«Майя Плисецкая говорила, что будет танцевать, даже сидя в инвалидной коляске»

«Она и в семьдесят лет каждый день делала станок»

Начало девяностых. Я, дирижер Мариинского театра, уехав с труппой на гастроли, принимаю решение остаться в Европе. Все складывается удачно: вскоре ко мне присоединяется семья, жена с детьми, и я нахожу работу. Мы обосновываемся в Баварии, в Мюнхене, снимаем жилье, и я получаю должность пианиста-дирижера в Баварской опере.

Одна из моих обязанностей — играть в балетном классе во время репетиций. Делаю это с удовольствием, все идет в копилку, я лучше начинаю чувствовать балет, танцоров, а это важно для дирижера. В один из дней выхожу по каким-то делам из балетного класса на несколько минут, оставив ноты, а когда возвращаюсь, застываю в изумлении. Возле балетного станка делает упражнения Майя Плисецкая!

Я в шоке, не знаю, как реагировать. Великая Плисецкая — ей в то время почти семьдесят лет, и она делает станок. Заметив меня, Майя Михайловна обращается ко мне на английском, но я отвечаю ей по-русски. Она радостно удивлена: соотечественник. Я не могу скрыть эмоции, свой восторг — я всегда был ее поклонником.

Рассказываю о себе, говорю, что учился в ЦМШ при Московской консерватории, в консерватории в Санкт-Петербурге у Ильи Мусина, служил в Мариинском театре, где тогдашний руководитель балетной труппы Олег Виноградов, однокурсник Рудольфа Нуриева, с удовольствием поручал мне дирижировать балеты.

Естественно, что говорю и о том, что во время учебы в Москве многажды смотрел ее спектакли в Большом театре и даже был на премьере «Кармен-сюиты». Плисецкая удивительно проста и естественна в общении, в ней нет и толики снобизма. Так начинается наше знакомство.

Она приходит в балетный класс ежедневно, занимается. Часто после репетиций я иду провожать ее. В это время она уже не танцевала в спектаклях, но работы у нее было много — участвовала в концертах в разных странах, проводила в Петербурге свой конкурс, была членом жюри многих международных конкурсов. Но не заниматься она не могла, она делала все упражнения, необходимые для балерин, невзирая на возраст. Она любила говорить, что танцевать будет, даже сидя в инвалидной коляске.

Вскоре я познакомился с Родионом Щедриным, они с Майей Михайловной стали бывать у нас в доме, подружились с моей семьей. Майя Михайловна была очень внимательной — она не приходила к нам в дом без подарков моей жене и детям, у жены до сих пор хранятся подаренные Плисецкой золотые украшения.

Бывали мы и у них в доме, где Плисецкая традиционно угощала нас овсянкой. Готовить она не любила, но какой-то определенной диеты не придерживалась, ела все, но немного. На вопросы, как ей удается удерживать такую замечательную форму, отвечала неизменно: «Жрать надо мало!»

«Мне никогда не было с ним скучно»

Родион Щедрин несколько иной человек — он более сдержанный, рассудочный. Он необыкновенно эрудирован и с ходу может вникнуть в суть любого вопроса. Плисецкая как-то сказала мне: «Знаешь, он единственный человек в мире, с которым мне никогда не было скучно».

Кстати, когда она занималась в балетном классе, мы иногда дурачились, и я играл песни Щедрина, и Плисецкая делала упражнения, например, под веселые «Не кочегары мы, не плотники». Возможно, в это трудно поверить, но Плисецкая повлияла на мою манеру дирижирования, она научила меня лаконичности и графической четкости, без размазанности. Ее танец был именно таким. В ней никогда не было жеманности. Это и в жизни проявлялось: она говорила четко, прямо в глаза. Говорила то, что думала.

Одним из лучших ее концертных номеров был «Умирающий лебедь» на музыку Сен-Санса. Плисецкая как-то призналась, что точно не знает хореографию этого номера, а все время импровизирует. Она как-то сказала знаменательную фразу: «Только сейчас я поняла, как надо танцевать». Она в это время писала свою книгу и некоторые главы читала нам с женой вслух.

Плисецкой очень нравилось жить в Мюнхене. Этот город был для нее островком свободы. Если в Москве и Петербурге она не могла спокойно ходить по улицам, ее тут же окружали толпы поклонников, то Германия — это далеко не балетная страна. Но, живя в Европе, и она, и Щедрин пристально следили за делами в России. Плисецкая рассказывала, как 19 августа 1991 года, будучи в Давосе, они переживали, что власть в стране может перейти в руки путчистов.

Родители Плисецкой были репрессированы, и она была антикоммунисткой. Я как-то случайно сказал, что родился в Чимкенте, и Плисецкая, услышав это, изменилась в лице. Оказалось, что она ездила в этот город на свидание с матерью, отбывавшей здесь ссылку. Видно было, что с Чимкентом у нее связаны тяжелые воспоминания.

Щедрин и Плисецкая помогли мне получить место дирижера в Королевской опере Стокгольма. Там искали русского дирижера, и они рекомендовали меня интенданту этого театра. Однажды мне даже пришлось целый месяц делить мой кабинет в Стокгольме с Щедриным, Плисецкой, Ростроповичем и Вишневской.

Все четверо приехали в Королевскую оперу на постановку «Лолиты» Щедрина, Ростропович (мой кумир, ведь я по образованию еще и виолончелист!) был дирижером спектакля. Плисецкая и Галина Вишневская — обе дамы с непростым характером, но вели они себя корректно, я бы сказал, дипломатично. Были минуты, когда они шутили, и такой смех стоял в нашей комнате!

Жизнь нас немного развела, но несколько лет назад мы встретились в Казани. Плисецкая и Щедрин приезжали вместе с Валерием Гергиевым — в рамках Пасхального фестиваля он исполнял произведения Щедрина. Они не знали, что я теперь работаю в Казани, мы обнялись, поговорили.

Второго мая мне прислала СМС дочь из Стокгольма — так я узнал, что Майи Михайловны не стало. Не могу в это поверить до сих пор.

Фото на постере: ria.ru