«Если ты такой воинственный, где же твои манифесты?!»

«При работе над «Гневом» читал немецких философов»

— Булат, после прочтения романа «Гнев» создается ощущение, что у его автора депрессивный взгляд на жизнь. Это так?

— Полагаю, мрачный эффект складывается именно из-за интонации романа. Сам я стараюсь избегать драматизации. Депрессивный взгляд на действительность не менее болезнетворен, чем сравнение жизни с жевательным драже «Скитлс» и призывом попробовать радугу на вкус. Во всем этом нет никакого смысла, потому что это не приближает нас к пониманию процессов, в которые мы вовлечены.

— Когда я читала вашу книгу, у меня возникли ассоциации с «Тошнотой» Сартра: героя «Гнева» Глеба, кажется, тоже тошнит от окружающей его действительности. Вам близка такая литературная параллель или вы соотносите себя больше с другими авторами?

— Сартр сегодня модный автор среди читающей молодежи, ему посвящают интернет-мемы, но для меня французский экзистенциализм никогда не был ориентиром ни в философском, ни в художественном смысле. При работе над «Гневом» я активно читал немецких философов (Маркса, Штирнера, Ницше, Адорно), а самым сильным художественным впечатлением той поры стал роман Владимира Данихнова «Колыбельная», тягучий и обволакивающий.

— Как возникла идея написания этого романа? Кто стал прототипом главного героя? Вы сами?

— Замысел возник восемь лет назад. Отсюда, кстати, в тексте и присутствуют некоторые утраченные казанские реалии вроде магазина «Сквот». Сначала я планировал написать историю ученого, который днем погружен в регламентированную жизнь, а ночью под влиянием загадочной картины перевоплощается в безумного убийцу. Хорошо, что тогда я не довел эту идею до конца, иначе потратил бы ее на очередную эпигонскую вариацию противостояния между доктором Джекилом и мистером Хайдом.

Расхождение меня с героем начинается уже на уровне биографии. Я никогда не был женат и не преподавал в университете. Что касается личных качеств, то мне скорее близок центральный персонаж моей повести «Дистимия»: укорененный в ремесле трудоголик, рвущий обременительные связи и сторонящийся всего, что далеко от разумной умеренности.

«Расхождение меня с героем начинается уже на уровне биографии. Я никогда не был женат и не преподавал в университете». Фото vk.com/aftersamadhi

«Главный герой вызывает желание размежеваться с ним»

— В романе герой явно подвержен снобизму, противопоставляет интеллигентскую среду и «простой» народ, хотя сам вынужден тесно общаться с тем же самым народом в лице жены Лиды. Прокомментируйте, пожалуйста, эту дихотомию, в которой живет герой и наше общество.

— Я убежден, что символическая разметка общества организована чуть сложнее, чем дихотомия между «интеллигенцией» и «народом». Во-первых, самому Глебу проще установить общий язык со Славой, чем с коллегами по кафедре. Во-вторых, Веретинский в одном из эпизодов отмечает, что социальная структура имеет нечто родственное кастовой системе: внутри нее существуют такие группы, как академическая, рабочая, криминальная, бюрократическая, и проницаемость между ними не такая уж свободная. Развивая мысль героя, к этим группам можно причислить и арт-пролетариат, который выделяет в своих трудах Александр Секацкий. В «Гневе» арт-пролетариат представляют Артур Локманов, Лана Ланкастер и Алиса.

— Почему при всем своем умении красиво говорить, цитировать и рефлексировать главный герой и его образованное окружение не вызывают симпатии? Почему при всем обилии знания у них все так плохо в жизни — в семье, на работе, в социальной жизни?

— Симпатия возникает там, где мы отождествляем себя с объектом. Согласитесь, трудно отождествлять себя с Веретинским, потому что в нем нет таинственности Печорина, трудолюбия Акакия Акакиевича и даже, в конце концов, милой придурковатости Форреста Гампа. Глеб, напротив, вызывает тревогу и желание размежеваться с ним. Другое дело, что решительная к нему антипатия тоже должна настораживать, потому что мы не выносим в других прежде всего те черты, что замечаем в себе.

Что до соотнесенности знания и благополучия, то не стоит рассматривать их как рядоположенные категории. Это — явления разного порядка. В 90-е остроумным считался вопрос: «Если ты такой умный, где же твои деньги?» Я бы переформулировал: «Если ты такой умный, где же твои книги?» Или: «Если ты такой воинственный, где же твои манифесты?» Главного героя романа «Гнев» нельзя назвать успешным, но некоторые преподаватели из романа довольны своей долей.

«Казань вовлечена в процессы, свойственные неолиберальным экономикам. Все, что имеет брендовый потенциал, подвергается брендированию. Все, что можно оцифровать, оцифровывается. Вселенная схлопывается до размеров хэштега». Фото Максима Платонова

«Любой университетский интеллектуал бессильно злобствует против «господ»

— Вы пишете интересные вещи о «ненавистной Баумана» и библиотеке казанского университета: «Из-за диссонирующих образов преподаватель избегал некогда обожаемую библиотеку. На втором этаже в ней открылся Сбербанк, а на третьем устроили конференц-зал для важных шишек. Со стен сняли таблички с изречениями Лобачевского, заменив их стендами с цитатами политиков и бизнесменов о труде, свободе выбора и капитализации знаний. Нелепей всего, что лифт в библиотеке так и не починили». Как вы в свете этого оцениваете происходящее в современной Казани?

— Казань вовлечена в процессы, свойственные неолиберальным экономикам. Все, что имеет брендовый потенциал, подвергается брендированию. Все, что можно оцифровать, оцифровывается. Вселенная схлопывается до размеров хештега. Торговые центры заманивают в свои сети акциями на еду, кинотеатрами и мелодичной музыкой. Количество рекламы на каждом углу так велико, что горожанин обречен на компульсивный невроз с подергиваниями век и прочими телесными реакциями. Мне некомфортно в большом городе, но в иной локации я себя не мыслю.

— Вы четко описали положение современных гуманитариев: «Умом Глеб понимал, что рассуждает как типичный агент ресентимента, как посыльный на службе гуманитарного знания. Понимал, что его растроганность превращается в озлобленность, пусть и обоснованную, но смешную в густо рассеянных идеалистических притязаниях». Таково положение гуманитариев в провинциальных только городах или такова ситуация по всей стране, по всему миру? И какие варианты есть у гуманитариев воздействовать на происходящее в мире, или же им остается только озлобиться?

— Понятие «ресентимент» ввел в конце XIX века Ницше, обозначив этим словом бессильное злобствование рабов против господ, лежащее в основе системы моральных ценностей. Мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что ресентиментом в той или иной мере заражен любой университетский интеллектуал что в Париже, что в Массачусетсе, что в Казани. Да что интеллектуал — каждый, кто трясет кулаком перед экраном с новостями или кто оставляет яростный комментарий под новостью о пенсионной реформе, в этот момент, не зная того, действует как агент ресентимента. Ловушка заключается в том, что субъект, возжелавший покинуть ряды разгневанных рабов, ожесточается не только на господ, но и на себя и свое окружение тоже.

Что до вариантов воздействия на происходящее, то они есть. Я как раз размышляю над ними в тексте, над которым работаю сейчас.

— Какова сегодня вообще роль и сфера влияния преподавателя? Приведу слова, которые говорит друг главного героя: «Родители для нее не авторитет, она теперь слушает промоутеров, читает паблики и прогрессивных блогеров. И всему этому противопоставлено университетское образование. В том числе и в твоем лице. Значит, будущее Иры зависит и от тебя».

— Фразу произносит персонаж, который сам не доучился, поэтому к его совету я бы отнесся критически. Боюсь, что всем будет лучше, если преподаватель не будет возлагать на себя воспитательские функции. Если он передаст студентам страсть к предмету, то чего этому преподавателю еще желать?

«Вообще, вопрос о смысле жизни настораживает. Почему у нее должен быть раз и навсегда установленный смысл? Возможно ли это вообще? Какие цели преследует тот, кто спрашивает об этом?» Фото vk.com/aftersamadhi (на вручении премии «Лицей»)

«Бакунин предсказал, что марксистская концепция диктатуры пролетариата приведет к казарменному социализму»

— Вся жизнь героев романа завязана на гаджетах. Как вы расцениваете их влияние на жизнь человека?

— С одной стороны, я бы не стал демонизировать их и поддерживать определенного тона обвинительную речь, которая сообщает нам, будто гаджеты убивают человеческие эмоции, будто они лишают нас роскоши живого общения и мы теряем частичку себя. С другой стороны, гаджеты дополнительно невротизируют нас: заставляют смотреть оповещения, следить за уровнем зарядки, менять расположение иконок до перфекционистского идеала. Если отключить большинство оповещений и не слишком баловать смартфон, то можно даже сохранить иллюзию контроля над ним.

— Гнев на кого растет у главного героя? На самого себя, кто не может ни на что решиться? На среду? На город? На время? Интересен ваш ответ в контексте вот этой цитаты: «Он вступился бы за любой бунт, впрягся бы в любой многообещающий скандал, даже первым ткнул бы в начальственную ректорскую морду гнилой воблой или селедкой, если бы только получил достоверный сигнал, что его порыв подхватят».

— Я бы осторожно предположил, что аффектированность главного героя возрастает из-за того, что он не находит прочной опоры, которой так жаждет любой обсессивный невротик. Он мучительно ждет сигнала, который возвестил бы ему: «Пора действовать!», и не дожидается. Окружающая действительность такой опоры Веретинскому (как, впрочем, и любому из нас) не предоставляет. Когда нам кажется, что мы опытным путем отыскали твердую почву под ногами, то можно быть уверенными: завтра мы засомневаемся в ее твердости.

— Главный герой говорит студентке, что в ее стихах есть обреченность, отсутствие смысла жить. И она радуется этому, потому что это оформляется в рамках литературы. Однако в повседневной жизни это скорее повод для сумасшествия и самоубийства, что и происходит с главным героем. Поэтому хочется спросить вас: а вы сами видите выход из ситуации, в которой оказался ваш герой в романе? В чем вы находите смысл жить?

— Было бы интересно, если бы Веретинский обратился ко мне за советом. Вероятно, я бы уклонился от рекомендаций… Впрочем, если серьезно, то герой, исчерпавший все примирительные варианты, может попробовать отойти в сторону без этих панических жестов. Почему нет.

Вообще, вопрос о смысле жизни настораживает. Почему у нее должен быть раз и навсегда установленный смысл? Возможно ли это вообще? Какие цели преследует тот, кто спрашивает об этом?

Совершая поступки и делая ставку на тот или иной проект, мы не руководствуемся такой зыбкой категорией, как смысл. В лучшем случае мы констатируем его ретроактивно, задним числом, а обычно и вовсе не вспоминаем о нем. Смысл — это как добавочное измерение, декоративное и малопригодное. То, что мы порой принимаем за недостаток смысла, на поверку оказывается чем-то другим.

«Совершая поступки и делая ставку на тот или иной проект, мы не руководствуемся такой зыбкой категорией, как смысл. В лучшем случае мы констатируем его ретроактивно, задним числом, а обычно и вовсе не вспоминаем о нем. Смысл — это как добавочное измерение, декоративное и малопригодное». Фото vk.com/aftersamadhi

— Кого из левых авторов (мыслителей, экономистов) вы особенно цените? За что?

— Между Бакуниным и Марксом я выберу первого и сделаю это не из патриотических соображений. В работе «Государственность и анархия», написанной за полвека до Октябрьской революции, Бакунин предсказал, что марксистская концепция диктатуры пролетариата приведет к казарменному социализму и смене одной деспотии на другую, партийную. Из современных мыслителей наиболее ярким последователем Бакунина можно назвать Ноама Хомского, который недавно справил девяностолетие. Труды Хомского стоит читать всем, кто желает разобраться в истории ХХ века и в текущей политической ситуации.

В качестве эпиграфа к «Гневу» я предпослал цитату из «Диалектики Просвещения» Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно. Без ее прочтения тяжело понять, что из себя представляет современный университет и как он сложился. Кроме того, из современников рекомендую Алена Бадью и Славоя Жижека, мыслителей не только умных, но и задорных, куражистых, парадоксальных. В поле отечественной мысли назову имена Алексея Цветкова-младшего и Оксаны Тимофеевой.