«Аульская культура»: критика одного колониального тезиса

Итак, доцент КФУ с 27-летним стажем, кандидат философских наук утверждает следующее:

«Она действительно аульская. Ниче не поделаешь — деревенская. То есть города не было, понимаете? Этот город, который возник здесь, он больше предполагал такую европейскую культуру, и здесь либо [...] слобода, либо еще что-нибудь такое, да? Понимаете? Сама культура по себе длительное время развивалась как деревенская».

Первое, что бросается в глаза, это разделение на высокую европейскую культуру города (здесь речь о Казани) и второсортную деревенскую культуру. Что не так с этим противопоставлением?

Казань — колониальный форпост?

Во-первых, город, «который возник здесь», появился не как форпост европейской цивилизации на Востоке, а с незапамятных времен был частью международных связей, торговых отношений и обмена идей, центром тюрко-мусульманской культуры. Говорить серьезно, в академической аудитории, что Казань как город исключительно «предполагал такую европейскую культуру», — значит абсолютно не знать истории региона. А ведь успехами археологов и историков так гордится Казанский университет! Более того, ценность и значимость исламской культуры в регионе высоко оценена международным сообществом, в том числе в лице ЮНЕСКО.

Хорошо известно, что в Золотой Орде происходил расцвет городской культуры. Десятилетиями археологи изучают богатейшее наследие, оставшееся от золотоордынской городской цивилизации. Любознательному читателю можно посоветовать прекрасную книгу Марка Крамаровского о культуре золотоордынского города. Разве можно высокомерно называть ярчайшую страницу мировой культуры «аульной»?

Идем дальше. Да, после разрушения золотоордынских городов татары-мусульмане были вынуждены переселиться в отдаленные селения. В городах долгое время им селиться было нельзя, а татарские слободы формировались почти как гетто для людей второго сорта. Яркий показатель состояния татарской культуры в XVII в. — тот факт, что до наших дней сохранилось очень мало рукописных книг, составленных в то время. Очевидно, что условия жизни тогда, мягко говоря, не способствовали литературному творчеству. И отнюдь не из-за «деревенско-аульного» характера татарской культуры. Причины — на поверхности.

Примитивные колхозники?

Во-вторых, само противопоставление города и деревни — очень сомнительное занятие. Социологи, например, прямо отрицают ценность такого противопоставления. Даже если абстрагироваться от восторженного восхваления «европейской городской культуры», можно ли описывать сельскую исламскую культуру в Российской империи и Советском Союзе как «деревенскую» и «аульную»? Я подозреваю, что «деревенская» культура предполагает отсутствие развитой литературы, научной мысли, искусств, ремесел и бизнеса. Но проблема в том, что вплоть до советских социальных экспериментов (особенно коллективизации и укрупнения колхозов) на селе развивалась очень глубокая и сложная культурная традиция, своими корнями, конечно же, уходящая в золотоордынское прошлое. К примеру, когда колхозник по памяти воспроизводит весь эпос «Едигей» — это образец «деревенской» культуры? Когда в деревне Ура в начале XX века открывается типография — это «деревенская» культура? Каменные мечети XVIII века в деревнях Кышкар и Каргала — это тоже «аул»? А море резной арабографической эпиграфики XVIII—XIX вв. в той же Каргале и многих других селениях по всей России? Оригинальная арабоязычная литература по каляму и фикху — это тоже «аульная» культура? Преподаватель Петербургского университета Хусаин Фаизханов (1823—1866) — представитель «аульной» культуры? Или, может быть, признанные даже современниками в том же Казанском университете Каюм Насыйри с Шихаб ад-Дином Марджани?

Татарский национализм, время от времени становящийся красной тряпкой в политической игре, сформировался еще в XIX веке. Смешно ведь говорить, что татарский национализм появился в деревне? Этот феномен фактически лег в основу школьной реформы «джадидов», способствовал всплеску журналистики после 1905 г. (а борьба за татарскую газету шла весь XIX век!) и, конечно же, появлению татарского театра.

Памятник XVIII в. в Татарской Каргале

Про XX век и говорить не буду. Десятки городских медресе дали многие сотни выдающихся деятелей культуры и искусства, ставшие советской городской интеллигенцией. А взлет татарской советской эстрады дал нам имена Ильхама Шакирова и Альфии Авзаловой. Постсоветская эпоха открыла целую плеяду талантливых творцов, развивающих татароязычную городскую культуру: это и Мубай, и Йолдыз Миннуллина, и группа «Иттифак». Чтобы начать замечать все это практически «в упор», хорошо бы хоть чуть-чуть знать татарский язык. Литературный книжный язык со своей многовековой историей и региональными особенностями.

Не чак-чаком единым…

В течение десятилетий на уровне массовой культуры нас пытаются убедить в ущербности и примитивности татарской культуры. Чак-чак, Сабантуй и гармошка — три кита татарской идентичности в нужной властям интерпретации. Ни то, ни другое, ни третье не отражает и доли процента многогранной татарской культуры, ведь книжность и литература — вот лакмусовая бумажка культурного богатства. Например, глубину языка можно оценить в обновляющемся «Письменном корпусе татарского языка», составляющем сейчас более 116 млн слов. Сохранились десятки тысяч текстов, созданных татарами в городах и селах на протяжении XVI—XX вв. На их основе пишутся диссертации не только в России, но и в лучших университетах мира.

Правда, наследие, о котором я говорю, время от времени методично уничтожалось, сам язык переводился то на одну графику, то на другую, школы и гимназии одна за другой закрывались, а потом носителей этой культуры официально объявляли «неграмотными».

Заставка в оформлении рукописной книги

О конъюнктуре и общей лодке

Все это очевидно, но тем не менее, от предложенного выше «аульного» тезиса за версту несет колониальным духом: дескать, деревенская культура «угнетенных» народов должна знать свое место, изучать ее не имеет смысла, в то время как европейская городская цивилизация — это эталон и венец человеческого развития. Это настолько примитивный европоцентризм, многократно становившийся предметом критики в постколониальных исследованиях, что с ним даже скучно спорить. Но у сторонников подобных взглядов из прошлого обязательно будут последователи, если вовремя не одернуть тех, кто должен передавать студентам знания, а не собственные идеологизированные стереотипы.

«Аульный» тезис не просто смешон, но и опасен. Безосновательное утверждение о том, что один народ со своей культурой — низкопробный, второсортный, обнажает бреши в интеллектуальной защите Республики Татарстан. Все-таки основа Республики покоится на паритете между населяющими ее народами и сложившимся набором презумпций памяти — не ворошить прошлое, чтобы строить совместное будущее. Научное сообщество, на мой взгляд, несет большую социальную ответственность за популяризацию положительного опыта добрососедских отношений, феноменов и явлений, которые нас объединяют, а не служат поводом для конфликтов. Легко поддаться политической конъюнктуре и начать деконструировать сложившийся статус-кво, но когда пена сойдет, мы все останемся у разбитого корыта. Мы — как общество, и каждый из нас по отдельности. Пока дело еще не дошло до «научного» обоснования извечной неполноценности татарского или любого другого народа нашей многонациональной Родины, нужно трезво посмотреть на сложившиеся реалии и научиться ценить друг друга. Хотим мы этого или нет, но мы сидим в одной лодке, в которой нет ни дураков, ни угнетенных варваров.