«Клипы Шнура — кульминация эпохи высмеивания»

«Появилась когорта артистов, которые чувствуют типажи эпохи»

— Дарья, каков сегодня основной набор тем популярной музыки?

— Естественно, на первом плане — любовная лирика. Потому что тема человеческих взаимоотношений волнует всех. Здесь есть определенный набор сюжетов: счастливая любовь, измена, кризис отношений — «я тебя бросаю, а ты меня не отпускаешь», и так далее.

Помимо этого, появляются интересные персонажи, которые поют не только о любви. Они были и в 90-е — те же группы «Дюна», «Кабаре-дуэт «Академия», которые не боялись быть смешными. Сегодня в числе таких известных исполнителей — Потап и Настя, в имидже которых очень сильна комедийная составляющая, та же Лолита с песней «Шпилька-каблучок». А дикая популярность Верки Сердючки связана с тем, что Андрей Данилко «нащупал» аудиторию, для которой наиболее востребована отечественная эстрада, — это дамы за сорок. Потому что они еще застали то время, когда поп-музыка что-то из себя представляла, и она для них по-прежнему является чем-то ценным, они не выключают ее из своего культурного «рациона»: если какой-то праздник, надо включить музыку и потанцевать.

Появляются такие образы и в мужском исполнении — Стас Костюшко с песней «Женщина, я не танцую» или Серега, который известен сейчас как Полиграф Шарикoff. Шнуров со своими женскими образами тоже полностью на этом построен (например, песни «Сумка», «Патриотка», «Экспонат»). Это когорта артистов, которые чувствуют типажи эпохи.

Основная масса песенной любовной лирики безлика, потому что использует стандартный набор слов в том или ином порядке (красивый/красивая ты, счастливый/несчастливый я, как у нас все хорошо/плохо — и на этом все сюжеты заканчиваются). Эта же группа артистов создает характерных, ярких героев — не всегда правильных и привлекательных, чудаковатых, не вписывающихся в современные законы успешности, порой иронизирующих над ними. И они гораздо ярче отражают время, лучше запоминаются и пользуются большим вниманием, потому что остаются засечками в культурном сознании. И когда мы будем вспоминать «нулевые» или 2010-е, то мы вспомним этих артистов.

Это удивительная функция популярной музыки: она ценна не столько сама по себе (особенно та, которая уже отзвучала и отжила), а теми воспоминаниями, которые у человека возникают, когда он начинает переслушивать группы, которые слушал во времена своей молодости или 5—10 лет назад.

«Дикая популярность Верки Сердючки связана с тем, что Андрей Данилко «нащупал» аудиторию, для которой наиболее востребована отечественная эстрада». Фото znaj.ua

— Но эти воспоминания способна вызывать любая музыка, и классика в том числе: например, если молодой человек пошел на первое свидание с девушкой на концерт Рахманинова, то он будет ассоциировать, скажем, его второй фортепианный концерт со своей влюбленностью, а не с теми трагическими интонациями, которые заложены в самой музыке.

— Да, но классическую музыку трудно «подверстать» под какие-то эмоции, тогда как поп-музыка этого не чурается. Она, наоборот, стремится к тому, чтобы отвечать на те или иные запросы, жизненные ситуации. И неслучайно современные рекомендательные сервисы ранжируются так: музыка для поднятия настроения, для веселого завершения пятницы, чтобы дожить до зарплаты. Эти подборки по принципу сопровождения тех или иных действий, то есть «музыка для…», «музыка и…». Это никого не смущает. И я не из тех людей, кто хватается за голову и восклицает: «Боже, куда катится мир!» Эти процессы неизбежны. И я вижу благотворную функцию тех же рекомендательных сервисов.

Потому что если смотреть на историю развития поп-музыки, то раньше для вхождения в шоу-бизнес нужно было иметь много средств, существовал очень ограниченный набор чартов, крутились одни и те же песни, и вот как раз тогда от звукового принуждения трудно было сбежать. Сегодня запасы музыки настолько велики, она настолько разнообразна, и доступ настолько различен, что человек с помощью рекомендательных сервисов получает возможность послушать ту музыку, на которую сам бы он не обратил внимания. Он колоссально расширяет свой кругозор.

И Сибрук (американский культуролог, автор книг Nobrow и «Машина песен: внутри фабрики хитов», — прим. ред.) пишет, что на следующем этапе развития поп-музыки те же поп-звезды будут продавать не собственные песни, а свои рекомендательные плей-листы.

«Мне очень интересны работы Шнурова и группы «Ленинград», то, как они пытаются попасть в мишень различных социальных стереотипов». Фото Дмитрия Резнова

«Клипы Шнурова — кульминация эпохи высмеивания»

— А как же клипы, без которых сегодня нельзя представить поп-музыку?

— О, это отдельная тема, особенно в отношении отечественного шоу-бизнеса. В советское время такого слова вообще не существовало, хотя в 80-е выходила и пользовалась колоссальной популярностью передача «Утренняя почта», где придумывали различные видеоролики для песен. Во многом и легендарный «Взгляд» поначалу завоевал популярность за счет того, что показывал нелегально переписанные с зарубежных новостных каналов западные клипы. Потом, уже в канун 1990 года, начал вещание канал «2х2», а еще чуть позже — в 1993 году — на Первом канале появилась программа «Горячая десятка МТV». До этого визуальным сопровождением музыки, по сути, была та действительность, которая ее окружала. «Скованные одной цепью» или «Следи за собой, будь осторожен» — жизнь была полна образов, о которых пелось в этих песнях. Не требовалось что-то снимать.

В 90-е годы началось становление российской клиповой культуры. Сегодня мы можем с умилением смотреть эти клипы. В них много наивных образов, ляпов, технической шелухи. Например, есть песня «Ты уйдешь» группы «Комиссар», и в клипе на эту песню есть сцена соблазнения девушки. Все подано настолько по-бытовому, что нет и речи о какой-либо эротике. На наш современный взгляд, в этих визуальных образах проглядывает неприкрытая нищета — как эстетическая, так и бытовая. Тогда еще не были освоены технологии показа обнаженного тела и вообще преображения реальности в некую красивую форму бытия. «Бум» пришелся на рубеж 2000-х, когда клипы становятся энциклопедией гламурной жизни: идиллические курортные пейзажи, безупречно красивые модели, сверхроскошные интерьеры. Подразумевалось, что для героев клипа это все является естественной средой обитания, притом что для большинства жителей нашей страны это отнюдь не так, мы живем в другой реальности. Клипы вкупе с глянцевыми журналами создавали некий параллельный мир, очень похожий на рай. И с сюжетом песни это все соотносилось по касательной. В основном клип намечал контуры некой истории про Нее и/или про Него.

Революция произошла после клипа Петра Налича на песню «Гитар», где вместо «Ягуара» показывают «Жигули», а вместо Багам — Подмосковье. А все, что не смогли заснять, — например, выразительные женские тела, — дорисовали от руки. Этот клип в свое время покорил русский YouTube, потому что все явно устали от бесконечно идеализированных клиповых «ландшафтов». Начинается эпоха высмеивания всего этого.

И кульминацией становится видеотворчество Шнурова и группы «Ленинград». Если разобрать, как строятся его популярные клипы, обнаружится, что там нет прямого соотношения между текстом песни и тем, что показывается в клипе. Клип понимается как короткометражка, сюжет которой строится самостоятельно, вне прямой связи с текстом песни. Но в этом зазоре между музыкой и видео создается что-то третье, что обеспечивает взрывной потенциал. Визуальные образы живут своей жизнью, и они отсылают к поведенческим стереотипам из нашей современности. Подобное тонкое, предельно ироничное и своеобразное соотношение между тем, что мы слышим в песне, и тем, что нам показывают, можно увидеть в клипе «Сумка».

— Вы сказали, что не склонны говорить о деградации песенной культуры. Возможно, потому, что всегда существовали музыкальные формы, удовлетворяющие не самые высокие потребности людей? Например, цыганские романсы любили слушать и дворяне. Правда, сейчас из такого, условно говоря, «низкого» жанра создана целая индустрия.

— Начнем с того, что никто в рамках бытовой музыки не стремился и не стремится создать шедевры, выразить сверхчувства, чувства всегда были шаблонные и закономерные, обычные. Это удовлетворяло потребность простого человека найти отзвук своим переживаниям. Просто у всех своя глубина переживаний. Кто-то пойдет слушать симфонию Густава Малера, когда ему плохо, а кто-то послушает Андрея Губина, и ему полегчает от «Лиза, не исчезай». Это уже дело вкуса.

Есть понятия «высоколобая» и «низколобая» культура, и вкусовые пристрастия сильно зависят от социального статуса. Но тот же Федор Шаляпин не чурался цыганских романсов. Дворянская культура вообще была не против того, чтобы в один вечер окунуться в цыганскую стихию, а на другой — пойти на концерт Русского филармонического общества. И это было нормально. И сегодня то же самое. В один день идешь на шоу Нюши, а на следующий — на симфонический концерт, получая впечатления и там, и там. Другой вопрос — что ты хочешь: расслабиться или вознестись?

И не стоит кого-то обвинять в деградации. Поп-музыка не ставит цель быть «высокой», ей этого не надо. Она прекрасно понимает контекст, в котором ее слушают, — по пути, мимоходом. Даже если в интервью эстрадные поп-звезды будут говорить, что хотят нести свет и добро людям, они наедине с собой прекрасно понимают степень своего влияния на людей, и их просветительский пафос на поверку весьма сомнителен.

Надо иметь в виду, что о популярной музыке нужно говорить не столько как о музыке, сколько как о социально и культурно обусловленном явлении. Мы так или иначе выходим на разговор о культурных процессах, общественном сознании и подсознании (что, по сути, трудноразличимо).

— А с чем связано возвращение на сцену когда-то популярных групп и исполнителей типа «Руки вверх»? Это игра на ностальгии?

— Мы ностальгируем не по этим песням, а по тем временам и эмоциям, которые у нас были, когда мы слушали эти песни. Те же «Иванушки International» из моего детства: я прекрасно помню свою первую школьную дискотеку, где я услышала песню «Тучи», и теперь при ее звуках передо мной встает мое детство, к которому я, как и любой другой человек, отношусь трогательно. Мне нравится не столько песня, сколько мои переживания того времени. Поэтому исполнители из 90-х периодически возвращаются. И тот же бархатистый, немного приторный тембр Сергея Жукова, солиста группы «Руки вверх», мы сразу узнаем на фоне, казалось бы, очень похожих современных певцов. Людям приятно слышать современные песни Жукова, которые построены по той же схеме, что и большинство танцевальных песен 90-х, — та же забойная ритмическая структура, сдобренная сентиментальными интонациями. Человек смотрит на вновь вышедшего на сцену Юру Шатунова и понимает, что и сам стремительно вырос и постарел. Это переживание ценности пройденного времени и в то же время — страх перед его неумолимостью: столько уже позади, а сколько впереди, никто не знает.

«Человек смотрит на вновь вышедшего на сцену Юру Шатунова и понимает, что и сам стремительно вырос и постарел». Фото globalsib.com

— Существует ли какая-то цензура на популярную музыку?

— Никакой цензуры нет. Как известно, тот же Шнуров или запикивает оригинальные слова, или же перепевает их в цензурной версии. Если нет мата, все что угодно можно спеть. Темы, связанные с телесным «низом», были крайне модны в 90-е. Тогда группа «Мальчишник» пела «Секс, секс, секс без перерыва», а Кай Метов — «Позишен намбер ту», и все подразумевали, что это про секс. Потому что наконец-то открылись шлюзы, стало допустимым говорить о телесности. Сейчас мы перешли на другой этап и о телесности говорят завуалированно.

Когда я впервые услышала песню Кости Битеева «Щечки», я подумала, что это, простите, песня про попу. Сейчас «про это» научаются говорить не напрямую, не в лоб. Поэтому прочитать эти нюансы цензура не сможет. Взять песню «Мне до весны» группы «Банд'Эрос». «Мне до весны» — это, на самом деле, замена матерного выражения. И это проходит цензурные ограничения. Словами исполнители научились играть хорошо.

И неполиткорректные темы тоже сложно четко отследить — о чем эта песня? У Кати Лель есть песня «Мой мармеладный», где фигурируют слова «джага-джага». Все в свое время ломали копья, что же такое «джага-джага». Каждый придумывал свое, и в этом была фишка этой песни. Это объединяющий момент. Встретились за барной стойкой, и есть о чем поговорить. Это создает повседневную связь. Мы все равно, вольно или нет, слышим одну и ту же музыку, которая обеспечивает нам некое общее культурное поле.

— Теперь я буду знать, что нас объединяет «джага-джага».

— Серьезно! Я говорю: «джага-джага» — и вы меня понимаете. Если я начну рассказывать о каком-то рэпере, а вы не из этой среды, то вам вряд ли будет интересно, мы не найдем общего языка. А о Кате Лель меня все поймут — с разным отношением, но у людей возникнет этот образ.

«Подросткам в русской поп-музыке нечем заняться»

— По ощущению, современное молодое поколение в основном слушает ту же популярную музыку, но исключительно иностранную. Почему, на ваш взгляд?

— Да, причем и стили, и темы в зарубежной поп-музыке те же, потому что наша отечественная эстрада калькирует и тембры, и ритмы, и аранжировки, и гармонии, и мелодические схемы. Я специально, готовясь к интервью, спросила у очень сообразительной 12-летней девочки, какую музыку она слушает. Выяснилось, что K-pop (кей-поп — сокращенно от «корейская поп-музыка»). Что ей там нравится? Они классные, стильные, у них красивые песни. А русскую музыку почему не слушает? Потому что, когда поют на английском или на корейском, она не понимает слов, она догадывается, что слова эти такие же примитивные, как и в наших русских песнях. Но когда ты полностью понимаешь слова отечественных песен, то видишь, что ничего такого в них нет, что там все строится по шаблонам, нет зазора для воображения и домысливания.

Дело в том, что людям поколения web 2.0 очень важно самим как-то участвовать в процессе восприятия контента даже массовой культуры. Да, они сейчас хорошо знают английский, по отдельности для них слова понятны, но все равно это требует расшифровки, усилий по переводу. А в русской музыке им нечем заняться. Поэтому они к ней равнодушны.

«Чем больше я слушаю, тем больше люблю нашу российскую эстраду. Но я к ней отношусь как к материалу для исследования. Мне интересно, что этим хотели сказать, какие процессы в обществе это отражает». Фото facebook.com/daria.zhurkova

— Кто же тогда слушает русскую музыку?

— Ее слушают обыватели (и я себя не исключаю из их числа). Но зачастую это жители не мегаполисов или больших городов, а жители периферии. Для них иностранный язык служит барьером, так как для них важно понимать, о чем песня. Люди среднего возраста хуже владеют языками, а в глубинке у молодых людей иностранный язык не очень востребован. А надо, чтобы было понятно. О любви? О какой любви? Он ее любит или она его? А кто кого бросает? Необходимо, чтобы содержание легко считывалось. И именно там актуальна отечественная музыка. Я люблю бывать в отдаленных местах, особенно в деревнях и поселках. Когда там едешь из одного населенного пункта в другой в общественном транспорте или на «попутке», узнаешь такую музыку, какую бы в среде большого города вряд ли бы услышал. И там ты понимаешь, для кого существует современная российская эстрада. Убеждаешься, что поп-исполнители не зря трудятся, потому что их по-прежнему слушают реальные люди.

— А что вы сами слушаете?

— На самом деле, чем больше я слушаю, тем больше люблю нашу российскую эстраду. Но я к ней отношусь как к материалу для исследования. Мне интересно, что этим хотели сказать, какие процессы в обществе это отражает. Поэтому, естественно, мне очень интересны работы Шнурова и группы «Ленинград», то, как они пытаются попасть в мишень различных социальных стереотипов. Потап с Настей не так просты, как кажется на первый взгляд, в своем ироничном отношении к современности. И отдельно — мне нравится инструментальная музыка для камерных ансамблей на стыке между поп-музыкой и классикой. Один из моих любимых композиторов — Майкл Найман. Также люблю классику. Но у меня сложные взаимоотношения с музыкой. С русской поп-музыкой я знакомлюсь зачастую в автомобиле, а классику предпочитаю слушать «живьем».

Первая и последняя часть интервью.