Отважный воин-поэт или разбойник: кем был Салават Юлаев?

Салават — национальный герой Башкортостана. Его имя носят город, сельский район, хоккейный клуб, улицы и проспекты. О нем написаны десятки книг и научных статей. Однако многие из них грешат однобокостью, попытками подогнать исторический материал под современные им концепции. В царское время его изображали «вором и злодеем», в советское время — едва ли не революционером, а в либеральную эпоху 90-х гг. из него пытались вылепить банального разбойника. Но он не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Русский бунт — бессмысленный и беспощадный?

Пугачевщина была антиправительственным движением. Как к этому должны относиться мы, ныне живущие? Осуждать восставших за то, что они осмелились выразить свой протест непарламентскими методами? Но ведь государство не оставило им иных средств, кроме как взять в руки оружие, чтобы донести свой глас до власть предержащих.

Симбирский купец Иван Грязнов, служивший у Пугачева главным полковником, писал: «Всему свету известно, сколько во изнурение приведена Россия, от кого же, вам самим небезызвестно. Дворянство обладает крестьянами, но, хотя в Законе Божием и написано, чтоб они крестьян содержали, как детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гоняли за зайцами. Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работою удручили, что и в ссылках того никогда не бывало, да и нет...».

В просвещенный XVIII век Россия была единственной страной, в которой подавляющая часть коренного населения, а не привезенного из заграницы, подобно американским неграм, находилась в рабстве. Такое положение дел не могло не быть питательной средой для мятежей. Нужна была лишь соответствующая идеологическая платформа. И она нашлась.

Донской казак Емельян Пугачев объявил себя «чудесно спасшимся» царем Петром Федоровичем, и народ охотно в это поверил. Так что Пугачевщина, говоря словами А.С. Пушкина, была бунтом беспощадным, однако далеко не бессмысленным. Другое дело, что правящая элита государства сделала ошибочные выводы из произошедших событий — окончательно законсервировала крепостную систему вместо того, чтобы проводить реформы.

Допрос Салавата (1955 г.). Худ. А.А. Кузнецов

Идея башкирского восстания

«Неужели-то проклятая сволочь не образумится? Ведь не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование», — писал генерал А. Бибиков литератору Д. Фонвизину. Действительно, всеобщее негодование охватило все слои населения: крепостные крестьяне стонали под рабством, в которое они были окончательно ввергнуты вольностями, дарованными дворянству Екатериной II; горнозаводские рабочие — под тяжким игом подневольного труда; поволжские инородцы — татары, чуваши, марийцы, удмурты — страдали от национального угнетения. Однако не они были движущей силой, движения.

Секретарь Пугачевской военной коллегии Алексей Дубровский на допросе показывал: «Во всем возмущении и начатии дела состоят причиною яицкие казаки, которые, сообщась заедино думою с башкирцами, хотели отменить учиненную якобы им обиду от бояр...».

Чем были недовольны башкиры? Стремительная индустриализация, охватившая край, больно ударила по их интересам. В результате прямых конфискаций и неравноправных сделок, совершенных под административным давлением оренбургских губернаторов, башкиры лишились миллионов десятин земли и лесных угодий. К тому же еще не зажили раны прежних восстаний.

Писатель и этнограф XIX века Филипп Нефедов на примере отца Салавата Юлая Азналина, старшины Шайтан-Кудейской волости, описал настроения башкирской знати накануне восстания: «Юлай был вотчинник, человек богатый, умный и влиятельный <...>. Местные власти относились к башкирскому старшине с доверием; недаром же Юлай участвовал в погоне за калмыками и ходил в Польшу усмирять польских конфедератов <...>. Но башкирский старшина в действительности далеко не был тем, чем он так искусно умел казаться. На глазах у Юлая пылали башкирские селения, разорялся край; у него самого купцом Твердышевым отнята земля под Симский завод <...>. Истый башкир, горячо любивший родину, Юлай не мог оставаться равнодушным зрителем; он маскировал свои чувства, но в душе оставался недоволен и таил месть. От такого отца родился Салават».

Относительно истинного происхождения Пугачева башкиры ничуть не заблуждались. После войны сотник Бала-Катайской волости Упак Абзанов на допросе показывал: «Зная, что Пугачев из злейших разбойник, башкирские старшины повиновались ему единственно льстясь лестным его обещанием, что он может возвратить в здешних местах заселившую землю и что господ никого не будет, а всякий сделается самовластным», т. е. свободным и равноправным.

Башкирские воины. Худ. А.О. Орловский (posredi.ru)

«Салават наш был герой»

9 ноября 1773 года у деревни Юзеевой повстанческое войско, состоявшее из казаков и башкир, внезапно атаковав, разбило авангард корпуса генерала Кара, командующего войсками первой карательной экспедиции. В самый критический момент сражения, башкирская конница князя Уракова, шедшая на помощь Кару, в полном составе перешла на сторону противника близ деревни Биккулово. Среди них был молодой воин Салават Юлаев.

Получив от Пугачева чин полковника, он отбыл на родину, чтобы возглавить движение на Сибирской дороге Башкирии. Здесь он в короткие сроки собрал отряд и, двинувшись на север, 12 января 1774 года без боя взял Красноуфимскую крепость. Далее он отправился к Кунгуру, тогдашней столице Пермского края, и возглавил все повстанческие силы.

Одновременно с Салаватом к городу со своим отрядом прибывает табынский казак и пугачевский бригадир Иван Кузнецов, на дочери которого Оксане, по сценарию фильма Якова Протазанова «Салават Юлаев» (1941 год), якобы женился Салават-батыр. 23 января 1774 года пугачевцы предприняли генеральный штурм Кунгура: Кузнецов с одной тысячей крестьян и казаков при шести пушках двинулся с юга, а Салават, у которого было 3 тысячи башкир и 10 пушек, ударил с севера. В одном месте юлаевцам удалось пробить брешь в крепостной стене и ворваться в город, но гарнизон сумел отбить атаку башкир. Затем было еще несколько штурмов, но крепость устояла. Именно в дни яростной осады города среди местного русского населения родилась песня:

Салават наш был герой,
Смело он ходил на бой,
Три кольчуги надевал,
И к Кунгуру подступал,
Сорок пушек заряжал,
Да в Кунгур-крепость стрелял.

В это же самое время походный старшина Бурзянской волости и повстанческий главный полковник Каранай Муратов осаждал Мензелинск и Елабугу, а упомянутый Иван Грязнов с группой башкирских предводителей, среди которых были старшины Айлинской, Кара-Табынской, Бикатинской волостей Иса Токтагулов, Юламан Кушаев, Базаргул Юнаев и другие, захватил Челябинск. Таким образом, сложилось четыре повстанческих лагеря Оренбургский, Мензелинский, Кунгурский и Челябинский, действовавших автономно.

Обелиск в честь победы над Пугачевым в Кунгуе. Фото wikipedia.org

Пугачев и Салават

В марте 1774 года к Оренбургу, осажденному главной армией Пугачева, подошли войска второй карательной экспедиции под командованием генерала Бибикова. Узнав о планах Пугачева тайно бежать в Персию, башкиры заявили ему: «Ты нас уверял, что ты государь, и обещал, Оренбург взяв, сделать, чтоб губернии не быть, чтоб мы были оной не подвластны. А теперь хочешь бежать и нас оставить на такую же пагубу, которую за мятеж терпели отцы наши, которых казнили смертью. И так мы до того времени тебя никуда не упустим, покуда ты действительно не исполнишь своего обещания».

Они удержали Пугачева от бегства, поэтому восстание затянулось еще на целый год. По приглашению старшины Бушман-Кыпчакской волости Кинзи Арсланова «царь» ушел в глубь Башкирии, где в короткие сроки было собрано новое 10-тысячное войско. Начался второй этап Пугачевщины. А.С. Пушкин писал: «Башкирцы не унялись. Старый их мятежник Юлай, скрывшийся во время казней 1741 года, явился между ими с сыном своим Салаватом. Вся Башкирия восстала, и бедствие разгорелось с вящей силой».

Войска шести царских генералов — Щербатова, Фреймана, Станиславского, Деколонга, Голицина, Рейнсдорпа — были скованы действиями отрядов Караная Муратова, Каскына Самарова, Мурата Абралова, Аладдина Бектуганова, Юламана Кушаева и других башкирских предводителей. Это обстоятельство позволило подполковнику Санкт-Петербургского карабинерного полка И.И. Михельсону сосредоточиться исключительно на преследовании Пугачева. Идя к нему наперерез, 5 мая он встретился с Салаватом.

А.С. Пушкин писал: «Михельсон <...> продолжал путь, несмотря на всевозможные препятствия, и 5 мая у Симского завода настиг толпу башкирцев, предводительствуемых свирепым Салаватом...». Следующий бой с Салаватом произошел близ деревни Ерал.

Михельсон докладывал: «Жители объявили мне, что злодеи, собравшись в великом числе, имев несколько пушек, только мало пороху, от деревни в четырех верстах на поле меня ожидают <...>. Приближаясь к ним, они, начав стрельбу, прямо кинулись на моих передовых. Злодеи, не уважая нашу атаку, прямо пошли к нам навстречу, однако помощью божьей по немалом от них супротивлении были обращены в бег...».

3 и 5 июня объединенные силы Салавата и Пугачева дали два сражения Михельсону, об исходе которых каждая из сторон заявила как о своей победе. Так или иначе отряду Михельсона, потрепанному в череде боев, пришлось отступить в Уфу. Именно это обстоятельство дало возможность повстанцам уйти от погони и прорваться к Казани. На радостях Пугачев присвоил Салавату звание бригадира, т. е. бригадного генерала.

«Взятие Казани Пугачевым» (1847 г.). Худ. Ф. Моллер (cultobzor.ru)

И один в поле воин

Салават в казанском походе участия не принимал, так как был ранен под Осой и был вынужден отбыть домой для излечения. 10-тысячной башкирской конницей (из 20 тысяч человек всей пугачевской армии) при штурме губернского центра командовал повстанческий генерал Юламан Кушаев. По свидетельству участника тех боев башкира Айлинской волости Хамзы Баязитова, у стен Казани «башкирцы находились впереди пугачевской толпы, будучи чрезвычайно порублены». После сожжения города башкиры попрощались с «царем» и вернулись на родину, а Пугачев, переправившись через Волгу, двинулся дальше.

Пушкин писал: «Пугачев бежал, но бегство его казалось нашествием». 24 августа 1774 года Михельсон разбивает Пугачева под Царицыном (ныне Волгоград, — прим. ред.) и вскоре самозваный царь оказывается в плену. К осени 1774 года восстание почти прекращается.

Активное сопротивление продолжает лишь один Салават. 18 сентября близ села Бураево башкирский батыр внезапно атаковал отряд подполковника И.К. Рылеева, приведя его в смятение: «Дерзкий прожект столь был сделан с их злодейскими мыслями противу вверенных мне войск вреден, которых я от такого вероломного народу никогда не воображал, однако ныне видел в настоящем деле».

22 сентября у деревни Норкино отряд Рылеева вновь подвергся нападению, о чем тот сообщал: «Будучи ж на марше, сего ж 22 числа повстречавшим злодеем башкирцом Салаваткою имел прежестокое сражение, у которого было злодейской толпы до трех тысяч человек».

18 октября 1774 года главнокомандующий карательными войсками генерал-аншеф П.И. Панин обратился к башкирам с последним ультиматумом, требуя в знак «своего истинного покаяния» выдать «главного между башкирским народом теперь возмутителя Салаватку». Однако это не подействовало.

Тогда 27 октября к нему от имени Екатерины II лично обратился начальник секретных комиссий генерал-майор П.С. Потемкин: «<...> башкирскому старшине Салавату Юлаеву. С крайним прискорбием извещаюсь я, что ты до сего времени в злобе и ослеплении погружаешься <...>. Я, будучи уполномочен всемилостивейшею ея величества поверенностию, уверяю тебя, что получишь тотчас прощение. Но если укоснеешь еще за сим вещанием, то никакой уже пощады не ожидай». Следует отметить, что правительство ни к одному из мятежников не обращалось с подобным предложением. Однако Салават отверг его. Как затем выяснило следствие, он и его ближайшие соратники дали клятву, «чтоб им до самой их погибели находиться в беспокойствии и не покоряться». 25 ноября 1774 года мятежный батыр был схвачен.

Лик Салавата

Факты биографии и боевого пути Салавата известны благодаря архивным документам, по которым трудно реконструировать его личность. Пушкин охарактеризовал его «свирепым Салаватом». Гораздо больше в этом отношении дают очерки историка и краеведа Руфа Игнатьева (1818—1886), а также уроженцев Урала писателей Филиппа Нефедова (1832—1902) и Дмитрия Мамина-Сибиряка (1852—1912), которые писали, что называется по горячим следам, когда были живы, если не сами пугачевцы, то их дети и внуки. Именно поэтому их характеристики являются слепками с того образа Салавата, который сформировался в народном сознании и который, как нам кажется, наиболее близок к своему прототипу.

Филипп Нефедов писал: «…Мысль об освобождении родины не давала ему покоя и звала на дело, манила на подвиг. Освободить Родину! Сколько чарующего, обаятельного для многих умов в этой мысли; но выступить борцом за ее осуществление мог только поэт, каким был Салават. В своем религиозно-поэтическом настроении он не раз слышал самого Бога, повелевавшего ему восстать на врагов и освободить Родину».

В свое время Мустай Карим и Расул Гамзатов, народные поэты Башкортостана и Дагестана, воспевая образы героев своих народов, сравнивали друг с другом Салавата Юлаева и имама Шамиля. Однако мысль о схожести образов вождя горцев и вождя башкир впервые была высказана еще в XIX веке Руфом Игнатьевым, который, прослушав ряд песен и былин о Салавате, сделал вывод, что «это был батыр, посланник Аллаха и патриот, вроде какого-нибудь Кази-муллы или Шамиля <...>. Пытки, наказания кнутом и ссылка придали Салавату эпитет мученика».

Таким образом, культ Салавата сформировался у башкир еще в XIX веке, хотя он не был самым знаменитым предводителем в период Пугачевщины, не говоря уже о вождях предыдущих башкирских восстаний XVII—XVIII веков. Ореол мученика, пострадавшего за весь народ, затмил собой образы остальных батыров прошлого. Мамин-Сибиряк в своих «Приваловских миллионах» описал сцену, вероятно, подсмотренную где-то во время его уральского детства: «<...> в тихом воздухе таяла и стыла башкирская монотонная песня, рассказывавшая про подвиги башкирских богатырей, особенно о знаменитом Салавате...».

Руф Игнатьев, прослушав ряд песен и былин о Салавате, сделал вывод, что «это был батыр, посланник Аллаха и патриот...»

Поэт Салават

Салават был поэтом, хотя оригиналы его стихов, по всей видимости, не дошли до нашего времени. Они сохранились лишь в виде русских подстрочных переводов, включенных в произведения Руфа Игнатьева, Филиппа Нефедова и других. В свою очередь названные авторы получили подстрочники от Абдуллы Давлетшина — подполковника, дворянина и бывшего начальника I кантона Башкирского войска. Куда подевались тексты стихов на языке тюрки, с которых осуществлялся перевод на русский язык, неизвестно. Нефедов писал: «Салават — представитель не одной грубой физической силы. Он — ученый и поэт. Он знает Коран и шариат, перед юношей почтительно склоняют головы старики, о нем все говорят, и начитанности его удивляются не только муллы, но даже сами ахуны...». Стихи Салавата проникнуты мыслью о божьей мудрости, создавшей этот прекрасный мир, а потому долг батыра — защищать свою родную землю. Судьба джигита — в руках Родины, а судьба Родины — в руках джигита.

Я гляжу на цепи гор
В нашем благостном краю,
И, вбирая их простор,
Божью милость познаю.
Песней небо раскололось —
Соловей поет в долу;
Как азан, звенит твой голос,
Богу вознося хвалу.
Не зовет ли на молитву
Верных мусульман?
Провожает меня в битву,
Мой Урал, родимый стан.

Проведя 25 лет на каторге в балтийском порту Рогервик (город Палдиски, Эстония, – прим. ред.), Салават Юлаев умер 26 сентября 1800 года. Последними строками поэта-воина, приписываемыми ему, было стихотворение «Я не умер, башкиры!»:

Ты далёко, Отчизна моя!
Я б вернулся в родные края,
В кандалах я, башкиры!

***

Мне пути заметают снега,
Но весною растают снега,
Я не умер, башкиры!