Хания Фархи: «Если петь, жалея себя, лучше вообще не выходить к публике»

55-я бусина

Словно у уставшего от жизни человека, в тусклой бусине отражается невыразимая тоска. Кажется, что это сорвавшаяся с ветки недозрелая черемуха.

«Не хвалюсь, что жизнь моя в порядке,
Не в обиде на судьбу.
Бывают хорошие времена, словно весны,
Но в душе сплошь тоска».

— Дочка, давай вместе новую песню запишем, — сказала Хания, желая исполнить вместе с Алией песню «Дөньям».

— Мама, не надо из меня стараться певицу сделать, пожалуйста, не выйду я на сцену, — сказал Алия, сначала совершенно не соглашаясь с матерью. Она с детства выросла, зная, что такое жизнь артиста, видела не только красоту сцены, но и суровую настоящую жизнь закулисья. Она хочет быть нежной матерью для детей, чтобы утром идти на работу, а вечером к ним бегом-бегом возвращаться и быть рядом. С гастролей на гастроли, из месяц в месяц — такая жизнь не для нее.

Однако когда мама сказала: «Дочка, мне нужно, чтобы ты была моей опорой», — не стала возражать против того, чтобы спеть песню вместе. Раз мама того хочет, все равно своего добьется.

Но почему в глазах матери, всегда полных смеха, прячется грусть, мерещится тоска? Какие думы вертятся у нее в голове?

«Времена, когда дули сильные ветра,
Ледяные дожди»,

— когда она поет такие строчки, не вспоминает ли то, что пережила сама?

— В мире все проходит. Все кроме смерти, пройдет! Нужно лишь быть терпеливой, — это она сама себя утешает?

— Я жива, даже когда падаю, тону, не умерла я еще, хоть сама себя за волосы вытащу! — когда произносит такое, не вспоминает только ей известные горести?

Мир по-разному ее испытывал.

Когда после операции на ноге, лежа в больнице, подумала: «Не остаться бы только обузой на чужих руках», — промелькнула мысль, словно ветер. Она еще была молодой, в молодости всю глубину мысли постичь не было времени. А вот потом, уже живя в Казани, когда упала 22 июня и оказалась пригвожденной к кровати, горестно повторила сказанные себе когда-то слова: чем быть обузой людям, в тысячу раз лучше умереть. То, что она чувствовала, понимала только она… Обе ноги сломаны, не то что ходить, пошевелиться нельзя. Как минимум — лежать три месяца, прикрепили к кровати и все тут… Ох, в то время-то… Лежишь, смотришь в потолок, злишься на свою беспомощность. Живешь, как лошадь на скачках, а тут в мгновение должна остановиться. Еще этого не хватало, из Москвы Зулькабира апа звонит, с той стороны трубки плач: беспокоится о сыне Равиле, что в больнице уже месяц. А с другой стороны Хания надрывается… От беспокойства поднимается давление… Нет худа без добра, душу успокаивает другое: чтобы побыть рядом, из Татышлы приехала мама, Фируза приехала. Постоянно что-то вспоминая, наговориться не могут. До этого, все куда-то спеша, за чем-то гоняясь, виделись постольку-поскольку, и времени не было сесть рядом и поговорить несколько часов… Жизнь человеческая… Завтра, завтра, а вот и прошла. Думаешь, вся жизнь из этих завтра и состоит, и будет вечной… Не успеваешь сегодня пожить, не успеваешь пожить всласть, а завтра превращаются в недели, проходят не дни — года… Ведь мама-то, когда в Челнах жила, даже когда в Казань переехала, и в гости, и чтобы за детьми посмотреть — всегда приехала бы. Обняли бы ее при встрече, на прощание, сами уехали бы на гастроли. Где там, вот так, купаясь в любви, изливающейся из глаз матери, лежать-то. Когда еще с родной сестрой сутками погружаться в воспоминания…

Она ведь должна была 30 августа в филармонии петь на концерте в честь Дня республики. Говорила, что придет, что будет участвовать. Нарушить обещание?.. Ну нет, путь даже придется снять гипс раньше срока, но раз сказала, что придет, то так и будет!

И пошла. Сняла гипс на неделю раньше, научилась заново ходить, обрадовалась. Габдулхай принес ей специальную трость.

— Вот, опирайся на нее, самой-то тяжело, — сколько раз он ей это говорил, пока поднимались по лестнице в филармонию.

— Нет, стесняюсь я с ней, — говорила Хания и упорно шла без палки. На сцену по привычке вышла на каблуках! Зритель ее не должен видеть в жалком виде! Может, это желание и придало сил — вытерпела, заставила слушать с непослушными руками-ногами! За сценой повторила каждое движение, как держать микрофон, чтобы удобнее было руке, когда вышла на сцену, входившие в привычку движения сделали свое! Хорошо еще, что видела, что ребята в ансамбле всегда готовы прийти на помощь, видит, что стоят и беспокоятся о ее состоянии, их взгляд «поправляет» каждое движение. Зритель и не понял, в каком она была состоянии, не почувствовал, только под аплодисменты, когда после поклона она направилась за кулисы, за шаг до, наверное, заметил по хромоте, да и то самый глазастый...

Выйдя на улицу, на реплику мужа «обопрись на палку» махнула рукой, стараясь не попадаться на глаза людям, направилась к машине. И надо ж такому случиться — именно в этот момент их настигли гости из Челябинска.

Видимо, на концерте еще обратили внимание:

— Ты новые туфли надела, Хания? — удивляются хромой походке.

Что поделать, не обманешь, без подробностей пришлось рассказать.

Каждый вызов судьбы проживаешь, думая: «Тяжелее этого не придется уж увидеть». А Аллах посылает испытание за испытанием. Перед Новым годом, когда она всей душой питалась новыми надеждами, ждала чуда, с чего бы ей оказаться в больничной палате?

Декабрь — время, когда эстрадные артисты копошатся, словно муравьи. Концерты, фестиваль «Татар җыры», «солянки», банкеты, корпоративы... Недосыпая, стараясь не выпасть из обоймы, бежишь и бежишь. Вот такое беспокойное было время. Нет времени оглянуться, нет времени даже минуты посчитать...

Беда оказалась под ногами. Они почти доехали до дома. Вот тогда, в туфлях на каблуках, и рухнула прямо перед дверьми, даже и не поняла. Голова раскалывается, из глаз искры. Можно вытерпеть… выздоровеет! Выздоровеет… Есть ли время показаться врачу? Вон же, зовут на корпоратив одного министерства, о себе ли сейчас беспокоиться?.. Все это хорошо помнит Хания. А вот то, что было дальше, смылось из памяти, вырвано. В воспоминаниях она очнулась только в больнице.

— Приехала на корпоратив, спела, — говорят ей. А она ни одного мгновения не помнит.

— После концерта говоришь: «Что-то с головой, поехали быстрее домой».

И этого не помнит.

— Внезапно упала, вызвали скорую.

— Говорят, инсульт. Профессор Булгаков четыре часа делал тебе операцию.

— Говорили, что ты три-четыре дня не будешь приходить в себя, а ты быстро очнулась.

— Доктора сильно напугали. Чего-то только не наговорили.

— Когда поняли, что все прошло хорошо, сами удивлялись, говорили, что ты в рубашке родилась.

Удивительно, ничего не помнит. Кто к ней приходил, кто уходил... Боль... Господи! Песни! А если их забудет? Эта мысль пронзила, как будто нет в жизни ничего важнее, нужнее. Страшно ей было.

Может, это было предупреждение? Послание с небес? Намек, что надо себя беречь? А если прислушаться и начать жить для себя? Есть возможность: хорошо питайся, красиво одевайся, отдыхай и ходи франтом. Зачем тебе бессонные ночи, беспокойство, дорожные проблемы? Все высоты покорены, в памяти народа и твое имя, и твои песни уже заняли место. Живи для себя! Если это… можно будет назвать жизнью. Куда девать душу, которая вечно тянется к людям, к сцене, там находит успокоение? Что ее — облечь в красивые наряды, посадить в клетку? Соловья из леса, с родной ивы снимите, отправьте в украшенный золотом и драгоценностями дворец. Через сколько дней умрет он от разрыва сердца?

— Пришла весточка от друзей из Самары, — говорит Габдулхай, а сам явно не знает, стоит ли. — Зовут петь на один вечер. Скажу, что болеешь, скрывать не стоит. Скажу, что не поедешь.

— Нет! — Хания уже готова в ту же минуту отправиться в путь, сама не заметила, как вскочила. — Соглашайся. Поеду, хочу себя проверить...

Сказала и заперлась у себя в комнате. Все мысли, которые пугали до этого, разлетелись, словно пух одуванчика. Если сейчас сможет вспомнить все песни из концертной программы, значит, с ней все в порядке!

Песни... Ни одну не забыла.

В Самару она спешила, летела словно на крыльях, словно сама себе что-то хотела доказать. Парни из ансамбля, увидев, как она по-прежнему танцует, беспокоились за нее: «Хания апа, пожалуйста, не напрягайся слишком... Давай немного сократим программу, тебе самой легче будет», — сказали они, не скрывая страха в глазах.

Нет уж, если петь, жалея себя, лучше вообще не выходить на сцену.

Как раньше, танцуя, смеясь, получая удовольствие, отдаваясь каждой песне, пропела, концерт закончился, села в гримерку — и тут резко проскочила мысль: стой, что это было?.. Не возвращение ли ради зрителя?..

Когда увидела слезы в глазах зашедших ребят, и сама растрогалась. Если бы не было рядом такой опоры, зрителей, дающих силы, можно было бы говорить о возвращении в полную силу.

Значит, катится еще ее телега по жизни! Значит, и за мартовский концерт в Казани не стоит беспокоиться!

Публика, ловившая каждый вздох певицы, встретила ее в Казани стоя! С любовью, с радостью за нее, аплодисментами. В такие счастливые моменты как скрыть слезы, как не заплакать прямо во время песни? Спасибо тебе, зритель, спасибо тебе, мой народ! Ведь эти аплодисменты — словно целебные травы на душевные раны, эти аплодисменты излечивают, эти светлые лица дают силы жить.

«Пусть запомнятся, останутся в памяти
Веселые, красивые общие наши песни,
Словно голуби, давай поворкуем,
Пусть в сердцах станет еще больше тепла!»

Это встреча останется в памяти если не у тысяч, то у сотен. Так, что спустя годы будет о чем с грустью поговорить, поделиться теплым воспоминанием. Собирая воедино разные судьбы, заживет она еще красивой песней, даст бог… Человек уходит — а песня остается. Одни уходят — и теряются, но никто не забывается, остаются душевным напевом. Если начнут виться в памяти ушедшие в вечность друзья, родственники, знакомые, получится изрядный клубок. Когда проводишь большую часть жизни в дороге и на сцене, эти новости часто настигают в пути. Душа надрывается, кровью исходит… Ушли однокашники… Близкие… С кем-то успела проститься, с кем-то нет… А вспомнишь, сколько раз, отбросив печаль, выходила ты, улыбаясь, на сцену. Когда мама Габдулхая лежала на смертном одре, они были на гастролях. Услышав, что состояние матери ухудшилось, поехали в Высокую Гору. Слава богу, успели. Больная мать успела проститься с ними, сказав сыну и любимой снохе напутственные слова.

О смерти шурина узнали за считанные минуты перед выходом на сцену в Башкортостане. Они тогда остановились в Нефтекамске, в квартире Гульшат. Внезапно Габдулхай пропал. «Он к ребятам пошел», — сказала Гульшат, не дав узнать, что Габдулхай получил из деревни дурные известия, предупредив: «Ханию берегите, не говорите». За два часа до концерта кто-то позвонил Хание на сотовый и рассказал. Как рыдала тогда Хания! Плакала, потому что не могла быть рядом с мужем в тяжелую минуту, не смогла проститься с шурином, который в последние годы жил с ними и стал очень близок. И как потом, проглотив слезы, петь со смехом: «Здравствуй, счастье, здравствуй!»?

У красавицы-сестры здоровяк-сын Равиль — тоже ушел. В прекрасные юные годы бывший ей опорой в Москве близкий ее родственник, любимейший. В пору, когда горы мог свернуть. Военный был, в школе также преподавал. Сильный был человек! Месяц пролежал в коме, вернулся к жизни, на работу вышел! Умер в Курбан-байрам… От горестных слез сестра начала слепнуть...

Шамиль абый, с которым в детстве дом вверх дном переворачивали, двоюродный брат — его проводили в этом году. Он был одним из пятерых детей, которые оказались в доме у Хании, когда их мать умерла, а отец попал в тюрьму. Красивый, не наглядишься. Красиво, с душой пел. Жил в Сибири, в городе Нягань, когда ансамбль «Бәйрәм» бывал в тех краях, встречал и провожал их. А вот теперь и его проводили. Навсегда… Нелепая усмешка судьбы или злорадство, не поймешь: Хания ехала как раз туда с концертом! «Жду, встречу», — писал он, но за три дня до встречи был вынужден лечь в больницу. Хания и Габдулхай собственноручно увезли умершего дядю из Сибири в Татышлы.

За день до этого Хания увидела шурина во сне и со страхом проснулась. Прошел год со дня смерти — раньше он во сне ей не являлся… «Зачем пришел, все хорошо, пожалуйста, не тревожь, спи спокойно», — отругала она его, а в душе скребет — то, что во сне происходит, зачастую оказывается правдой. Верь, не верь, но умерших не вернешь. Слезы льются, глотаешь их, а вечером перед публикой сияешь на концерте. А сама считаешь оборванные струны души...

«Белые волны, белые волны
Никогда не станут черными.
Если уйдем, не прощаясь,
никогда нас не поймут».

Уходят ведь... Не прощаясь... Навсегда.

— Ты бы чуть-чуть о себе подумала, — говорит каждый раз настырно подруга Гульшат. — Сердце уже истрепалось. Знаешь ведь, что ноги у тебя болят, зачем носишь высокие каблуки? Почему не показываешься врачу?

— Врачи нашли в ноге тромб. А пока он до сердца доберется, я до семидесяти доживу, — машет рукой Хания, устав от того, что даже с давлением приходиться ходить из больницы в больницу. — Надоели врачи... Если поеду в деревню, прогуляюсь по росе босиком, все болезни пройдут.

«У дороги — радостные березы
В танце встретили меня.
В здравии возвращаешься порой,
Здравствуйте, березы»...

В сундуке у нее нет счета песням о возвращении. А вот об уходе песен пока нет. И такая будет. До той поры у них не было общей песни с поэтом Разилем Валиевым, даст бог, он про уход и напишет. Недавно, увидевшись после концерта в филармонии, Хания спросила у него:

— Разиль абый, давно хотела вас увидеть… Можете написать одну песню? Со словами «Ухожу я...» Песен о возвращении у меня много, а об уходе ни одной, — сказала и улыбнулась.

Поэт подумал немного и ответил:

— Не слишком ли грустно будет? У ухода много разных значений, — сказал, словно перед глазами уже предстало стихотворение.

— Пусть. Никто из нас в мире не вечен, каждый приходит, уходит… Зачем я живу, зачем жила — в таком смысле.

Успел ли написать? Надо узнать по возвращении в Казань… Музыку, может, кто-нибудь напишет, или Хания сама возьмется — разберемся еще.