Гаяз Исхаки в Японии: проблемы валют, приставучие жандармы и словесный портрет красивой татарки
Анализируем дневники великого татарского писателя в эмиграции
Этой весной Институт языка, литературы и искусства выпустил первый том дневников Гаяза Исхаки, который ИЯЛИ получил от руководителя фонда «Аяз–Таһир Төркестан Идел-Урал» Тулея Дурана сначала в виде электронных копий, а потом и подлинников. В записях одного из ведущих татарских писателей первой половины XX века рассказывается о его жизни в эмиграции: они начинаются с описания Японии. Россию он покинул 24 января 1919 года. Дневники состоят из трех частей. Первая охватывает период с 1919 по 1921 год (первая тетрадь не сохранилась), после, до 1928-го, записи не велись, а потом были продолжены до 1932-го, причем поздние тетради явно были утеряны, об этом позже написал и сам Исхаки. В 1943-м он вновь начал вести дневник, назвав текст «Мои стамбульские тетради воспоминаний». В первом томе говорится о жизни Исхаки до Турции. Что мы узнаем из них?
Интервью и посольства
В Японии Исхаки посещал школы, посольства, театр, редакции газет: «Как только встали, принесли японскую газету. В ней говорится о нашей жизни, с фотографиями. Попробовали перевести с японского. Простая газета. Редактор наврал достаточно. С точки зрения национального вопроса полезно».
Посольства он посещал, чтобы получить визу — в США, Францию, Нидерланды, Великобританию. Проблема состояла в том, что для этого требовалоcь официально подтвердить его личность, получить документы из желаемой страны:
«Чтобы приступить к делу официально, отправились в американское посольство. Дали наши карточки, чтобы увидеть посла. Вышел секретарь, посол только что ушел. По более важным вопросам сам принимает, поэтому про нас расскажет, завтра скажет по времени. Мы согласились и вышли. Поскольку государством, куда мы направлялись, была Франция, отправились к его послу. Но из-за позднего времени нас принял помощник посла. Объяснили задачу. Сказал, чем смогу — помогу, но точного ответа дать не могу».
«Как вернулись домой, нас ждал редактор газеты, отвечали на его бесконечные вопросы. Но порой вопросы были бессмысленными, не удивляйтесь. К примеру, спросил, что для нынешних татар «Бог». Надо что-то отвечать. Бог есть, он один. Не впереди, не сзади, не большой, не маленький. И не с глазами, и не без глаз, все видит, все слышит...»
«С утра отправились к маркизу Окуме, долгое время бывшему премьер-министром, но прошлой зимой ушедшему в отставку, он уступил место Харе (Такаси, — прим. переводчика). Нас встретили секретари маркиза, профессора его университета (у него есть частный университет). Как зашли, поддерживая с обеих сторон, вывели маркиза Окуму. Во время смутных времен в Японии, в 60-е годы, маркиз Окума был революционером, воюя сломал ногу, с тех пор хромает. Большой, здоровый старик. Широколобый, с открытым взглядом, большой головой. На себя надел японскую накидку — поэтому похож на богатых деревенских ахунов. Здороваемся и садимся. Маркиз говорит: «Я давно хотел увидеться с представителями татарского народа. Когда услышал, что вы приехали, захотел познакомиться, очень рад».
Деньги и женский вопрос
При этом денег на проживание не хватало: вопрос решался обменом имеющихся разнообразных российских денег. В частности, Нияз Максуди, директор Троицкого медресе, ездил менять их на иены в Йокогаму: «Вечером вернулся, уставший как собака, без настроения. Не смог поменять. Русские деньги, «керенки», двадцатки, сороковки, из которых набрали тысячу — 30 иен. Если учитывать деньги сибирского правительства, то за четыре тысячи — 40 иен. Если зеленые тысячи, то за шесть тысяч — 60 иен. Николаевские пятисотенные собираются на 9 000 рублей. Эти дела портят настроение. У нас больше всего было сибирских денег. Часть я обменял в Омске, Красноярске, Харбине, но на руках осталось 80 000 сибирских денег. Остальное — в тысячных «керенках». Их не смогли обменять на николаевские, потому что курс был высоким»
При этом деньги были нужны на самое необходимое: «Сегодня проснулся очень больным. Заснул с открытым окном, ночью похолодало, я простудился. Настроение плохое, встав с утра, пошел покупать нужные вещи на базаре. У меня нет пальто. Покупать — жалко денег. Когда нужно было сходить в какое-то важное место, брал пальто Нияза. Сейчас он уехал, пришлось покупать пальто, купил новое».
«Но когда мы пожили один-два дня, нас посетил полицейский чиновник. Задавал бессмысленные, пустые вопросы, все записывал. Потом через один-два-три дня пришел снова, опять что-то спрашивал. Показывали некоторые свои бумаги, советовали читать газеты. Потом он привел одного проводника. Этот спрашивал о том, действительно ли мы хотим построить свое государство, подобные вопросы. Мы сначала ответили, что это не его дело, мы приехали по делу, задавай, мол, то, что тебе надо. Через неделю снова пришел. Опять начал задавать какие-то пустые, бессмысленные вопросы. Как я его резко прервал, сказал, что делает это ради нашего блага. Мол, вы хотите уехать. Мне сказали узнавать про пароход. Сколько вам нужно мест, два, три — перешел на такие темы. Ответили, хорошо, он продолжил дело. В сороковой раз спросил, сколько нам лет, зачем приехали, с каким делом. Я вновь рассердился. Тот, обидевшись, ушел. Сегодня с утра пришел еще один, сказав, что переводчик из жандармского правления, плохо говорит по-русски. Сначала спросил паспорт, потом задавал много вопросов».
В редакции газеты «Хочи Шимбун» журналистов интересовало другое: «Начав разговор, редакторша сказала, что хочет узнать о татарских женщинах. Мы радостно согласились ответить. После она задавала очень уместные вопросы, у женщины их было много. Некоторые вопросы казались, как по мне, неинтересными, но очень уместными.
Она спросила: «Какая женщина у татар считается красивой?» Я ответил: «Среднего роста, со стройной фигурой. С тонкой талией, длинными и густыми волосами. Смуглая. Большие глаза, черные брови! Длинные ресницы. Небольшие ямочки на щеках. Рот маленький, зубы мелкие и белые». «Какое воспитание у татарской женщины?». Я: «Сейчас нет девушек, не получивших школьное образование. Все умеют читать-писать, закончившие начальную школу, получили навыки в рукоделии. Умеют управлять домом, любят свой дом. Не бросают дом, шатаясь по улицам. Дома аккуратно, чисто... Безнравственности очень мало».
Исхаки мог уехать в Мексику
Пошли в голландское посольство. Там те же проблемы: «С удовольствием дали бы визу, но это зависит не от нас. Из-за войны все усложнилось в десять раз. Каждому нужно получить ответ от правительства, ответ приходит через три месяца. Все эти ответы готовятся с участием Англии, Франции». И тут нет надежды, осталось два пути. Первый — просить у маркиза Окумы, второй — ждать.
«После полудня к нам пришел переводчик, в разговоре он предложил новый вариант — уехать в Мексику. Оттуда попасть в Европу легко. «Могу вам помочь выехать». Попросили узнать подробнее. Сами начали думать о целесообразности этой мысли. Этот путь достаточно длинный. Сначала до Мексики нужно плыть 22 дня на пароходе, потом в Европу — две недели. Это первое. Во-вторых, попасть во Францию, получить там визу тоже будет нелегко, но поскольку так Европа ближе, по сравнению с нынешней ситуацией, путь будет короче, поэтому решили собирать о путешествии информацию и не слишком от него отказываться».
Исхаки размышляет о новости, что Колчак решил призвать в свою армию мужчин до 43 лет, а значит, писатель в эту категорию попадал. За помощью он обращается к главе Харбинской общины Амрулле Аги и едет в этот город, где Аги встречает его на автомобиле. К этому времени Исхаки уже полгода живет в эмиграции.
«Хоть шесть месяцев прошли как половина жизни, по делам отчитаться не в чем. Что смог, то я сделал. Но результат невелик. Потому что не решаются другие вопросы, связанные с другими людьми. В старых схоластических книгах писали: чтобы дело шло, нужен план действий, из списка мелких дел. Если какое-то мелкое дело не будет доведено до конца, план не будет осуществлен. И здесь так получилось. Очень много дел, мелких, не было доведено. Напротив, было немало вредных дел».