на солнце! Кстати, вобла — моя любимая еда.

— Насколько я знаю, у вас была чудесная мама…

— Мама прошла через мою жизнь невероятной радостью и любовью. Она уходила восемь месяцев, и я сделал все возможное и невозможное. Бывает, что человек уходит, и близкие упрекают себя, что что-то не сделали. Мне себя упрекнуть не в чем. Я достал вакцину, которую достать было невозможно, и мама ушла без боли. У меня был брат, Алексей, пианист, певец, замечательный человек, он погиб. Мне в жизни пришлось перенести многое. Мы были детьми «врага народа», отца репрессировали, взяли 23 октября 1941 года прямо на улице, в 1943-м его не стало. В 1956 году его реабилитировали. Мне было шесть лет, когда он погиб. Когда мне исполнилось 60 лет, мне к пенсии прибавили 92 рубля как сыну репрессированного. Так оценили жизнь моего отца. Всего, что я имею в жизни, добился только сам, никогда не было ни протекций, ни блата.

«У дедушки Александра Федоровича Кешнера был на нынешней улице Баумана аптекарский магазин, дом этот сохранился». Архивное фото

«Наша профессия или ужасная, или чудо»

— Сейчас жизнь из чего состоит?

— Идет каждодневная борьба с болячками… Но если серьезно, в моей жизни есть театральное училище, где было уже десять выпусков студентов. Сейчас у меня первый курс одиннадцатого набора. Пять лет я преподаю в студии Константина Хабенского, это бесплатная студия, и педагоги работают практически без оплаты. Сейчас я веду в студии художественное слово и приучаю ребят к настоящей поэзии.

— Дети из этой студии идут потом в актеры?

— Да, некоторые становятся.

— Что в современном российском театре вам нравится и что нет?

— Я не люблю заумничание, не люблю, когда переделывают с ног на голову, оправдывая это тем, что «так никто не ставил». Я за новые формы, но за театр реалистический. Я верю не в кондовый Малый театр, ведь все движется, стилистика меняется. Я не очень верю в развлекательный театр, хотя есть талантливо поставленные развлекательные спектакли. А нравится мне хорошая режиссура, без режиссуры ничего нет. И хорошие артисты нравятся. Потому что наша профессия или самая ужасная, мерзкая, или чудо. Когда смотришь на выдающихся актеров, то понимаешь, что ради этого стоит жить.

— У вас есть кумиры среди актеров?

— Есть. Это Олег Янковский, Абдулов, Чурикова, Леонов. Это люди, которые берут глубиной. А самые мои любимые актрисы — это Одри Хепберн и Вивьен Ли. Рождает же природа такие личности!

Меня можно разбудить ночью, и я наизусть прочту все двадцать писем Чайковского...

— Вы продолжаете делать чтецкие программы?

— Иногда читаю. Редко, правда.

— Нет желания повторить успех спектакля по письмам Чайковского и Надежды фон Мекк «Жизнь для вечности»?

— Это нереально. Хотя меня можно разбудить ночью, и я наизусть прочту все двадцать писем Чайковского. Самый мой любимый спектакль сейчас — это «Всего 13 месяцев» о Пушкине. Я на всех встречах со зрителями читаю фрагменты из него. И люди говорят: «Ой, а можно его восстановить?». Пушкину там 24 года… Хотя по внутреннему ощущению, по глубине, я бы сейчас эту роль сделал интереснее.

— Если уж мы заговорили о возрасте, на сколько лет вы себя ощущаете?

— По-разному. Мгновенья — немолодым человеком. Бывают спады. Но вокруг меня молодежь, и я должен ей соответствовать. И это дает мне силы сопротивляться и двигаться дальше. А потом — как Бог даст.

— В театре хотелось бы что-то еще сыграть?

— Нужен материал и режиссер, который хотел бы его сделать. Пустячки не хотелось бы играть. Я бесконечно благодарен театру Качалова, где я уже проработал без одного года шестьдесят лет. Благодарен всем режиссерам, всем своим партнерам, потому что это целая жизнь. И зрителям благодарен за их внимание и доброту.

Наша профессия или самая ужасная, мерзкая, или чудо. Когда смотришь на выдающихся актеров, то понимаешь, что ради этого стоит жить

— Чтобы вы пожелали самому себе в день юбилея?

— Еще немного пожить. Отдать тепло людям, отдать знания студентам. Благодарю Бога, что он привел меня к этой цифре.