Людмила Хитрина: «Нас, блокадников, в Казани осталось 104, поэтому важно рассказывать»

«Говорили: война продлится от силы 2 месяца»

Людмила Александровна Нестерова (после замужества — Хитрина) родилась 18 декабря 1935 года в Ленинграде. Еще в январе 1941-го ее отец Александр Нестеров получил направление на Казанский вертолетный завод, в эвакуацию. В спешке собрался, попрощался с семьей и уехал. «А как говорили раньше: знайте, что война продлится от силы 2 месяца. Мол, берите костюм и спецовку, больше вам ничего не потребуется, через 2 месяца вернемся», — вспоминает Людмила Александровна. Зима была холодная, морозы в январе — трескучие, в тот год ее мама, Мария Николаевна Нестерова, угодила в больницу с воспалением легких. Семья осталась в Ленинграде, надеяться и ждать скорого возвращения отца.

В городе, вплоть до самой войны, все шло своим чередом — продолжали работать детские сады и школы. Вот и совсем еще маленькая Люда в июне 41-го была отправлена «на дачу» в поселок Келломяки, что в 50 километрах от Ленинграда (сейчас — Комарово, — прим. ред.), вместе со всей детсадовской группой во главе с воспитательницей. Там, на берегу Балтики, дошколята каждый год «пропитывались» солью и солнцем, закалялись, готовясь к началу нового учебного года.

— Мама только вышла из больницы — я на даче. Воспитательница разослала открытки всем родителям: «Если вы до такого-то числа не приедете, всех эвакуируют скопом». Прислала схемы — как проехать, как найти. Оставить нас должны были в овраге неподалеку от дачи. Получив открытки, несколько родителей отправились разыскивать нас. Они пришли на железнодорожный вокзал, конечно, никаких уже пригородных поездов не было, все отменили в один миг, — рассказывает блокадница. — Подошли к начальнику военного эшелона, показали ему открытки. Он согласился, маме сказал: «Хорошо, я вас посажу в вагон, но гудков не будет, сигналов мы никаких не подаем, едем в темноте и тишине».

Вблизи поселка состав проезжал в час ночи. Машинист ненадолго сбавил ход, дав «непрошенным пассажирам» возможность спрыгнуть. Обошлось. Мария Николаевна быстро сориентировалась и нашла ребенка — девочка лежала в овраге в том же самом платьице, в котором уезжала на дачу. Мама с дочерью успешно вернулись домой — в квартиру на углу Лермонтовского проспекта и Обводного канала, 52-й дом на территории военного городка. Две маленькие женщины остались вдвоем и еще не подозревали о масштабах надвигающейся беды. «Мама 1914 года рождения, когда началась война, ей было всего 26 лет, вы только представьте себе, молоденькая совсем и с ребенком, никаких запасов, ничего нет», — вспоминает она.

«Прихожу домой, что-то пахнет вкусно, вроде мясом. Спрашиваю: «Где Гуля?»

Войну блокадница запомнила с момента пожара на Бадаевских продовольственных складах — в сентябре 1941 года немецкая авиация разбомбила деревянные строения почти в щепы, склады, на которых хранилось порядка шести тысяч тонн муки и сахара, горели несколько дней. «Помню, стоят жильцы нашего дома, — он был двух- или трехэтажный, мы на втором этаже жили, — и смотрят на зарево». Все вокруг тогда говорили, что теперь начнется голод, считалось, что там хранятся запасы на 10 лет вперед, говорит Людмила Александровна, на глазах у нее наворачиваются слезы.

— Действительно, очень быстро ввели карточки, норму урезали очень сильно — 400 граммов, 300, а потом и 100, — вздыхает блокадница. — Мама была на разборке пожарища на Бадаевских складах и однажды принесла большую такую деревяшку, которая пропиталась жженым сахаром. Ее бросишь в чай, он сладковатый и на вкус становится как жженка. Помню его.

На этаже, где жили Нестеровы, в 41-м еще жили порядка шести семей, в основном женщины с детьми. Военное командование выделило каждой семье по буржуйке, которыми и спасались от холода. С приходом зимы все стало хуже. Люди начали массово умирать от голода, замерзать на улицах. Тем не менее группа для малышей продолжала работать в блокадном Ленинграде весь 41-й год. Часто забирать оттуда маленькую Люду маме приходилось под грохот и содрогания земли от разрывающихся снарядов. Бомбежки становились все чаще. Как такового бомбоубежища вблизи военного городка не было, но в доме на соседней улице была кочегарка — котельная в подвале.

— Бывало мы прибежим, а кочегар говорит: «Женщина, уходите, пожалуйста, меня же с работы уволят — бомба попадет, произойдет взрыв, всех кипятком ошпарит, все погибнут». Очень скоро стало нечем топить, ничего не осталось: книг у нас не было, нам даже больше жечь было нечего — так бы и замерзли. Помню, как-то нам домой притащили три бревна, пилили мы сами с мамой каждый день. У нас была «двуручка», пила такая, — поясняет она. — Мне тогда было 6 лет, у меня постоянно была на руке болячка от пилы, не заживала долго. А у других и этого не было… Так и жили весь 41-й год.

Чуть позже их с мамой переселили в другую квартиру, значительно ближе к бомбоубежищу. Но сил добираться до него каждый раз уже не хватало. Бомбежки стали пересиживать дома, в кровати, закрывая голову подушками, чтобы хотя бы чуть-чуть заглушить грохот.

У родителей Людмилы Александровны в Ленинграде были друзья, семейная пара с ребенком, маленькой дочерью Гулей, оставшиеся в городе во время блокады. Хорошо запечатлелся в памяти у нее рассказ матери, Марии Николаевны, отцу.

— Мама где-то встретила эту женщину, по-моему, тетя Катя ее звали, она рассказала: «Прихожу домой, что-то пахнет вкусно, вроде мясом». Она спрашивает: «Где Гуля?». А муж говорит: «Вон я ее варю, а потом тебя съем». Он заснул, она пошла в милицию, заявила. У него сдвиг произошел от голода, от ужаса. Даже такие моменты были. Раньше ведь все это скрывалось, говорили, что людоедства в Ленинграде не было, а все было, и не такое. Среди нас тоже фантазеры есть. Одна вот пишет там, наша же блокадница, что она за хлебом одна ходила. Да не пускали никого родители, потому что боялись, что тоже могут схватить, убить и съесть!

«Специально не сообщали, что человек умер, чтобы по лишней карточке получать продукты за мертвеца»

По словам блокадницы, рассказы некоторых ее ровесников, совсем еще малышей в дни войны, вызывают лишь удивление и вопросы. В те дни сложно было представить детей одних, без сопровождения взрослых, на улице, где замертво падали люди — по дороге на работу, в очереди за хлебом, в подъезде и просто посреди широкого проспекта. От голода, отчаянья. С каждым днем надежда улетучивалась.

— Потом уже мне мама говорила, что она выжила только благодаря мне… Потому что смогла в детском саду договориться с воспитательницей, чтобы мне первое [блюдо] отдавали, а второе складывали в баночку, с собой. Вечером она приходила, растапливали буржуйку, она себе болтушку сделает из этой вот каши, поест. Вот так и жили… — вспоминает Людмила Александровна.

Наступил самый страшный для блокадников, 1942 год. Нестерову-старшую вызвали в военкомат — хотели забрать на фронт, а 7-летнюю дочь направить в детский дом. Обошлось. У Марии Николаевны нашли цингу — от постоянного недоедания у женщины распухли ноги, а на коже стали проступать черные пятна. Нестеровым, наконец, дали разрешение на выезд. К тому моменту детский сад уже был закрыт. Мама Людмилы Александровны уволилась с работы и ждала, когда будет известна дата эвакуации. На время ожидания ей поручили другую работу…

— Мы ходили по этажам близлежащих домов и определяли, где есть умершие. Некоторые лежали, возможно, и по нескольку дней… Было такое, что родственники специально не сообщали, что человек умер, чтобы по лишней карточке получать, продукты за мертвеца. Сама лично видела — идем по лестничной площадке, стоит мумия как бы: человек умер, его заворачивают в простыню или в одеяло и выносят на лестничную площадку, засовывают с ним документы, чтобы могли опознать. Бывало, труп разворачивают, а «мягкие места» отрезаны… Мама мне говорила: «Не смотри, не смотри!» Голод.

«Едем по Ладожскому озеру. Внизу под колесами лед, а поверх него вода. Заливало прямо по окнам»

5 апреля 1942 года Нестеровых эвакуировали из Ленинграда. «Дорога жизни» была почти под постоянным огнем. Машины проваливались под лед одна за одной, «налетая» на промоины. С собой разрешалось взять лишь два «узла» одежды — туфли, платье, пальто, вот и все, что удалось сберечь. Ночь предстояла длинная. «Внизу под колесами лед, а поверх него вода. Нас заливало прямо по окна. Маленький такой автобусик был. Нас не бомбили, но в темноте машины проваливались — и только все охали: ох, ах. Ехали же одни женщины и дети. Страх…» — вспоминает Людмила Александровна.

Переехав Ладогу, они сели в товарный поезд, следовавший в Ярославль. В деревне Зуево Галичского района у Нестеровых с начала войны жила родня. Перед самым началом блокады крестная маленькой Людмилы с тремя сыновьями выехала из Ленинграда, чтобы отвезти детей к бабушке, а самой вернуться, но обратно в город ее уже не пустили. Ее муж так и остался в Ленинграде. Умер от голода прямо в цеху, на работе. Связи с отцом у Марии Николаевны тогда не было, и поэтому родственники в Ярославле были единственной надеждой.

— Как переехали Ладожское озеро, сели в поезд, стали так хорошо кормить, на каждой станции — и первое, и второе, и третье. Люди умирали уже от обжорства, переедания. Голодные все, накидывались на еду. Ехали мы в теплушках — товарных вагонах, посередине которого была печка-буржуйка, нары с обеих сторон и по периметру. Меня мама оставляла в теплушке специально, а сама шла с котелками. Мне не давала и сама много не ела: понемножку, но часто. Ехала еще одна семья, мать с сыном, парню было уже 14 лет: она ела и за него, и за себя. А он ходил голодный. Мама ему говорила: «Ты скушай там, сразу как получил, а остальное принеси маме». Но она быстро умерла.

Тела умерших из поезда выбрасывали прямо на ходу, заворачивая трупы в простыни, и прикалывая на грудь документы. Хоронили их часто вдоль той же железной дороги. Через несколько дней пути они добрались до деревни.

«Мама с тетей Нюрой ездили в Дербышки, менять вещи на что-то съестное. Попали в облаву на дезертиров…»

— Зуево далеко от железной дороги, кругом — леса. Поэтому и во время войны они там не бедствовали. Хотя бы не голодали, — говорит блокадница. — Малины, помню, там — заросли, грибы собирали. И когда мы приехали, нас там всей деревней кормили… Кто принесет яиц, кто лука, на учет нас поставили, зерно выдавали. Мы тогда поели в первый раз с начала войны досыта.

В Ярославле они пробыли до конца августа в ожидании разрешения на пропуск из Казани, где все это время жил и работал отец. Александр Нестеров уже не ждал семью. Все это время он переписывался с родственниками супруги, которым земляки еще в 41-м сообщили, что жена и маленькая дочь так и не выбрались из Ленинграда — умерли с голоду. Между тем, как только они приехали в Зуево, Мария Николаевна получила казанский адрес мужа — в Игумново, нынешней Адмиралтейской слободе, и написала письмо. Как только вызов был получен, они двинулись в дорогу и к началу сентября были уже в Казани.

Здесь жизнь была гораздо тяжелее и строже, чем в деревне, вспоминает Людмила Александровна. Жили впроголодь даже те, у кого были свои огороды — сажать было просто нечего. Нестеровых «расквартировали» в частном доме бывшего белогвардейского офицера в Игумнове — помимо маленькой Людмилы там были еще пятеро детей, правда, трое из них уже работали. Но еды все равно не хватало. Хозяйка дома, тетя Нюра, брала Марию Николаевну с собой в «вылазки» — выменивать вещи на картошку и хлеб у сельчан. Женщины покупали в городе керосин, ехали в деревню, где он использовался для лампадок, и привозили пару ведер картошки. Два — на продажу, одно — на стол, рассказывает блокадница.

— Помню, мама с тетей Нюрой ездили в Дербышки, менять вещи на что-то съестное. Это сейчас там дома, город, а раньше была деревня. Один раз они попали в облаву на дезертиров. Не все же на фронт рвались… Перестрелка началась, они разделились, зашли — одна в один дом, вторая в другой. Моя мама заходит, а там милиционер сидит — они их называли «мешочниками». Он ей: «Ваши документы. Покажите, что на что меняете». Мама показывает, в паспорте написано: «Эвакуирована из Ленинграда», говорит: «А что вы просите?» Мама сказала, а он говорит хозяйке: «Дай ей, сколько просит, и столько сверх. Эта женщина пережила блокаду». А у тети Нюры забрали все.

Но просто так не отпускали никого: матери Людмилы Александровны поставили в паспорт штамп — о том, что в течение двух недель она должна устроиться на работу. Тех, кого задерживали повторно с особыми пометками в паспорте, отдавали под суд — за тунеядство. Мария Николаевна устроилась в речной техникум — уборщицей, чуть позже перешла в столовую Казанского вертолетного завода, но там долго проработать не удалось, ведь «в столовой могли работать лишь те, у кого мужья были на фронте». После войны она много лет проработала в сборочном цехе КВЗ.

Мария Николаевна умерла здесь, в Казани, в 55 лет — в 1969 году. После войны один раз съездила в Ленинград. Отец, Александр Нестеров, ушел из жизни в 1984-м.

«Не с кем становится отмечать День Победы… Нас, блокадников, осталось в Казани 104, ходячих — 40»

В Игумнове Людмила Александровна начала учиться — в 59-й школе. Закончила третий класс в 1945 году. Как раз на День Победы Нестеровым дали квартиру на Урицкого, около Сада Рыбака. «Сейчас этого барака уже нет, хороший был дом», — говорит блокадница. В то же время в Казань прибыла воинская часть, офицеры устраивались на частные квартиры. По соседству с Нестеровыми поселился майор, которого каждое утро забирала машина с личным водителем. В один из дней, встретив Марию Николаевну, шофер решил узнать, откуда они приехали, а узнав, рассказал, что как раз в апреле 1942-го служил регулировщиком на Ладожском озере.

— Мама говорила, что он побежал к машине и вытащил икону — протянул ей со словами: «Вот подарок для вашей дочки. Мне ее подарила одна полячка, я спрятал ее под сиденье, она со мной всю войну была, и ни разу я не был ранен». До сих пор она у нас в доме висит. Все хочу узнать, что за икона, может, католическая. Возможно, позже, и передам ее в музей, — поделилась блокадница, провожая нас в спальню, где уже много лет висит картина в раме.

В четвертый класс она пошла уже в 32-ю школу, которую окончила в 1953 году. Еще через четыре года, в 57-м, Людмила Александровна выпустилась из Казанского финансово-экономического института. На четвертом курсе она познакомилась с будущим мужем, курсантом Харьковского военного училища Иваном Анисимовичем. Молодой курсант тогда приехал в Казань в отпуск, а познакомились они на пляже — на водокачке. Вслед за мужем она объездила всю страну — от Балтийска и Калининграда до Дальнего Востока. Они воспитали двоих детей — дочь и сына, а теперь у них трое внуков.

После демобилизации Ивана Анисимовича семья обосновалась в Казани. В счастливом браке Хитрины живут уже 63 года — на полках расставлены совместные семейные снимки, фотокарточки с награждений с Фаридом Мухаметшиным и Сергеем Мироновым. Часто их навещают дети и внуки, так что средств и внимания хватает, улыбаются супруги.

— Конечно, сейчас уже не с кем становится отмечать День Победы… Если мне 84, а им, фронтовикам, в 42-м по 16 лет… Их уже нет. Даже нас, блокадников, осталось в Казани 104, ходячих — 40. Сейчас даже не приглашают особо в школы выступать, у многих — забывчивость… — объясняет Людмила Александровна. — Поэтому важно помнить и рассказывать молодым людям о том, что случилось, о том, что было пережито. Сейчас нам-то внимания очень много уделяют, нам обижаться не на что.