«Ведьма»: фильм о том, как нечистая сила издевалась над первыми поселенцами будущих США

«Ведьма» (The VVitch. A New England Folktale, 2015) Роберта Эггерса

Давным-давно (в 1630 году) за морем, за океаном, в тридесятом царстве Нового Света (в Новой Англии) жил-был мужик-поселенец, приплывший туда с другими пуританами за жизнью богатой и сытной, землей плодородной, берегами кисельными, реками молочными. И была у мужика баба, и были у мужика с бабой дети. Девица-краса — ах, хороша девица, кровь с молоком, жениха бы ей! Сынок — строгий мальчонка, рассудительный, богобоязненный. Да близняшки крохотные. Жили они сначала дружно и счастливо в общине с другими такими же протестантами, да прогнали люди их за речи мужика дерзкие, гордые. И стали одни они жить-поживать да добра наживать. Народили мужик с бабой еще одно дитятко. Появились козы у них белые да козел черный, стали козы молоко давать. Ферму построили у леса, землю возделывать стали… Только лес тот был не простой, а заговоренный. В глубине леса избушка стояла, а в избушке старуха-молодуха жила, возраста неизвестного, чары на людей праведных наводила, сбивала с путей господних. Одним словом — ведьма. Пошла как-то девица-красавица с дитятком к лесу, да забылась, заигралась — пропало дитятко. Волк унес, или ведьма — то семье было неведомо. Только проплакала мать три дня и три ночи, посуровел отец, присмирели ребятишки, девица пригорюнилась. И возненавидела мать дочь свою раскрасавицу за то, что не углядела за братиком, не уберегла дитятко ее ненаглядное, и попросила мужа отвести девицу в лес дремучий и бросить ее там волкам на съедение… А, нет, это, кажется, совсем другая сказка! В этой же сказке мать просто решила, что ее дочь — ведьма.

«Ведьма» — смесь сказочных мотивов, фольклорных ужасов и религиозных исканий в средневековых декорациях. Как следствие, обласканный критикой хит фестиваля независимого кино «Санденс» особой любви у поклонников жанра «хоррор» не снискал. «Ведьма» — тягучее сюрреалистическое колдовское варево из разнородных элементов — больше похожа не на сказку братьев Гримм, а на средневековый сборник сверхъестественных существ «Бестиарий». Кажется, что пару-тройку сказок бросили в чан с кислотой: и в продолжение полутора часов зритель замечает, как из чана выныривают тут и там «кушай яблочко, мой свет», останки «Белоснежек» и «Спящих царевн», голова «Гензеля» и ручка «Гретель», красный капюшончик от разъеденной уже до костей Красной Шапочки, и метла Бабы-Яги. Вялую историю выживания поселенцев у мрачного леса атакуют колдовские ужасы, но фильм поначалу слишком анемичен, чопорен, обескровлен и бледнолиц, чтобы как-то реагировать на них (разве что, абстрактно-академический лязг за кадром дает понять, что добром все это не кончится). «Ведьме» близок по параноидальной атмосфере «Ребенок Розмари» Романа Полански, по фольклорно-инфернальному средневеково-мистическому духу — «Девичий источник» Ингмара Бергмана (советуем еще немой шедевр Беньямина Кристенсена «Ведьмы», Häxan, 1922 года –— интересный попыткой объяснить ведьмовство психиатрией). Но то были крепко сколоченные жанровые фильмы, придерживающиеся одной сюжетной линии. У Полански молодую жену преследовали сатанисты, и зло было потусторонним. В фольклорной легенде Бергмана, где семья также жила на опушке леса — зло было посюсторонним (не считая колдуна), в финале добро с ножом в руках расправлялось с ним, устраивая настоящую бойню. В обеих классических лентах героев атаковали извне: ведьмы, сатанисты или разбойники. В «Ведьме» семью тоже атакует внешняя сила, но зритель видит, как семья гниет изнутри: Зло инфернальное оказывается триггером к внутрисемейному кошмару, вызванному злом посюсторонним, что делает из «хоррора» — психологическую драму о распаде семьи и любви. И о хрупкости и условности пресловутой любви к ближнему своему. Ведьма или Люцифер всего лишь вытащили из основания пуританской семьи «пиковую даму», и карточный домик рассыпался.

Визуальный ряд «Ведьмы» — превосходен. Он замечателен еще и потому, что не ограничивается простым воссозданием эпохи. Например, стилистически отдельные его сцены, особенно интерьеры, напоминают (и, очевидно, к ним отсылают) картины фламандских мастеров (ван Эйка, ван дер Вейдена, и проч.), в которых даже брошенный тазик, начищенный чайник или топор в полене выдают религиозный мистицизм художников. Коротко говоря: их картины транслируют уверенность в том, что Бог присутствует в мире везде и всегда, не только в большом, но и в малом. Потому, возможно, и помещали разные сцены из Евангелия в обстановку, понятную и близкую современникам. То есть, смотрите, в сцене благой вести девы Марии чайник висит, прямо как у тебя дома, хозяйка! А плотник-то Иосиф, хозяин, орудует тем же сверлом, что и ты! Вот только если у ранних фламандцев помимо сочетания натурализма с религиозностью было еще и, как говорится, «внутреннее благочестие», и было оно не показным, а очень тихим, кротким, молчаливым — то в «Ведьме» никаким благочестием и не пахнет. Или, если угодно, сначала пахнет, а после известных жутких событий и нарастания не евангельской, а инфернальной мистики — испаряется. С учетом двух актеров из известного сериала — в какие-то моменты лента очень походит на «Игру престолов» (сцены с седой ведьмой из 1-й серии нового сезона похожи до степени смешения). Вероятно, нарочитый акцент на интерьерах и показном благочестии автору был необходим, чтобы изрубить его топором в щепки. И бойню эту устроить на фоне сверхъестественно-прекрасных североамериканских пейзажей, кажущихся олицетворением отдельного невидимого персонажа — того самого Бога, который сверху смотрит на наших пуритан и дивится страстям их, никак не вмешиваясь. Тогда как Люцифер вмешивается весьма активно, точно с высочайшего позволения Господа проверяя веру персонажей на излом.

Ужас в «Ведьме» — это все пугающее, что невозможно объяснить рассудком и здравым смыслом. Но представлен этот ужас как можно более необъяснимо, а не выпукло (по крыше домов ведьмы не лазают, клацая зубами, да и конкретной ведьмы тут нет, и козлы — не то, чем кажутся). Ужас здесь одновременно фольклорен и сюрреалистичен. Козы начинают давать кровь, а не молоко. Странного вида заяц мерещится героям. Изо рта выпадает надкушенное яблоко. Дети играют с черным козлом в считалочки. Такому жанру стоило бы придумать отдельное название: «параноидально-шизофренический хоррор», то есть такой триллер, где происходят заведомо случайные, необъяснимые и безумные с точки зрения здравого смысла события, которые герои поневоле связывают между собой, и дают им определенное имя: Зло, Люцифер, ведьма. Причем поименование и персонификация творящегося вокруг абсурда ничем героям не помогает. Героям кажется, что их атакуют с определенной целью, но цель эта не ясна, обидчика невозможно увидеть, и конца краю кошмару нет. Интересно, что «Ведьма» в качестве героев выдвигает первых англичан-поселенцев в Америке, которые уже к моменту начала истории намучились, и испытали такое, что нам и не снилось. При этом они уже близки к тому, чтобы опустить руки — потому что Бог, подозревают они, отвернулся от них. Ко всему прочему, это не просто христиане, а представители религиозного течения, медитирующего не на будущем Спасении и светлом образе божества, а скорее на образах Ада, дьявольских козней и свирепого ветхозаветного Бога. Можно предположить, что чертовщина в Лесу оказывается для них удобной персонификацией, объясняющей их неудачи (урожай портится почему? — потому что они прокляты!). И если до сих пор герои полагали, что их мучения связаны с испытаниями, которыми их подверг Господь, глухой к их мольбам, то с началом чертовщины — автором «казней египетских» легко можно назначить ведьму, слугу Люцифера. Только смущает пуритан, что Господь к их мольбам по-прежнему глух.

«Ведьма» по сути является типично бергмановским размышлением о вере и безверии, фанатизме и религиозности, о проверках веры грубой реальностью и борьбой со Злом. Испытания огнем и мечом вера здешних персонажей не выдерживает. И тому есть причины, они проговариваются вслух (Бергман вряд ли бы так поступил, конечно). Мужик болен «святой гордыней», что есть уже грех. Весь фильм он несет свою религиозность, как знамя (и врет, и крадет — но тайно), потому и кажется здесь самым спокойным персонажем, отдавшим судьбу своей семьи «в руки Божьи». Что, заметим в скобках, становится одной из причин непредсказуемого развития событий в том числе. Мужик вообще не похож на сурового хозяина и играет в семье вторую роль. В моменты, когда надо бы активно действовать, — он самоустраняется. Или бежит колоть дрова! Это известный сказочный архетип, достаточно вспомнить отца Золушки.

Хозяйка, очевидно играющая в семье главную роль, представлена истеричкой, архетипом «Мачеха», и сильно напоминает настоящую ведьму, гораздо более неприятную и отталкивающую, нежели та, что копошится в чаще леса. От нее и главная героиня, бедняжка Томазин, настрадалась, кстати, больше, чем от сверхъестественных козней. Эта «мачеха», раз возненавидев дочку, активно подначивает к тому же и мужика, говоря современным языком: «пилит» (если бы вас так пилили, быть может, вы тоже вечно сбегали из дому колоть дрова!). Ее истерики сложно объяснить гибелью младенца. В Средние века, а уж тем более, в среде первых поселенцев-пуритан, воспитанных сложнейшими жизненными обстоятельствами, смерть ребенка не означала той катастрофы, какой она представляется нам сегодня. Одно дело когда в семье дети мрут как мухи, и царит высокая детская, да и не только, смертность; смерть привычна и обыденна; и семья как-то свыкается с этим — тем более, «на все воля Божья» и «зато они в Раю». Совсем другое дело — когда смерть внезапна, несмотря ни на какую медицину, а веры в загробную жизнь практически нет. Поверить в очень современное горе здешней женщины, у которой на руках осталось аж четыре ребенка, из которых два почти взрослых, нелегко. Более понятно поведение мужика, который первое время ведет себя в истинно протестантском духе: он предлагает смириться с потерей младенца, хотя понятия не имеет, попал ли тот в Рай, о чем и сообщает неосторожно старшему сыну, который, конечно, в ужасе. Папаша по-своему прав. Вера семьи — кальвинистской природы. То есть, мужик полагает, что Бог поступает волюнтаристски, пределов Его поступкам никто ставить не осмелится, и, возможно, Он испытывает их семью, как библейского Иова; и что все рассчитано на небесах заранее, и если на тебя благодать не снизошла, и ты не был избран Богом в число спасенных, то сколько не молись — все равно попадешь в Ад. Неудивительно, что ребенку принять такую веру сложно. Удивительно, что уже пожилая женщина, за эти годы явно немало испытавшая вместе с мужем (и гонения английских королей, и рискованное путешествие за океан, и борьбу за существование на новом месте), признается, что быть супругой Иова ей как-то не по душе. Она, мол, устала от такой жестокой веры, которая не предполагает автоматического следствия: молись, и все будет хорошо (то есть, молиться, конечно, надо, вот только что все будет хорошо, никто не обещал). Но поверить в то, что после потери даже двух детей средневековая женщина, тем более, пуританка, теряет веру — непросто. Оба взрослых героя — шахматные фигуры в руках автора: «фарисеи и ханжи». Он передвигает их для того, чтобы в финале выбор сделала Томазин, которую весь фильм шпыняет мать, выматывая подозрениями, что та — ведьма.

Из фильма не очень ясно, что именно режиссер хотел сказать. В своей первой полнометражной работе Эггерс попался в ловушку «дебюта»: попытался в первом фильме сказать сразу обо всем, и вместить в 90 минут как можно больше. В итоге ленту разрывает на части, и тянет в разные стороны. Как следствие, фильм похвалили и христианские организации, и… Церковь Сатаны! Последняя объявила «Ведьму» призывом к оружию, к сатанинскому восстанию «против тиранических остатков фанатичных суеверий» и так далее… О каких фанатичных суевериях идет речь, не совсем, впрочем, ясно. В нашей сказке — ведьмы существуют, Зло обитает в лесу, с Дьяволом можно заключить договор кровью и т.д. Трактовка, обратная сатанистской, звучит гораздо более последовательно. Судите сами. Зло в нашей сказке очевидно атакует добропорядочную семью и ее благочестивых тружеников. Зло заронило семя греха еще до начала событий (гордыня мужа, слабая вера жены). Зло побеждает потому, что семья не оказалась твердыней духа, ее члены не были благочестивы, по-настоящему не любили друг друга, и, наконец, не верили в Господа. Грубо говоря — руками Люцифера и его ведьм Бог покарал лже-Иова. Мало того, фильм, закрыв глаза на отдельные частности, даже можно прочесть не как сказку, а как психологический триллер о спятившей на почве фанатизма и суеверий семье, которая в итоге сожрала себя изнутри, безо всякой помощи со стороны Люцифера и его ведьм. Из-за неочевидности расшифровки, например, мощную сцену, где один из героев трясется в лихорадке, блаженно улыбаясь — можно объяснить тремя разными способами: религиозный экстаз, судороги одержимого бесом, истерика.

Однозначна в фильме лишь одна идея, с которой трудно не согласиться. Необыкновенное количество ведьм в конце XVI — начале XVII веков объясняется фанатизмом протестантов и банальной мизогинией и шовинизмом. В ведьмы женщины попадали и волею злого рока, то есть, вследствие коллективной истерии общин, но ненадолго, а до первого костра. В ведьмы попадали и добровольно, так как известны показания ведьм, уверенных в том, что они ведьмы. Становились они «ведьмами», возможно, и в силу того, как одна здешняя героиня «устала от веры», устав на самом деле от тяжелой жизни, и в силу того, как другая устала от попреков в ее женском естестве, заведомой грешности и некошерном поведении ( «А то че она?!»). Грубо говоря: «Если вы подозреваете меня в ведьмовстве, то я буду ведьмой, так уж и быть, успокойтесь уже!». Беда в том, что исходя из системы координат фильма, помимо этих объяснений существует самое наглое и суеверное: они просто продали душу дьяволу. Можно лишь предположить, что режиссер, не разобравшись в том, верит ли он сам во всю эту чертовщину (в ведьм, одержимость бесами и существование Люцифера), попытался все же ответить на вопрос, как могут хорошие добрые верующие девушки решиться продать душу дьяволу? Ну и, справедливости ради, он на этот вопрос по-своему ответил, хотя и не сказать, чтобы оригинально.

Ответ из уст ведьм мог звучать примерно следующим образом: «Не мы такие, жизнь такая».

Трейлер — youtube.com, кадры из фильма — imdb.com