Юрий Башмет: «Любить музыку меня научил Ленин»

«Купили скрипку за семь рублей»

— Юрий Абрамович, в вашей биографии я прочла, что в музыкальную школу вас отдали, чтобы вы не попали в плохую компанию. Вы росли трудным ребенком?

— Нет, я не был трудным ребенком, все дело в моей гениальной маме. Чтобы я действительно не попал в плохую компанию, она заранее приняла меры. Она отдавала меня в спортивные секции, в кружок рисования, но все как-то от меня отскочило, и самой удачной идеей оказалась музыка. Купили в магазине скрипку за семь рублей двадцать копеек. И я пришел домой, увидел лежащую на столе скрипку и понял, что все, это серьезно.

— Как же было возможно сочетать фехтование и скрипку? Травмировать руки не боялись?

— А мама забрала меня с фехтования. Мама не была музыкантом, но кто-то ей сказал, что фехтование может навредить, кисть будет зажата. Мама пробовала разные варианты, она все время искала вариант, при котором я смогу максимально результативно использовать свои данные.

— В какой момент вы поняли, что вам нравится заниматься классической музыкой? Потому что если человеку не нравится, он не добьется результата.

— Вы будете удивлены, но этому способствовал Владимир Ильич Ленин.

Я не был трудным ребенком, все дело в моей гениальной маме. <...> Она все время искала вариант, при котором я смогу максимально результативно использовать свои данные

— Каким образом?

— Как вы понимаете, я с ним не был знаком, но он тем не менее на меня повлиял. Оглядываясь назад, я понимаю, что в возрасте от 12 до 15 лет человек подкоркой, то ли интуицией, то ли от того, что ему что-то говорит Бог, но он понимает что-то такое, чего не понимаем мы, взрослые. И те, кто младше, это не понимают. Отрок в это время чувствует что-то парящее в атмосфере, что люди уже не чувствуют или еще не чувствуют.

«Вдруг испарились «Битлз»

— То есть мы эту способность утрачиваем?

— Наверное. И вот я был в этом возрасте. И вдруг испарились «Битлз», на которых мы молились, у меня была группа своя, я играл на гитаре. Они были для меня божественными, я молился на них, и вдруг они перестали быть таковыми. Не потому, что они что-то плохое сделали или выпустили неудачный диск, просто у меня был какой-то ступор и что-то должно было в мире поменяться. И оно поменялось. И был Джимми Хендрикс, которого я всей душой не принял, с годами я понял, что он был гениальный человек. Но тогда это было не мое. Так же, как и джаз, как песни Высоцкого — с годами из-за текстов он занял большое место в моей душе. Но тогда, в том возрасте — нет. Тогда вдруг все кончилось, мир рухнул.

— Но игрой на скрипке вы занимались?

— Для мамы ходил в музыкальную школу, занимался положенные часы и в школе у меня было лидирующее место. Но это было для мамы.

— А Ленин при чем?

— Я немного перефразирую ваш вопрос. Я бы сказал так: когда я понял, что классическая музыка — это не что-то обязательное вроде чтения «Войны и мира» в школе? Перелом наступил в школе, на занятиях по истории музыки. Я услышал второй концерт Сергея Рахманинова и в те же дни слушал шестую симфонию Чайковского. В Чайковском я услышал интонации, напоминающие мне «Битлз», например, «Мишел». Не напрасно это шлягер. Я даже разбудит папу и маму и заставил их слушать симфонию со мной, мне тогда друг подарил пластинку. Я попытался идти дальше, найти какой-то смысл в том, чем я занимаюсь, и вышел на американский джаз-рок. И попытался его скопировать. И получилась жалкая копия. Но в это время в столице Украины Киеве объявили конкурс, посвященный столетию Ленина, это был конкурс молодых исполнителей, учащихся музыкальных школ и училищ. Я начал к нему готовиться, и у меня появилась цель, для чего я занимаюсь. И понял, что я все делал сознательно. Я довольно быстро приготовил программу.

— Вы победили на этом конкурсе?

— Да, хотя это было парадоксально. Программа была легкая, я подготовил ее дней за десять и стал думать, думать, думать. Дальше все пошло осознанно.

«Черный цвет — всемогущий»

— Вам пришлось пережить не самый приятный момент, когда ваш оркестр решил остаться во Франции, а вы вернулись в Россию.

— Сейчас, по прошествии времени, я понял, что все эти люди, каждый по-своему, уже давно обрезали корни, которые их связывали с Россией. Тот коллектив, он был как сборная, они были из разных городов, они все были прекрасные профессионалы, но они столько раз уже пересаживались с места на место, а я тогда это не мог сознать. Я поверил, что они все собрались ради великой идеи. В стране было трудно, и вдруг появилась официальная возможность уехать и работать по контракту. Я теперь понимаю, что я был для них стартовой ступенью ракеты. По жизни мне сейчас все это очень понятно. Но я жил в Москве и не собирался уезжать.

— Почему вы все время ходите в черном?

— Люблю черный цвет. Он такой… всемогущий что ли.

В шестой симфонии Чайковского я услышал интонации, напоминающие мне «Битлз», например, «Мишел». Не напрасно это шлягер. Я даже разбудит папу и маму и заставил их слушать симфонию со мной, мне тогда друг подарил пластинку

— Вопрос, который вам наверняка часто задают: вы — прообраз альтиста Данилова в романе Орлова?

— Нет, это неправда, но с этим связана замечательная история. Поначалу меня очень злило, когда мне задавали такие вопросы. И я решил в свей передаче «Вокзал мечты» развенчать этот миф. Я пригласил писателя Орлова и прототипа главного героя. Передача длилась 45 минут, она была посвящена альту, был мастер, звучала музыка, сочиненная для альта. Хорошая была передача, мне за нее не стыдно. Орлов рассказал историю создания книги. Заболела его жена, ее положили в больницу, и когда он пришел ее навестить и спросил, что ей принести, она ответила: «Первую страницу нового романа». Он начал писать, консультировал его знакомый альтист из оркестра Большого театра. Я был очень доволен, что развенчал этот миф, благодарил Орлова, но дальше началась фантасмагория. Орлов благодарит меня, что я пригласил его на передачу, и говорит, что у него выходит тридцатым изданием роман на японском языке. «Но потому, что японцы вас очень любят, они попросили у меня разрешение поставить на обложку ваш портрет, а поскольку я считаю, что вы тоже — альтист Данилов, я вам эту книжку дарю. Я согласился без вашего ведома, вот вам эта книжка», — говорит мне Орлов. На обложке действительно мой портрет, только с чуть более раскосыми глазами. А так очень узнаваемый.