Александр Сладковский закалился в водах «Стикса»

Уже исполнен «Манфред»

Конечно, взять в первом отделении симфоническую поэму Петра Чайковского, где страсть, особенно в последней части, зашкаливает, а второе отделение отдать еще и «Стиксу» — это был риск. Риск, что просто не хватит дыхания, что и оркестр, и дирижер перегорят еще к концу первого отделения, и «Стикс» пойдет уже на чистой технике, на автопилоте. Но нет, этого не случилось. Забегая вперед, можно сказать, что сочинение Гии Канчели звучало так, словно не было бешеного темперамента в «Манфреде», словно и оркестр, и маэстро только-только вышли на сцену.

…Странным образом весь концерт в голове вертелись строчки Пастернака, не имеющие прямого отношения ни к «Манфреду», ни тем более к «Стиксу».

«…Уже написан Вертер, а в наши дни и ветер пахнет смертью: открыть окно — что жилы отворить». Вертер-ветер, Манфред-ветер, ветер Стикса носились над залом. Было страшно и весело, страшно от маячащего Танатоса и весело от возможности постоять на краю бездны, куда мы попали со стремительно несущейся музыкальной волной. Все-таки упоение в таком бою с собственными эмоциями и подсознанием действительно есть.

Четырехчастный «Манфред» шел на одном дыхании. Центр трагедии непокорного героя Байрона и Чайковского словно сосредоточился в фигуре дирижера. Четкая черная вертикаль (Сладковский дирижировал во фраке), взмахи рук — крылья бьющейся птицы. Птицы, летящей над Альпами, где блуждает Манфред. Что ищет он в стране далекой? Как и Вертер (о, эти аллюзии классиков!) — утраченную любовь.

Пастораль средней части симфонической поэмы — возможность чуть-чуть передохнуть для слушателя, чтобы потом музыка обрушилась вновь, став совсем невозможной к финалу. Однажды, между частями, пауза чуть-чуть больше, чем обычно. Совсем незаметно, на доли секунды, но именно эти мгновения нужны дирижеру для того, чтобы взять дыхание. И опять душа Манфреда, этого романтического героя с его неустроенностью, непокорностью, страстью, мечется, не примирившись с миром.

Одиночество, оторванность, тоска по невозможному — вот что читает в «Манфреде» Сладковский. И — страстное желание счастья, пусть невозможного, но не менее обетованного. Впрочем, что значит нейтральное «читает»? Дирижер, и это уже второй раз за сезон, первый раз мы это наблюдали в «Евгении Онегине», перевоплощается в героя. Он был Онегиным на одном из предыдущих концертов, денди, который сменил нравоучительный тон на отчаянное «О, жалкий жребий мой». Сейчас он — Манфред, он один среди холодного безмолвия Альп, а та музыка, что сейчас исполняет оркестр — это отчаянный крик его души. «Открыть окно — что жилы отворить».

Меч Гефеста

У слова «Стикс» есть несколько значений, одно из них — река в царстве Аида. Именно в этой реке Гефест, опустив в воды Стикса свой меч, закалил его. Здесь богиня Фетида окунула младенца Ахиллеса, будущего античного героя, в темную воду, сделав его практически неуязвимым. В симфонии Гии Канчели Стикс — это именно та река. Одна из пяти — с темными, холодными водами.

«Стикс» Канчели — это и реквием, и светлая ода вечной жизни и непременной встречи с теми, кто уже покинул нас. Будь спокоен, Манфред, ты встретишь свою возлюбленную. Второе отделение концерта «Осенний вечер с Юрием Башметом» некоторым образом в смысловом плане стало продолжением первого.

Симфоническая поэма Канчели написана для оркестра, смешанного хора и альта. Она посвящена Юрию Башмету, именно он, «альтист Данилов», прототип главного героя культового романа, солировал в Казани. В качестве хорового коллектива был выбран хор Казанской государственной консерватории под управлением Владислава Лукьянова.

Хоровые тексты в «Стиксе» весьма своеобразны — это и грузинский и сванетский фольклор, отсыл к Шекспиру и Галактиону Табидзе, христианские молитвы, названия грузинских монастырей. То есть композитор берет огромный культурный пласт, где есть и народные традиции, и отсыл к шедеврам мировой культуры, и философско-религиозная составляющая. Безбрежный мир, питающий художника. И имена родных людей, уже ушедших. Туда, где течет Стикс. Среди них — имя Альфреда Шнитке.

«Стикс» для Сладковского — произведение не случайное, у него тоже есть своя история. «Я был на первой репетиции «Стикса» в Мариинском театре, репетировал Валерий Гергиев. Более того, я присутствовал в Германии, в маленьком городке Шнаккенбург, где был на фестивале, этот городок был пограничным между восточной и западной Германией. В доме, где когда-то была таможня, позже поселился пианист Аркадий Цинципер, он отреставрировал дом и сделал в нем концертный зал. Канчели неоднократно бывал на этом фестивале в Шнаккенбурге на берегу Эльбы. В тот момент, когда Канчели сочинял «Стикса» в кабинете у Цинципера за роялем, я находился в соседней комнате. В тот момент я не мог предполагать, что большая часть моей жизни пройдет под знаком этого сочинения, посвященного Юрию Башмету. И Башмет пригласил меня на первую московскую премьеру. А вторую московскую премьеру в 2002 году дирижировал уже я, это было на вручении премии «Триумф», — рассказал за несколько дней до казанского концерта маэстро.

Башмет, сидящий во время исполнения, в темном костюме со странным медальоном на груди, — как пришелец из иного мира. Его знаменитая темная шевелюра иногда закрывает лицо, его альт плачет, страдает, успокаивает. Сладковский тоже другой, он разительно изменился после первого отделения.

Словно тот непокорный красавец остался в темных закоулках альпийских лесов. На маэстро черная блуза, весь он сосредоточенно-притихший. Но эта тишина обманчива, это — затишье перед ураганом. В «Стиксе» маэстро снова поразит нас темпераментом, яростью и страстью, льющейся через край. Он, словно меч Гефеста, вышел из вод этой подземной реки закалившись.

И солист, и оркестр ведут свой скорбный рассказ о том месте, куда рано или поздно уйдут все, о тех предстоящих нездешних встречах. Жизнь, смерть и бессмертие — вот о чем рассказывает нам Башмет, поддержанный хором и оркестром, игра которого, каждый нюанс, каждая музыкальная фраза отделаны безупречно, а все вместе — скорбно и светло.

И после бури, урагана, вновь наступает тишина. Что слышим мы в финале — шорох ветра или нежнейший плеск волны? Кто знает… Быть может — умрем. Наверное — воскреснем. По-другому не будет. Аплодисменты переполненного зала, звучавшие более пятнадцати минут, признаться, очень мешали сохранить в душе эту наступившую, подаренную нам композитором, солистом и дирижером тишину.