«Человечество перестало понимать, куда движется наука»

«Что если человек в конце концов добровольно окажется придатком искусственного интеллекта, любимым животным ИИ?»

— Скажите, какие научно-технические революции человечество пережило за последние годы?

— Выделю три главные вещи, которые у всех на слуху. Первое — это качественно новое состояние интернета: интернет вещей. Интернет первого поколения был скорее связью между корпорациями и людьми. Но постепенно пользователями интернета будут становиться самые обычные вещи, например холодильник или чайник. Они будут обмениваться гораздо большими потоками информации, чем люди. Конечно, это может привести к трансформации многих социальных институтов. Такая технология способна изменить будущее.

Вторая технология или, скорее, набор технологий связан с «киборгизацией». Это и нейроинтерфейсы, которые позволяют усилием мозга управлять различными приборами, а парализованным людям — даже ходить с помощью управляемых экзоскелетов. Сюда же можно отнести разнообразные чипы и импланты для расширения памяти, совершенствования физических и интеллектуальных способностей организма, откладывания периода старения, замены больных и поврежденных органов. Судя по всему, такие технологии тоже способны изменить будущее человечества — причем не внешним, а внутренним образом, на уровне самоосмысления и самоидентификации.

Третье из того, что мне кажется особенно важным, это искусственный интеллект. Похоже, что ИИ вышел на новые рубежи, с которых он может не просто дополнить, но и опередить интеллект естественный. Что если человек в конце концов добровольно окажется придатком искусственного интеллекта, любимым животным ИИ? Может быть, человечеству суждено переосмыслить свою роль и видение себя в качестве венца творения, вершины прогресса. Так, например, в романе Стругацких «За миллиард лет до конца света» выдвигалась идея, что подлинный венец творения — это, возможно, ломтик лимона и рюмка коньяка. А человек был создан лишь для того, чтобы выращивать лимоны и делать коньяк.

Похоже, что ИИ вышел на новые рубежи, с которых он может не просто дополнить, но и опередить интеллект естественный. Что если человек в конце концов добровольно окажется придатком искусственного интеллекта, любимым животным ИИ? Может быть, человечеству суждено переосмыслить свою роль и видение себя в качестве венца творения, вершины прогресса

— А какова цель современной науки? В том, чтобы создать комфортную жизнь для людей и объяснить все, что пока еще необъяснимо?

— Я сделаю небольшое отступление, отвечая на этот вопрос. Среди ученых и философов науки существуют два больших лагеря, которые отличаются своими ценностными установками. Первый лагерь можно назвать «реалистами» — они считают, что есть что-то реальное, чем наука действительно занимается. Например, существуют истина, факты, имеет смысл стремиться к открытию новых фактов и к поиску истины. Они считают, что мы можем измерять наше движение в сторону истины и у нас могут быть какие-то критерии этого прогресса. Из такой совокупности утверждений органично вытекает важная установка: наука имеет свою собственную автономную ценность. Например, для науки поиск истины (если она понята реалистично, а не просто как красивое слово) оказывается руководящей ценностью, ради которой наука существует. А вот служение обществу, прогресс человечества и счастье будущих поколений — это все можно уже считать приятными побочными результатами.

И есть другой лагерь, лагерь «инструменталистов», который говорит, что мы не можем всерьез утверждать существование какой-то независимой от нас истины, каких-то фактов, независимых от наших теорий и способов их наблюдения. Они говорят, что ценность науки в практическом ее применении. И все красивые формулы, все теоретические понятия, все выведенные наукой законы являются не проникновением в суть вещей (ведь никакой «сути» нет), а скорее удобным способом описания имеющихся в нашем распоряжении фактов. Другими словами, «инструменталисты» «сдувают» ценность научного реализма. Они больше обращают внимание на то, что наука хорошо работает, а достигает ли она истины — этого мы не знаем. По крайней мере, наука справляется с описательными, технологическими и другими проблемами, которые перед ней встают. Вот здесь представителям этого лагеря нельзя опереться на автономные ценности, характерные именно для науки, типа поиска истины. Им приходится так или иначе легитимировать ценность научного поиска внешним образом, путем указания на служение человечеству, счастье будущих поколений и тому подобное. Так что ответить на ваш первый вопрос однозначно не представляется возможным. Ни среди самих ученых, ни среди философов нет согласия.

«Сделано несколько открытий, которые переворачивают представления и ожидания, бытовавшие 20—30 лет назад»

— Но прогресс науки не остановить, так? Научно-технические революции будут продолжаться?

— Чтобы ответить на этот вопрос, буквально на пару минут вернемся в прошлое. Первая веха — это рубеж XIX и XX веков. В 1900 году в Париже состоялся математический конгресс, где светила тогдашней науки выразили свое понимание ее текущего состояния и ее будущего. Очень многие из них выступали с программными заявлениями, что, мол, мы близки к построению окончательных теорий, что мы в одном шаге от того, чтобы закончились физика, математика, логика. Они считали, что скоро докажут все возможные теоремы и точка. Давид Гильберт выступал тогда с девизом «Мы можем знать, мы должны знать!». То есть все, что может быть доказано в математике, должно быть доказано. Без остатка, полностью.

Стоит ли говорить, что проходит всего лишь несколько лет и Бертран Рассел открывает знаменитый парадокс в основаниях математики (парадокс Рассела). А в 1939 году Курт Гедель публикует знаменитую теорему о неполноте — оказывается, любая достаточно богатая формальная система содержит в себе по крайней мере некоторые истинные утверждения, которые сама не способна доказать.

Посмотрим теперь на рубеж XX и XXI веков. Здесь мы также встречаем финалистские настроения, ожидания близкого конца науки — в позитивном ключе (мы узнаем все) или негативном (мы упремся во что-то принципиально непознаваемое). Вообще говоря, чему тут удивляться? История говорит нам, что в конце каждого века у человечества обостряются эсхатологические настроения, ожидания конца. Ученые здесь не исключение.

Для меня очень важным текстом является книга Джона Хоргана «Конец науки», которая была опубликована в 1996 году. Он к тому времени, будучи научным журналистом, провел много интервью с нобелевскими лауреатами, знаменитыми учеными, которые продвинули науку на новые рубежи, с известными философами науки. Он застал в живых и Поппера, и Куна, и Фейерабенда. В целом оказалось, что большинство ведущих интеллектуалов ждут конца науки, хотя и по-разному его представляют… Сейчас мы живем уже во втором десятилетии XXI века, и опять многое изменилось. Сделано несколько открытий, которые переворачивают представления и ожидания, бытовавшие 20—30 лет назад.

Ученые неоднократно уже предрекали конец науки, и каждый раз этот конец откладывался. Пожалуй, не стоит торопиться с похоронами науки

— Какие же?

— Прежде всего, ученые неожиданным образом продвинулись к созданию единой теории TOE (Theory of everything), «Теории всего». Открылись неожиданные возможности создания принципиально новых концепций, а также проверки старых, которые раньше считались непроверяемыми и умозрительными. Особенно это заметно в области фундаментальной физики, астрофизики, космологии. Благодаря созданию Большого адронного коллайдера был открыт бозон Хиггса. Были достигнуты успехи в области квантовой телепортации и т. д. Конечно, ко всем этим новостям стоит относиться осторожно — особенно в том виде, в котором их преподносят популярные СМИ. Но все-таки налицо большие прорывы, которые нельзя игнорировать. Ученые рапортуют, что они транспортировали частицы быстрее скорости света, что бы это ни значило. Мягко говоря, это идет вразрез с тем, что мы представляли себе незыблемым в конце XX века.

Так что мой ответ на ваш вопрос сводится к следующему: попробуем посмотреть на эти процессы со стороны. Ученые неоднократно уже предрекали конец науки, и каждый раз этот конец откладывался. Пожалуй, не стоит торопиться с похоронами науки. Стоит отметить, что идея конца науки — неважно, в оптимистичном или пессимистичном варианте, — была связана с типичным для интеллектуалов XX века «похоронным» дискурсом. Он начался в конце XIX века с тезиса Ницше, что Бог умер. В XX веке Ролан Барт заявляет, что умер автор, и потом выстроилось целое кладбище из похороненных «больших концептов». Мне кажется, что ученые какое-то время были под влиянием такой «похоронной философии», но очень быстро его преодолели.

Если говорить о конце науки содержательно, то я попробую выразить свою личную точку зрения. Мне кажется, к науке больше всего применимо представление о бесконечно отодвигающемся горизонте. То есть передний край науки — это такой фронтир, где мы бьемся с непознанным, где происходит самое важное. Именно там происходят самые прорывные открытия — и каждое новое открытие ставит перед нами новые вопросы. Вот к этой классической модели, которая не предрекает нам близкого конца, мы, похоже, сегодня возвращаемся. То есть своими собственными достижениями мы отодвигаем границу возможного.

«С открытием бозона Хиггса физики приближаются к «великому объединению»

— То есть научные теории точно так же продолжат множиться, сменяться, уточняться и дополняться, так и не придя к некоему общему знаменателю?

— Я снова сделаю несколько оговорок, прежде чем ответить. Давайте оставим в стороне науки социально-гуманитарные, поскольку там все сложнее — в особенности методология. Там есть проблемы с объективностью, проверяемостью, доказательностью и научным прогрессом. О чем говорит недавний громкий «кризис воспроизводимости», который прогремел в социально-психологических науках? Едва ли не половина экспериментов, на которых учились целые поколения психологов и социальных теоретиков, оказались невоиспрозводимыми, а эффекты, описанные в них, если и наблюдались, то в два раза слабее, чем было заявлено в оригинале.

О чем говорит недавний громкий «кризис воспроизводимости», который прогремел в социально-психологических науках? Едва ли не половина экспериментов, на которых учились целые поколения психологов и социальных теоретиков, оказались невоиспрозводимыми, а эффекты, описанные в них, если и наблюдались, то в два раза слабее, чем было заявлено в оригинале

— То есть ученые повторяли эксперименты прошлого и результат не сходился с тем, что было получено тогда?

— Да, именно так. И к ним теперь очень много вопросов по методологии. В современной науке очень развито такое направление, как метаанализ, когда по какой-то проблемной теме собираются десятки исследований, каждое со своими характеристиками. Но у нас есть методы, как их можно свести в единую картину и посмотреть, сколько исследований скорее подтверждают данный эффект, а сколько его скорее опровергают. Метаанализ — это мощнейшее орудие, которое внушает оптимизм. Вооружившись метаанализом, мы выходим на более высокий уровень научности в социально-гуманитарных дисциплинах. Все это я говорю, чтобы вывести за скобки социально-гуманитарные науки. Здесь очень сложно говорить о том, что их ожидает, придут ли они к общему знаменателю и куда они вообще идут.

Если же говорить о науках естественных, то там, на первый взгляд, все выглядит как будто попроще. Там гораздо больше поводов для оптимизма в смысле ожидания синтеза. Еще в первой трети XX века была просто пропасть между квантовой физикой и теорией относительности. И та и другая считались как бы развитием классической ньютоновской механики. Но между собой эти две области — квантовая физика, изучающая субатомарную реальность, и теория относительности, изучающая мегамир, мир световых скоростей, — не стыковались вообще никак.

Но в послевоенные годы, особенно после 60-х годов, в физике, астрофизике и космологии наметился большой прогресс: появилась «стандартная модель». Физики все ближе и ближе становятся к так называемому «великому объединению», когда фундаментальные взаимодействия постепенно сводятся в одну общую теорию. Это проблема, которую Эйнштейн так и не смог решить — он не смог создать общую теорию поля, чтобы соединить гравитацию и все остальные фундаментальные взаимодействия. Сегодня, с открытием бозона Хиггса, мы приближаемся к этому великому объединению.

«Мы выходим на рубежи, где ученые говорят вещи, которые представить уже нельзя — они несоизмеримы с человеком»

— Слова и теории ученых постепенно все больше отдаляются от понимания не очень образованного человека. Кажется, скоро мы совсем перестанем понимать ученых?

— Вообще-то, я тоже могу себя отнести к людям, которые смотрят за успехами науки со стороны, из партера или даже с галерки. С появлением неклассического и постнеклассического идеалов научной рациональности наука стала сильно удаляться от здравого смысла и от наших привычных представлений о наглядном, представимом, ожидаемом. Вспомните хотя бы знаменитый двухщелевой эксперимент Томаса Юнга, когда частица — например электрон — ведет себя как волна. Казалось, что это просто взрывает все наши представления, но потом мы привыкли. Благодаря принципу дополнительности мы научились утешать себя и говорить: «Ничего, такова уж специфика подобного рода феноменов. Нам приходится здесь применять два несовместимых набора классических понятий, но в целом они дают нам полную картину, хотя и вступают в противоречие между собой».

Благодаря популяризации, благодаря представлению о коте Шредингера широкая публика уже научилась хоть немного представлять себе, что такое квантовая суперпозиция. Вероятно, со временем мы научимся представлять и другие вещи, которые кажутся контринтуитивными. Но, боюсь, за это время ученые откроют новые. Они всегда работают опережающими темпами.

Человечество вообще перестало понимать, куда движется наука. Популяризация науки — благородное дело, но я не знаю, способна ли она справиться с этой проблемой

— А в вашей жизни были какие-то неожиданные открытия, связанные с открытиями науки?

— Да, я очень хорошо помню свои ощущения, когда десять лет назад один старшеклассник рассказал мне, что сумма всех натуральных чисел (это такие числа, возникающие естественным образом при счете, — 1, 2, 3…) равняется минус 1/12. Для меня это было настолько дико! Я подумал, что здесь какой-то фокус, и вооружился всеми своими логическими навыками, чтобы разоблачить подвох. Но чем больше я изучал материал, тем сильнее убеждался в том, что современная математика говорит уже в очень непривычном для нас смысле. Методы работы с бесконечными расходящимися рядами и их «суммирования» — это такая странная штука, но она имеет смысл. Чтобы понять, в чем заключается смысл, нужно очень хорошо учить матчасть.

Похоже, что не только в математике, но и в физике, и в космологии мы выходим на рубежи, где ученые говорят вещи, которые наглядно представить уже нельзя, потому что они с человеком несоизмеримы. Это неудивительно. Когда-то наука вышла в субатомарный мир, где человека никогда не было и не будет. Это мир явлений другого порядка. То есть человек эволюционировал явно не для того, чтобы разбираться в устройстве атома. Устройство его органов чувств и мыслительных способностей непригодно для того, чтобы адекватно схватывать в каких-то ясных картинках субатомарную реальность. Также человек не создан был, чтобы путешествовать на околосветовых скоростях и рассуждать о метагалактиках и вселенных. Поэтому любой способ говорить об этом всегда будет сопрягаться с большим количеством оговорок. Когда физики говорят, что у кварков есть «цвет» и «аромат», они, конечно, имеют в виду совсем не тот смысл, который в эти слова в своей повседневной речи вкладываем мы.

— В чем вы видите опасность для науки?

— Большую опасность я вижу в том, что ученые, пытаясь придать хоть какой-то наглядный смысл своим новым концепциям, придумывают произвольные новые образы, метафоры или заимствуют их из повседневной жизни. Опасность в том, что люди поспешно и наивно начинают принимать эти метафоры. Если взять какое-то среднестатистическое научное новостное СМИ, мы, скорее всего, увидим в заголовках катастрофическое передергивание, гигантские упрощения, какие-то поразительные двусмысленности, которые рассчитаны на то, чтобы читатель легче воспринимал и понимал. А на самом деле это больше сбивает нас с толку и совсем не приближает к правде.

Мы в ситуации, когда с переднего края науки, который находится очень далеко, доносятся крики: «Эй, смотрите, мы открыли нечто новое!» Но пока мы разберемся, что же именно открыто, суть этого открытия в нашем сознании безнадежно искажается, как в плохом телефоне. Большую часть новостей науки человечество понимает систематически неправильно. Я считаю, что это проблема.

Человечество вообще перестало понимать, куда движется наука. Популяризация науки — благородное дело, но я не знаю, способна ли она справиться с этой проблемой. Потому что у популяризации есть оборотная сторона — она неизбежно связана с упрощением. А любое упрощение чревато искажением, и мы не можем быть уверены, что это искажение приемлемое.