Ильдар Шакиров, «Йатаган»: «Я вырос в Челябинской области, у нас не было деления на башкир и татар»

«Наши композиции приписывают к world music»

— Ильдар, расскажи для начала о названии коллектива. Связано оно с турецкой саблей или с музыкальным инструментом?

— Название группы «Йатаган» появилось с самого начала — в 2014 году. Это было первое выступление группы, в одной композиции мы раскрыли этот замечательный струнно-щипковый инструмент ятаган.

— Это что-то вроде гуслей?

— Да. И он родственен китайскому гучжэну, составляет в длину 1,30 метра. То есть отличается от гуслей. Также имеются разные подтяжки. До 2014 года этот инструмент нигде на концертах не звучал. И когда после одного выступления ведущий спросил меня, как называется мой инструмент, я ответил: «Ятаган». И он тогда предложил так и назвать группу. «Ятаган» — это производное с тюркского «яткан» — «тот, который лежит». Это слово придумано не нами. Слово упоминается в сочинениях русских и зарубежных исследователей XVIII века, приезжавших в Башкирию (например, у Петра Палласа).

— Почему название пишется через «Й», а не через привычное «Я»?

— Это слово действительно правильно пишется через русскую «Я». Но когда мы придумывали логотип (его разработал Арслан Бикбаев), пытались пробивать через поисковики «ятаган», то большинство страниц Интернета описывало турецкое оружие. На втором месте — украинский танк. И мой друг-художник предложил писать именно через «Йа». Кстати, в советское время до 60-х годов в башкирском языке вместо «Я» чаще использовалось на письме именно «Йа». Это был наш маркетинговый ход. И теперь, когда вбиваешь в поиске «Йатаган», выходит только наша группа.

— И другой вопрос, который должен следовать после выяснения подробностей о названии: как возникла идея собрать этот квартет?

— В 2010—2012 годах я учился в Саратовской государственной консерватории. Параллельно трудился в филармонии: 2 года проработал в ансамбле народной музыки «Балаган». За 2 года мы объехали разные деревни, школы. Мне очень понравился подход моего руководителя: как он общался с детьми, как рассказывал про народные инструменты. То же самое я хотел сделать с башкирской культурой. В 2012 году, после того, как я женился (был никах), решил переводиться в Уфу. Тогда начал реализовывать свои задумки. Мне дали ятаган, башкирскую думбыру. В 2013 году появились зачатки нашей группы. Тогда нас было трое, участвовали в международном конкурсе и взяли гран-при. Всем понравилось звучание ятагана, думбыры и курая. Появилась мотивация развиваться дальше. Изначально ребята были другие. К 2014 году я познакомился с ребятами, которые стали сооснователями группы «Йатаган».

— И на думбыре ты научился играть уже в Уфе?

— Совершенно верно. Я был гитаристом-самоучкой, хотел профессионально обучаться этому инструменту. Когда я приехал в Уфу, у меня спросили, умею ли играть на гитаре. Я ответил, что играю. Тогда мне дали попробовать этот инструмент. Постепенно я стал на нем заниматься. В 2013 году специально съездил в командировку в Калмыкию. Там мне домбристы показали, как играть на этом инструменте…

— Подожди, разве в Уфе не нашлось музыкантов, владеющих думбырой?

— В Уфе мне показали медиаторную технику игры — как на русской домре. Но такой вид исполнения на сердце не лег: мне показалось, что это нетипично для башкирской культуры. И когда я поехал в Калмыкию, мои подозрения подтвердились. В Калмыкии мне показали столько домбристов, и все они играли кистью. У них и струны были нейлоновые, а в Уфе (в академии искусств) использовались исключительно металлические. Тогда в Калмыкии я купил два инструмента и начал их применять. Постепенно начал развиваться. В 2014 году уже объединился с профессиональными музыкантами, так появилась группа «Йатаган».

— Часто ли сравнивают ваш коллектив с «Аргымаком» Рината Рамазанова?

— У нас абсолютно разные направления. Хотя есть люди, которые путают с ранним «Аргымаком», когда парни шли в более традиционном направлении, использовали исключительно акустические инструменты, получались «народные» аранжировки. Нас особо не сравнивают. Когда выступаем на мероприятиях — совместно с ними или отдельно — все понимают, что это абсолютно два разных коллектива. У каждой группы есть свое зерно.

— «Аргымак» играет этнорок. Как называется ваше направление — фолк?

— Мы никогда не позиционировали себя как этнорок. И не хотели навешивать на себя какие-то ярлыки. То, что мы делаем, это этническая музыка. Какие-то наши композиции организаторы концертов приписывают к world music — этническая мировая музыка.

«Ходить на митинги и играть за кого-то или против — это нам не по душе»

— В августе вы почтили память Виктора Цоя исполнением песни «Группа крови». Часто ли ты со своими коллегами исполняешь каверы известных композиций?

— У нас в репертуаре есть несколько композиций — из серии спецзаказов. Нас иногда просили: «Ребята, вы классно исполняете. А вот специально для нашего вечера смогли бы сыграть такую музыку?» И если нам эта мелодия «заходила», то мы брали и делали. Что касается группы «Кино», для меня Виктор Цой — человек, благодаря которому я стал музыкантом. До моего увлечения его музыкой я вообще не играл на инструментах. И в 10—11 лет я поставил цель научиться играть на гитаре, чтобы быть похожим на Цоя. Это было начальным шагом.

А в августе я находился дома, переслушивал диск Цоя. И раз, на думбыре наиграл. У меня возникла мысль: «А давайте сделаем». Я тут же позвонил ребятам, отправил. Это первое, что мы выложили после пандемии.

— А если тебя попросят сыграть «Мурку» или «Рюмку водки на столе» Григория Лепса, согласишься?

— Нет. Мы не все играем. У нас есть свои условия и принципы. При этом мои коллеги по цеху говорят, что нужно играть и такую музыку, которая людям знакома. Например, мы играем композицию Майкла Джексона Billie Jean. Ее вступление знакомо всем. И как-то на одной репетиции ударник с кыл-кубызистом создали этот бит — один в один как у Майкла Джексона. Дальше у меня на думбыре зазвучали гитарные вставки. Когда мы уже играем эту музыку на некоторых мероприятиях, некоторые достают телефоны. Но таких мелодий у нас немного.

— В дни конфликта на Куштау на митинге в поддержку «Башкирской содовой компании» выступала группа «Караван-Сарай». Тебя не приглашали выступить за «Соду»?

— Нет, нам никто и не звонил. На тот момент мы вообще не выступали нигде. У нас был послепандемийный отпуск. Я в эти дни находился у себя на родине — в Миньяре (Ашинский район Челябинской области, — прим. ред.).

— Если тебе поступит предложение поддержать БСК, «Русскую медную компанию» или другую фирму, предложат хороший гонорар, согласишься?

— Мы с ребятами между собой заводили такие разговоры. Есть принципиальная внутренняя черта, через которую не хочется перешагивать. Мы творим то, что нам нравится, пытаемся создать что-то красивое. А ходить на митинги и играть за кого-то или против — это нам не по душе. Музыка должна быть чистой и честной. Кто дорастет до определенного уровня, тот поймет ее.

Мы записывали мультфильмы, некоторые башкирские фильмы, но там больше все строилось на народной импровизации. А к картине «Из Уфы с любовью», как и к другим большим профессиональным фильмам, нужен профессиональный композиторский подход

— Тебя привлекали к подготовке фильма «Из Уфы с любовью». Были ли у тебя еще работы в кинематографе?

— Это был первый опыт. Все-таки я не композитор, хотя могу делать какие-то аранжировки, и полностью над фильмом я не работал. Там всю работу как композитор проделал Камиль Абдуллин. У меня такого опыта, к сожалению, нет. Мы записывали мультфильмы, некоторые башкирские фильмы, но там больше все строилось на народной импровизации. А к картине «Из Уфы с любовью», как и к другим большим профессиональным фильмам, нужен профессиональный композиторский подход. Может быть, со временем я начну это дело осваивать. Иногда сажусь за клавиатуру, зарождаются идеи, и я думаю: если попросят сделать музыкальное сопровождение для трагического или иного момента, оставляю себе пометку. Так я делаю для себя.

«Я вырос в Челябинской области, у нас не было такого деления на башкир и татар»

— Ты со сцены пропагандируешь башкирскую культуру. При этом используешь ударные, современные ритмы. Не было ли претензий, что вы национальную музыку «опопсили», упростили?

— Ни разу не было таких обвинений или высмеиваний. Отзывы были только положительные. Мы взяли курс на использование преимущественно народной музыки. Как бы мы ни старались передать аутентичность, мы понимаем, что раньше, даже в советское время, этническая, народная музыка была богаче, красивее. Я иногда слушаю радио «Юлдаш», попадаю на период «ретро», когда звучат баян-курай или курай-вокал — вот такая музыка мне больше нравится. Я в нее погружаюсь, для меня словно останавливается время. В этом и суть музыки — человек должен отключить свой мозг, он должен просто раствориться в этой музыке. А сейчас попса, эстрада с этими искусственными ритмами просто «выбивают» человека. А когда слушаю баян с кураем и вокалом, душа просто радуется, сопереживает.

Но не всем, даже коллегам, такая музыка нравится. И если мы делаем какую-то обработку народной музыки, мы подходим очень осторожно, чтоб хоть как-то передать то, что в ней заложено. Наверное, невозможно передать все, что чувствовал в то время автор (у каждой народной песни все равно есть первый, кто ее сыграл). Мы стараемся «рассказывать» музыку, чтоб человек от и до смог ее «прожить». Мы добавляем развитие, ударные, чтоб хоть как-то привлечь внимание, чтоб люди тянулись к народной музыке, но не усердствуем в этом.

— «Йатаган» немало работает с певцами Иделем Аралбаевым, Айгуль Сагинбаевой, было выступление с Deep Forest. А с кем из звезд мирового и всероссийского масштаба ты хотел бы вместе выступить?

— Если говорить о мировом масштабе, то я с удовольствием поработал бы с Сами Юсуфом. Он этнический азербайджанец из Ирана, живущий в Лондоне. Я с огромной любовью отношусь к его музыке. Из всех артистов на сегодняшний день на него можно смело равняться в плане музыкальных предпочтений, на то, что он делает. Через музыку он рассказывает о культуре своего и близких ему народов, о любви к Создателю, к заключительному Божьему посланнику Мухаммаду. Он это делает очень красиво, по-народному. У него невероятного профессионального уровня группа: они технично играют по нотам (у них стоят планшеты), умеют импровизировать. Это то, к чему могли бы идти музыканты, которые занимаются своей этнической культурой.

Вроде мы оба поначалу загорелись, а потом отвлеклись, я готовился к выступлению в ГКЗ «Башкортостан», у него появились свои планы. И как-то «не дожали»

Из российских звезд, с кем мне хотелось бы выступить, это Юрий Шевчук из группы «ДДТ». Также мне импонирует Ришат Тухватуллин, заслуженный артист Республики Башкортостан и Республики Татарстан. Очень нравится его творчество, исполнение. Мы с ним общались: он тоже любит традиционное народное исполнение. На своих концертах он часто выходит с баянистом, без микрофона и просто поет. Вот такое исполнение мне больше в душу заходит.

— С Ришатом обсуждали какие-нибудь совместные проекты?

— Обсуждалось так: «Давай исполним одну композицию». У нас была даже одна зарисовка. И он сказал: «Интересно, давай попробуем». Вроде мы оба поначалу загорелись, а потом отвлеклись, я готовился к выступлению в ГКЗ «Башкортостан», у него появились свои планы. И как-то «не дожали». А так, у него есть великолепный азербайджанский музыкант-скрипач Дашкин, с которым познакомились на фестивале «Таба» в рамках дня города Казани. Человек несет ценности своей культуры, своего языка. Мне нравится такой подход к делу, к музыкантам, к аранжировкам, такое народное исполнение.

— Кстати, в Татарстане часто бываешь?

— Как минимум раз в год стабильно приезжаем, выступаем. В 2019 году три раза — на «Крутушке», на концерте Айгуль Сагинбаевой и на открытии спортивного турнира, в августе 2020 года — на фестивале «Таба». Бывают приглашения на разные мероприятия, в том числе на корпоративные.

— Как часто выступаете с песнями не башкир, а других народов, например, татар?

— В репертуаре есть такие. У нас есть программа «Музыка народов мира». Например, есть мелодии турецких авторов, монгольские. Мы молодые музыканты, разносторонние, любим играть красивую музыку других народов. Для выступлений в Турции мы подготовили одну турецкую композицию народно-эстрадного исполнения и сделали ее в этническом стиле — с нашими инструментами очень интересно зазвучало. Вообще, мы используем также китайские, монгольские, турецкие инструменты. Каждый из них имеет свой тембр, свои краски. Одна из первых композиций группы «Йатаган» — песня «Бик йыраҡта инек беҙ» («Мы были далеки»), которая в Татарстане популярна как «Ак калфак». В этой мелодии очень красиво звучат ятаган, кыл-кубыз.

Я вырос в Челябинской области, у нас не было такого деления на башкир и татар, больше воспринимали как единый народ. Я слушал те кассеты, которые привозили в мой город, — Ильхама Шакирова, Айдара Галимова, Салавата Фатхетдинова. Мы их пели, я за ними старался повторять.

«Кто, если не мы будем доносить хорошую музыку?»

— Ильдар, сколько альбомов у группы на сегодня?

— В 2017 году мы издали один альбом — «Голос моей земли». В 2019 году мы планировали и даже записали концертный альбом духовной музыки. Но работа была приостановлена. Есть такие понятия, как сведе́ние альбома, постпродакшн, когда ты композицию подчищаешь. Мы поняли, что альбом еще не готов к выходу, и работу приостановили. А потом пошла пандемия. Второй альбом на подходе.

— Вы исполняли известный мунаджат «Мавляйя» и другие религиозные песни. Откуда у группы такой интерес к музыке духовно-нравственного содержания?

— Каждый музыкант старается играть то, что у него в душе, чем он интересуется. Так получилось, что моя жизнь тесно связана с нашей религией ислам — для меня это образ жизни. У меня изначально была идея творчество группы «Йатаган» поделить на три направления — этнические мелодии, музыка народов мира и духовная. Каверы я не считаю. Нужно, чтобы наш Создатель был доволен каждым действием. Ту музыку, которую я слушал раньше, как эту музыку артисты доносили, что происходило на этих концертах, я понимаю, что это не очень хорошо. Музыка должна успокаивать сердце, душу приводить в порядок.

Когда в 2017 году к нам пришел наш кураист и вокалист Гаяз Ялмурзин, наши с ним мнения и идеи совпали. К тому же он раньше исполнял эти мунаджаты, он тоже любит Сами Юсуфа. Я понял, что пазлы складываются, и мы начали в этом направлении работать, пробовать. Оказалось, что Гаяз очень красиво исполняет, у него свой неповторимый тембр, своей глубиной души погружает. Работы, признаться, очень много. Пока собраться мыслями, идеями не получается, хотя их у ребят много.

— В исламе довольно неоднозначное отношение к музыке. Как ты обходишь этот «конфликт версий»?

— Такие вопросы я задавал разным людям. Так получилось, что все, кто меня окружал, даже люди духовные, были сторонниками того, чтобы музыка была. Есть музыка и тексты песен, которые идут от нашего Эго, разрушительные, призывают к чему-то плохому: жить в свое удовольствие, не думать о последствиях. Подростки, дети такую музыку слушают, у них это все закладывается. То, что мы делаем, не всем интересно. Я понимаю, что такая музыка нужна. Мы выступали в школах, к нам подходили преподаватели, завучи по воспитательной работе и говорили, что такая музыка хорошо влияет, становится интересно узнать о культуре. А сегодняшняя музыка в основном создается для того, чтобы «качало», дрыгалось тело, она затупляет разум. Еще в 1970—1980-е года многие песни обращались к истокам, народной музыке. А современные исполнители о народной музыке, о красивых оборотах, широте мелодий, богатстве текста почти не знают, потому что этого сами не слушают. И я пришел к выводу: кто, если не мы будем доносить?

— Как ты жил без концертов, без репетиций во время пандемии коронавируса, самоизоляции?

— Мы не репетировали. Я был у себя на родине в Миньяре. Если раньше приезжал туда на три дня, то мне уже хотелось вернуться поскорей обратно в Уфу, что-то творить. А во время пандемии COVID-19 мне никуда не хотелось уезжать. Еще до коронавируса мне хотелось больше размышлять, больше уединяться, больше проводить времени с семьей. К тому моменту (в январе) у меня родился третий ребенок (дочка), я стал больше уделять внимания семье, духовным практикам. Мы жили все это время в Миньяре. Там пошел садово-огородный сезон, где-то поправил забор, баню, собрал теплицу. В своем доме всегда много работы. Я провел счастливые выходные, трудясь, был рядом с родителями.

— Музыка — ведь твой основной род занятий?

— Да, музыка — моя основная работа. Во время пандемии я ею вообще не занимался.

— А на что жил?

— На зарплату, которую мне платили в Башкирском академическом театре драмы им. М. Гафури, где я трудоустроен. Бывало, раз в месяц надо было записать какой-нибудь инструмент или видеоролик, пару раз мы такую работу проводили. Слава Богу, без денег не сидели.

— Некоторые представители творческих профессий рассказывают, как их родственники настаивают, вроде: «Улым, найди себе нормальную работу». Тебе 31 год. Не было ли подобных разговоров от твоих родителей?

— Я благодарен своему отцу. Когда мне было 17 лет и стоял вопрос, куда я пойду учиться, я твердо решил, что пойду в музыку, хотя у меня не было музыкального образования. Я просто занимался дома на гитаре. Тогда мой папа меня поддержал: «Если чувствуешь, что хочешь заниматься музыкой, а у тебя это получается, то занимайся. Дай Бог, чтоб у тебя все получилось». Я сам за год до этого хотел поступать в БашГУ на геолога.

— Хотел попасть к Исхаку Фархутдинову?

— Я его тогда не знал. Хотел изучать минералы, камни. Природа Урала меня всегда влекла. Но чувствовал, что музыка у меня получается, и родители поддержали. Зарплаты у меня были самые разные. В Саратовской филармонии я получал 3600 рублей — для студента это шикарно. Для себя я точно выявил формулу успеха: надо быть благодарным в любой ситуации. Тогда Всевышний открывает новые двери к новому этапу. Нужно перейти на новый этап и этому быть благодарным. В Уфе у меня была стипендия, потом появилась работа. Никогда в этом плане не отчаливались. Во всем есть благо. За счет этой пандемии мы смогли больше времени провести с родителями, помочь по огороду.

У нас не было четкого разделения на башкир и татар. И те, и другие у меня есть в роду. Песни мы слушали как на татарском языке, так и на башкирском

«Мне повезло: моя жена — башкирка»

— Многие башкиры гордятся своим родом-племенем, имеют свои шежере. Из какого рода ты?

— Это очень сложный вопрос. Я долго изучал свою родословную. Мой род по отцовской линии выходит из Караидельского района. Я дошел до 11 колена. Мой предок в 11 колене был основателем деревни. Смотрел по метрическим документам — там было указано лишь «башкир», а род не писался. Даже сдавал кровь, когда вычисляли геном башкир. Человек, который все это организовывал (Юлдаш Юсупов), сказал, что я, вероятно, из рода Табын, назвал гаплогруппу. Караидельский район был густо населен табынцами. А какое подразделение этого рода, я не знаю. По материнской линии мы точно Кудей, из которого происходит и Салават Юлаев.

— Ты уроженец Миньяра. Не понаслышке знаю, что в Ашинском районе, в Аше этнические границы весьма размыты, очень много смешанных браков. Как в таких условиях сохранить свое национальное начало?

— Мне, конечно, повезло: моя жена — башкирка. Мои родители хотели, чтоб национальные моменты были учтены. Для себя я точно знаю: чтоб детям дальше было комфортно, знали свою религию, культуры, нужно создавать брак с человеком одной нации или близкой нации, единоверцем.

— Как тебе прививали эту любовь к своему народу, к религии?

— Мои родители всегда прививали любовь за счет музыки, за что им благодарен. Повторюсь, у нас не было четкого разделения на башкир и татар. И те, и другие у меня есть в роду. Песни мы слушали как на татарском языке, так и на башкирском. Тот же Айдар Галимов пел и по-башкирски (особенно в молодые годы), и по-татарски. Я даже разницы особой не понимал. А когда приезжал в деревню Нижние Лемезы Иглинского района Башкортостана, там уже ощущал башкирский язык, свой диалект. В Миньяре особо не ощущалось, поскольку в основном все разговаривают по-русски. От моих родителей не было такого, что мы должны любить только башкирскую или татарскую культуру. До приезда в Уфу в моей голове не было такого сознания, что есть отдельный пласт башкирской культуры, и есть татарской.

Даже когда я учился в Саратове, там был один чиновник — выходец из Башкирии. И когда он выступал перед концертом, всегда говорил: «Мы — башкиры, татары — дети одной птицы». У нас в Челябинской области так же прививалось. Моя мама Рима Масгутовна более 15 лет руководит башкиро-татарским ансамблем «Миляш» в Миньяре. Так что я с детства все это впитывал на концертах, сабантуях. И в Саратове мне этого очень не хватало, очень хотелось вернуться на родину. Потом женился, надо было принимать какое-то решение, и мы решили переехать в Уфу. И я благодарен Всевышнему, что так все произошло.