Владимир Путин о преемнике: «Будущий лидер должен быть достаточно молодым человеком, но зрелым»

Дж. Миклетвейт (как переведено): Господин Президент, спасибо большое, что согласились поговорить с Bloomberg. Мы во Владивостоке находимся, на границе России, – Тихоокеанское побережье, практически граница, – и это уже второй ВЭФ, который будет проводиться. Что вы планируете достичь в рамках этого форума?

В. Путин: Это способ привлечь внимание наших партнеров, потенциальных инвесторов к Дальнему Востоку России. В этом смысле данное мероприятие, данное событие мало чем отличается от других региональных форумов подобного рода. Мы в России проводим таких много: это и Экономический форум в Санкт-Петербурге (обычно мы проводим его летом, в начале лета), это Экономический форум в Сочи.

Дальний Восток для нас имеет особое значение, имея в виду приоритетность развития этого региона. В последние годы, даже, скажем так, в последние десятилетия мы здесь столкнулись с большим количеством проблем. Мало уделяли внимания этой территории, а она заслуживает гораздо большего, потому что здесь сосредоточены огромные богатства и возможности будущего развития России. Не только развития России как таковой, но и развития всего региона АТР, потому что эта земля очень богата природными и минеральными ресурсами.

Обычно, когда мы говорим о Дальнем Востоке, мы имеем в виду и собственно Дальний Восток – Приморский край, Хабаровский край, это Камчатка, это Чукотка, но это и так называемая Восточная Сибирь. Если все это вместе взять, то вся эта земля содержит колоссальные ресурсы: это нефть, газ, это 90 процентов запасов российского олова, 30 процентов запасов российского золота, 35 процентов запасов леса, здесь добывается 70 процентов российской рыбы, в этих водах.

И это регион, где достаточно развита транспортная инфраструктура, железнодорожная. Мы в последние годы активно развиваем автомобильное сообщение. И огромный потенциал: возможности развития авиационной промышленности, космической промышленности. Если вы обратили внимание, мы запустили в одном из регионов Дальнего Востока новый российский космодром. Здесь традиционно развивается, как я уже сказал, авиация, в том числе и боевая авиация. Известные во всем мире самолеты «Су» производятся именно на Дальнем Востоке России.

Наконец, мы возобновляем здесь производство морских судов, прежде всего, гражданского назначения. Только сегодня я присутствовал при начале работы одной из очень перспективных площадок в этом плане.

Дальний Восток для нас имеет особое значение, имея в виду приоритетность развития этого региона. В последние годы, даже, скажем так, в последние десятилетия мы здесь столкнулись с большим количеством проблем. Мало уделяли внимания этой территории, а она заслуживает гораздо большего, потому что здесь сосредоточены огромные богатства и возможности будущего развития России

И это очень хорошая возможность для обмена в гуманитарном плане с нашими соседями. Мы предполагаем здесь развивать музыку, театральную деятельность, выставочную деятельность. Совсем недавно прошли концерты нашего выдающегося музыканта, дирижера, господина Гергиева. Мы открываем здесь филиал петербургского Мариинского театра. Планируем здесь открыть также филиалы петербургского Эрмитажа, Вагановского балетного училища.

Как видите, мы с вами сейчас работаем в здании Дальневосточного федерального университета. Я думаю, что вы тоже смогли оценить масштаб этого учебного заведения: здесь уже тысячи молодых людей из зарубежных стран учатся, большое количество иностранных преподавателей. Нам бы очень хотелось, чтобы здесь развивалась наука и высшая школа, образование, причем с тем, чтобы это было одним из заметных центров научной деятельности во всей системе АТР. Конечно, здесь еще многое можно сделать, но с учетом потребностей рынка труда востребованность такого учебного заведения, она очевидна.

Но есть еще одно направление, которое для нас очень интересно и перспективно, кроме всего, что я перечислил выше, – это биология моря. Традиционно и на протяжении многих лет здесь находится один из ведущих институтов Академии наук России как раз по изучению биологии моря. Вы знаете, мы здесь запускаем новый центр, при нем мы построили океанариум, который должен быть не просто площадкой для публики, которая, думаю, будет получать удовольствие от общения с живой природой, но это еще и часть самого Института биологии моря. Здесь складывается интересный, перспективный кластер, и нам бы очень хотелось, чтобы наши потенциальные инвесторы, наши коллеги из зарубежных стран, прежде всего из стран АТР, знали о нем больше.

Дж. Миклетвейт: Один из гостей [форума, – прим.ред.] – это премьер-министр Японии Абэ, он приезжает во Владивосток, и кажется, что намечается политическая сделка, можно так сказать. Возможно, вы отдадите один из Курильских островов в обмен на серьезное экономическое сотрудничество, его наращивание. Готовы ли вы к такой сделке?

В. Путин: Мы не торгуем территориями, хотя проблема заключения мирного договора с Японией является, конечно, ключевой, и нам бы очень хотелось с нашими японскими друзьями найти решение этой проблемы. У нас еще в 1956 году был подписан договор, и, на удивление, он был ратифицирован и Верховным Советом СССР, и японским парламентом. Но затем японская сторона отказалась его выполнять, а затем и Советский Союз как бы свел тоже на нет все договоренности в рамках этого договора.

Несколько лет назад японские коллеги попросили нас вернуться к обсуждению этой темы, и мы это сделали, мы пошли навстречу. За предыдущие пару лет не по нашей инициативе, а по инициативе японской стороны фактически эти контакты были заморожены. Но сейчас наши партнеры проявляют желание вернуться к обсуждению этой темы. Речь не идет о каком‑то обмене, о каких‑то продажах. Речь идет о поиске решения, при котором ни одна из сторон не будет чувствовать себя внакладе, ни одна из сторон не будет чувствовать себя ни побежденной, ни проигравшей.

Дж. Миклетвейт: Но а вы сейчас к этой сделке близко подошли? Ближе, чем в 1956 году?

В. Путин: Я не думаю, что ближе, чем в 1956 году, но, во всяком случае, мы возобновили диалог на этот счет и договорились о том, что наши министры иностранных дел и соответствующие эксперты на уровне заместителей министров активизируют эту работу. Конечно, это всегда является и предметом обсуждения и на уровне президента России, и премьер-министра.

Уверен, что, когда мы будем встречаться с господином Абэ здесь, во Владивостоке, мы также будем эту тему обсуждать, но для того, чтобы ее решить, она должна быть очень хорошо продумана и подготовлена, повторяю еще раз, на принципах не нанесения ущерба, а, наоборот, на принципах создания условий для развития межгосударственных связей на длительную историческую перспективу.

Проблема заключения мирного договора с Японией является, конечно, ключевой, и нам бы очень хотелось с нашими японскими друзьями найти решение этой проблемы

Дж. Миклетвейт: Действительно, мне кажется, что территория на восточном фланге вас не так сильно волнует. Вы остров Тарабаров, например, Китаю отдали в 2004 году, а вот Калининград, например, может, тоже отдать?

В. Путин: Мы ничего не отдавали, это были территории, которые являлись спорными и в отношении которых мы вели переговоры с Китайской Народной Республикой в течение 40 лет – хочу это подчеркнуть, 40 лет, и в конце концов нашли компромисс. Часть территории окончательно закреплена за Россией, часть территории окончательно закреплена за Китайской Народной Республикой.

Хочу подчеркнуть, что это стало возможным исключительно – это очень важно – на фоне очень высокого уровня доверия, которое сложилось к тому моменту между Россией и Китаем. И если мы добьемся такого же высокого уровня доверия с Японией, то и здесь мы можем найти какие‑то компромиссы.

Но есть принципиальная разница между вопросом, связанным с японской историей, и, скажем, с нашими переговорами с Китаем. В чем она заключается? Она заключается в том, что японский вопрос возник как результат Второй мировой войны и закреплен в международных документах, связанных с результатами Второй мировой войны. А наши дискуссии с китайскими друзьями по пограничным вопросам ничего общего со Второй мировой войной и с какими‑то военными конфликтами не имеют. Первое. Вернее, это уже второе.

А третье – что касается западной части. Вы сказали про Калининград.

Дж. Миклетвейт: Это шутка, конечно.

В. Путин: А я вам скажу без всяких шуток. Если кому‑то хочется начать пересматривать итоги Второй мировой войны, давайте попробуем подискутировать на эту тему. Но тогда нужно дискутировать не по Калининграду, а в целом по восточным землям Германии, по Львову, который был частью Польши, и так далее, и так далее. Там есть и Венгрия, есть и Румыния. Если кому‑то хочется вскрыть этот ящик Пандоры и начать с ним работать, – пожалуйста, флаг в руки, начинайте.

Дж. Миклетвейт: А про Китай могу еще спросить? В 2013 году вы сказали, что хотели бы, чтобы торговый оборот с Китаем достиг 100 миллиардов долларов к 2015 году и 200 миллиардов – к 2020 году. В прошлом году товарооборот снизился где‑то до 70 миллиардов долларов. Что же пошло не так? Я знаю, что есть проблемы с ценой на нефть, с курсом рубля. Думаете ли вы, что этот целевой ориентир – 200 миллиардов долларов в 2020 году – все еще достижим?

В. Путин: Да, думаю, что это вполне достижимо, и вы сами назвали причины падения уровня товарооборота. Мы на первом этапе ставили перед собой цель достичь оборота где‑то в 100 миллиардов долларов, и мы почти добрались до этой цифры, потому что она была под 90 миллиардов. Так что эта цифра была почти уже достигнута. Но мы знаем причины, они действительно заключаются в падении цен на наши традиционные экспортные товары, они заключаются в курсовой разнице. И это просто объективные данные. Вы прекрасно это знаете.

Если кому‑то хочется начать пересматривать итоги Второй мировой войны, давайте попробуем подискутировать на эту тему. <...> Если кому‑то хочется вскрыть этот ящик Пандоры и начать с ним работать, – пожалуйста, флаг в руки, начинайте

Дж. Миклетвейт: Санкции как‑то повлияли на это?

В. Путин: Санкции и наши отношения с Китаем друг с другом никак не связаны, потому что Китайская Народная Республика, с которой у нас сложились отношения беспрецедентно высокие и по уровню, и по качеству, мы их называем «всеобъемлющего партнерства и стратегического качества». Санкции здесь совершенно ни при чем. В основе падения товарооборота лежат вещи объективного характера, связанные с ценами на энергоносители и с курсовой разницей. Но физические объемы у нас не упали, они даже растут.

Что касается наших торгово-экономических отношений с Китаем, то они на сегодняшний день все больше и больше приобретают диверсифицированный характер, чего мы постоянно добивались вместе с нашими китайскими партнерами. Обратите внимание: кроме чисто торговли, причем традиционными товарами (с одной стороны, скажем, энергоносители – углеводороды, нефть и теперь уже газ, нефтепродукты, с другой стороны, допустим, текстиль и обувь), мы перешли совершенно к другому уровню кооперации. Мы работаем, допустим, уже по космическим совместным программам. Сейчас мы разрабатываем, и в ближайшее время этот проект будет реализован, производство тяжелого вертолета, работаем над планом создания широкофюзеляжного дальнемагистрального самолета.

Мы кооперируемся в области машиностроения, в области высокоскоростного железнодорожного сообщения, в области переработки, переработки леса и так далее, в области атомной энергетики.

Мы уже построили Тяньваньскую атомную электростанцию, два блока уже работают, причем работают очень хорошо, строим еще два блока. Так что та цель, которую мы перед собой ставили, – диверсифицировать наши отношения, – она реализуется.

Дж. Миклетвейт: Я слушал вас, и давайте, если мы посмотрим назад, когда вы в 2000 году стали президентом, за этот период посмотрим на то, что происходило. Россия за это время стала все‑таки более азиатской страной и немного менее европейской? Как вы считаете?

В. Путин: Вы знаете, она стала более развитой страной. Я вообще не стал бы сегодня проводить черту между азиатами, европейцами, водораздел лежит в другой плоскости – в плоскости развития. Объем российской экономики увеличился в 1,7 раза, почти в два раза выросла российская экономика. По паритету покупательной способности российская экономика стала занимать пятое–шестое место в мире на сегодняшний день.

И совершенно точно десять, уж не говоря о том, что пятнадцать лет назад мы бы не могли ответить на те санкции, которые ввели в отношении России, ответными мерами, скажем, в области сельского хозяйства. Мы не смогли бы закрыть свой рынок для сельхозпродуктов тех стран, которые недружественно поступили в отношении нашей страны, потому что мы не могли обеспечить собственный рынок своими собственными товарами, а теперь мы можем. Первое.

Второе – освобождение собственного рынка дает возможность нашим сельхозпроизводителям наращивать товарное производство внутри страны. У нас при общем падении ВВП в связи с целым рядом событий (не только санкционного характера, но и чисто объективного – с процессами в мировой экономике) небольшое падение ВВП есть, и промышленности тоже есть. А вот сельское хозяйство растет темпами три процента в год, причем стабильно растет, и в этом году будет три процента, а может быть, больше, и в следующем.

Поэтому, если говорить о том, что произошло, скажем, за 15 лет – произошло очень многое, но не только в этом дело, дело еще и в том, что произошло существенное оздоровление российской экономики. В 2000 году у нас было 12 миллиардов золотовалютных резервов и, по‑моему, свыше 20 миллиардов внешних долгов.

Сегодня Россия входит в десятку стран с наиболее благоприятным соотношением внешнего долга и золотовалютных резервов. На 1-е число прошлого месяца у нас было почти 400 миллиардов долларов золотовалютных резервов – 395 миллиардов, и где‑то всего около 13 процентов от ВВП внешнего долга. Это соотношение – одно из лучших в мире считается.

У нас за чертой бедности жила треть населения – свыше 40 миллионов человек, сейчас эта цифра упала почти в три раза, но за последние год–полтора, к сожалению, немножко подрастает с учетом экономических сложностей и общего падения доходов населения, но все‑таки это несопоставимо положительная величина с тем, что было 15 лет назад. Пенсии выросли в разы, реальная заработная плата выросла несопоставимо с тем, что было. Поэтому эти составляющие привели к тому, за что мы боролись и что лежит в основе развития каждого государства – демография.

Мы можем считать и записать себе в актив, что у нас самая низкая младенческая смертность и самая низкая материнская смертность за всю нашу новейшую историю

В начале 2000-х казалось, что нам не переломить негативную демографическую тенденцию, население России убывало с каждым годом, сейчас я вам назову ужасную цифру: почти на миллион человек (минус 900 тысяч ежегодно). Сейчас, в последние три года, мы наблюдаем естественный прирост населения, у нас самая низкая….

Дж. Миклетвейт: Романы, видимо, поддерживаете.

В. Путин: Мы можем считать и записать себе в актив, что у нас самая низкая младенческая смертность и самая низкая материнская смертность за всю нашу новейшую историю. По‑моему, в советское время такого не было.

Мы ставили перед собой задачу роста продолжительности жизни. Она за последние пять лет росла темпами гораздо большими, чем мы планировали. Так что все это вместе дает нам основания полагать, что мы были на правильном пути.

Конечно, еще многое можно и нужно сделать и, наверное, можно было добиться и больших результатов, но в целом мы двигаемся в правильном направлении.

Дж. Миклетвейт: Вы говорили о российской экономике, о ресурсах (мы об этом еще поговорим), но пока вы говорили, я подумал, что вы дали детали, насколько Россия усилилась. Вы поедете на «двадцатку», вы смотрели, как идут дела на Западе, давно за этим наблюдаете, и вы были на саммите «двадцатки» больше, чем любой другой лидер. Вы когда‑либо видели, чтобы Запад был так разделен, так недоволен собой, в таких сомнениях? Мы все помним про выход Великобритании, миграционный кризис, выборы и все остальные проблемы. Сейчас кажется ли вам Запад разобщенным как никогда или нет? Как вы это объясните?

В. Путин: Много проблем в мировой экономике в целом, в западной экономике тоже много проблем: старение населения, падение темпов роста производительности труда. Это очевидные вещи. Вообще, в целом демография такая очень тяжелая.

Потом, наверное, ведь сами специалисты, а вы как раз один из лучших специалистов в этой сфере, считают, что в политике расширения Евросоюза не были учтены некоторые элементы, связанные с готовностью тех или иных экономик к вхождению в зону евро, допустим.

Войти в единую валюту с достаточно слабыми экономическими показателями и удержать не то чтобы темпы роста, а удержать саму экономику от тяжелых испытаний очень сложно. Мы это проходили не только в Европе, мы знаем это, сколько там – лет десять назад или больше, по Аргентине, когда они привязали национальную валюту жестко к доллару, а потом уже не знали, что с этим делать. Так же вход в зону евро.

Дж. Миклетвейт: Как вы думаете, евро выживет вообще, валюта евро?

В. Путин: Надеюсь, что да, потому что, во‑первых, мы верим в фундаментальные основы европейской экономики. Мы видим, что западноевропейские лидеры в основном (идут споры, конечно, все это понятно, мы это прекрасно тоже видим и наблюдаем, анализируем), но все‑таки придерживаются, я считаю (не могу сказать, правильных, неправильных, – это всегда с какой стороны посмотреть), очень прагматичных подходов к решению экономических проблем.

Они не злоупотребляют финансовыми инструментами, финансовой накачкой, а стремятся прежде всего к структурным изменениям, что, собственно говоря, не менее остро стоит и в нашей экономике, а может быть, даже более остро, имея в виду проблему, которую мы до сих пор не можем преодолеть, а именно, доминирование нефтегазового сектора в Российской Федерации и как результат – зависимость от этих нефтегазовых доходов.

Но и в Европе тоже есть это, не зависимость от нефти и газа, но структурные реформы давно назрели, и думаю, что ведущие экономики очень прагматично и грамотно подходят к решению стоящих перед европейской экономикой проблем. Поэтому мы и держим примерно 40 процентов наших золотовалютных резервов в евро.

«Мы действительно многие вещи критикуем, мы считаем, что наши партнеры совершают немало ошибок (наверное, мы тоже, никто не защищен от ошибок), но что касается экономики, на мой взгляд, и Еврокомиссия, и ведущие экономики Европы действуют очень прагматично и находятся на правильном пути». Фото trend.az

Дж. Миклетвейт: Как вы думаете, Европа выживет, и будет столько же членов? Из Европейского союза никто не выйдет больше после Британии?

В. Путин: Вы знаете, я не хочу отвечать на ваш провокационный вопрос, хотя я понимаю, что он может быть интересен.

Дж. Миклетвейт: Но вы много раз критиковали Европу, почему бы сейчас…

В.Путин: Да, я критиковал, но повторяю еще раз: мы держим 40 процентов наших золотовалютных резервов в евро, и мы не заинтересованы в развале зоны евро. Хотя я не исключаю, что могут быть приняты какие‑то решения, которые консолидируют группу стран, равную по развитию экономики, и тем самым, на мой взгляд, это приведет только к укреплению евро.

Но могут быть какие‑то и другие промежуточные решения с целью сохранения в зоне евро имеющегося количества членов сегодня. Это не наша задача, но мы всегда очень внимательно следим и желаем успехов нашим европейским партнерам.

То, что вы говорили о критике, я критиковал внешнюю политику, но это совсем не значит, что мы должны со всем соглашаться. Мы действительно многие вещи критикуем, мы считаем, что наши партнеры совершают немало ошибок (наверное, мы тоже, никто не защищен от ошибок), но что касается экономики, повторяю еще раз, на мой взгляд, и Еврокомиссия, и ведущие экономики Европы действуют очень прагматично и находятся на правильном пути.

Дж. Миклетвейт: Можем к российской экономике вернуться? Может быть, начнем с обменного курса рубля? Я знаю, что вы скажете, что это прерогатива Центрального банка и устанавливается курс рынком, но 19 июля, когда за доллар давали 62,8 рубля, вы сказали, что рубль слишком крепок. Вы раскритиковали эту тенденцию. Сейчас 65 рублей дают. Достаточно ли он ослаб, чтобы вы были довольны, или надо дальше?

В. Путин: Я не раскритиковал позицию Центрального банка. Я действительно всегда считал и считаю, что Центральный банк должен действовать самостоятельно. На самом деле он так и действует, можете мне поверить. Я не вмешиваюсь в решения Центрального банка и не даю директивных указаний правлению Центрального банка либо председателю Центрального банка.

Центральный банк смотрит на то, что происходит в экономике, и, разумеется, я в контакте и с членами правления, и с председателем Центрального банка, но я никогда не даю директивных указаний. Если я говорил о том, что рубль слишком окреп, то я не говорил, что позиция Центрального банка неправильная. Я говорил о том, что это накладывает дополнительную нагрузку на экспортно-ориентированные отрасли экономики. А то, что это так, мы с вами хорошо понимаем, когда рубль послабее, легче продавать, здесь производить за дешевый рубль, а продавать за дорогой доллар и получать большую выручку в долларах, а потом менять на рубли и потом получать больший доход. Поэтому это элементарные вещи.

Но если говорить о фундаментальных вещах, то вопрос регулирования курса действительно относится к функции главного регулятора, а именно, к функции Центрального банка. И здесь он должен думать, конечно, о том, как экономика, как промышленность реагируют, но он должен думать и о своих фундаментальных задачах, чтобы обеспечить стабильность курса.

Главный вопрос в стабильности курса, а это так или иначе Центральному банку при всех нюансах все‑таки удается. И это удалось в конце концов сделать, после того как Центральный банк перешел к плавающему курсу национальной валюты.

Центральный банк должен учитывать и другие вещи: стабильность банковской системы страны, должен смотреть на то, как увеличивается либо сокращается денежная масса в экономике, как это влияет на инфляцию. Там очень много составляющих, о которых должен подумать Центральный банк, и лучше не трогать его компетенции.

Дж. Миклетвейт: А вы хотели бы, чтобы рубль все‑таки еще немножко ослаб? Это помогло бы российской экономике? Вот лично вы? Я знаю, что это не ваша зона ответственности, но вы прокомментировали. А сейчас ваша позиция какая?

В. Путин: Вы знаете, моя позиция заключается в том, что курс должен соответствовать уровню развития экономики. Потому что это всегда баланс, баланс интересов, и в нем должен отражаться этот баланс. Баланс между теми, кто продает что‑то за границу, и им выгоден слабый курс, и баланс между интересами тех, кто покупает, а им нужно, чтобы курс был повыше.

Баланс между производителями внутри страны, скажем, сельхозпроизводителями, – это их интерес. А у нас так или иначе с селом связано 40 миллионов российских граждан. Это очень важная вещь! Но также нужно не забывать про интересы просто покупателей, которым нужно, чтобы цены в магазинах были чуть-чуть пониже.

Поэтому, повторяю, курс не должен ориентироваться на интересы конкретной группы либо одной-двух групп, он должен соответствовать фундаментальным интересам развития самой экономики.

Дж. Миклетвейт: Больше вы не жалуетесь, больше вы не выражаете недовольства, я могу так судить?

В. Путин: Я и не выражал недовольства, и не жаловался. Я просто отмечал, что для одной из групп, а именно экспортеров, выгодней было бы иметь более слабый рубль.

Дж. Миклетвейт: Что касается резервов. Вы сказали, что было 500 миллиардов долларов, сейчас – 400. Конечно, лучше, чем в начале кризиса. Вы хотите вновь нарастить до 500 миллиардов долларов. Как вы думаете, реалистично на такие показатели ориентироваться, и когда Центробанку надо начать покупать доллары, чтобы ресурсы нарастить, и нужно ли вообще?

В. Путин: Центробанк и так постоянно покупает, покупает-продает – это его работа. За последние полгода, по‑моему, золотовалютные резервы Центрального банка выросли на 14 процентов.

Дж. Миклетвейт: Немножко вернулись к прошлому уровню, но они так же не продолжают систематически покупать доллары, как раньше.

В. Путин: Знаете, мы знаем с вами о необходимом уровне запасов Центрального банка, а цель нам тоже с вами хорошо известна, но для широкой публики мы можем с вами сказать. Цель золотовалютных резервов Центрального банка не в том, чтобы финансировать экономику, а в том, чтобы обеспечивать внешнеторговый оборот. Для этого нужно, чтобы этот уровень был бы способен обеспечить внешнеторговый оборот для такой экономики, как Россия, как минимум на три месяца. Но у нас уровень такой, что он может обеспечить наш товарооборот, если все прекратит работать, только за счет золотовалютных резервов как минимум полгода, а то и больше, поэтому это более чем достаточно.

Поэтому с точки зрения обеспечения стабильности экономики и внешнеторгового оборота у нас сегодня абсолютно достаточный уровень золотовалютных резервов. А все другое – покупка и продажа валюты – связано с регулированием внутреннего валютного рынка. А как на это будет реагировать Центральный банк и приведет ли это к росту ЗВР – пока трудно сказать. Давайте не будем забывать, что у нас еще два резервных фонда Правительства: собственно Резервный фонд и Фонд национального благосостояния, а это, то и другое вместе, – 100 миллиардов долларов.

Дж. Миклетвейт: Могу спросить вас о цене на нефть, ваша любимая тема. Два года назад вы говорили, когда цена на нефть упала до 80 долларов, что если это произойдет, то добыча нефти схлопнется. Цена все еще ниже 50 долларов, и добыча не прекратилась. Изменился ли ваш подход к этому вопросу?

В. Путин: Если я говорил, что добыча нефти прекратится, то я ошибался. Правда, не помню, где я это сказал, видимо, сгоряча, но, по‑моему, я даже такого и не говорил, но может быть, не помню этого. Я говорил о том, что при определенном уровне цены на нефть новые месторождения вряд ли будут вводиться. Собственно говоря, так и происходит. Но, может быть, даже на удивление наши нефтяники и газовики (нефтяники, главным образом) продолжают инвестировать.

За последний год нефтяники проинвестировали полтора триллиона рублей, а если учитывать еще инвестиции государства в развитие трубопроводного транспорта и в электроэнергетику, то у нас общие инвестиции в энергетику получились 3,5 триллиона рублей за прошлый год. Это очень существенно.

У нас растет добыча нефти, производство электроэнергии. У нас немножко сократилась, по‑моему, на один процент… Кстати говоря, по экспорту газа мы занимаем лидирующее место в мире – 20 процентов мирового рынка. По экспорту жидких углеводородов мы тоже заняли лидирующую позицию, заняли первое место.

У нас, несмотря на то что мы сохраняем первое место по экспорту газа, немножко сократилась внутренняя добыча, но связано это с тем, что увеличился объем гидрогенерации для электроэнергетики, и поэтому потребность в газе на тепловых электростанциях несколько упала. Это результат реструктуризации ситуации на внутреннем энергетическом рынке. Но в целом «Газпром» в отличной форме и наращивает экспорт в страны своих традиционных партнеров.

У нас растет добыча нефти, производство электроэнергии. Кстати говоря, по экспорту газа мы занимаем лидирующее место в мире – 20 процентов мирового рынка

Дж. Миклетвейт:Вы будете говорить с наследным принцем Саудовской Аравии Салманом на «двадцатке». Будете ли вы дальше поддерживать заморозку добычи нефти, если саудовцы захотят сделать это?

В. Путин: Господин Салман, насколько мне известно, является заместителем наследного принца, но это уже детали. Он очень энергичный государственный деятель, у нас с ним действительно сложились очень добрые отношения. Это человек, который знает, чего он хочет, и умеет добиваться своих целей. Но в то же время я считаю его очень надежным партнером, с которым можно договариваться и можно быть уверенным в том, что договоренности с ним будут исполнены.

Но ведь это не мы отказались от замораживания объемов добычи, это наши саудовские партнеры в последний момент изменили свою точку зрения и решили сделать паузу в принятии этого решения. Но хочу повторить нашу позицию, она не изменилась. Если мы с принцем Сальманом будем говорить на этот счет, я, конечно, нашу позицию воспроизведу снова: мы считаем, что это для мировой энергетики правильное решение – первое.

Второе. Всем хорошо известно, о чем спор шел: спор шел о том, что если замораживать добычу, то это должны сделать все, в том числе и Иран. Но ведь мы понимаем, что Иран начинает с очень низкой позиции, связанной с известными санкциями в отношении этой страны, а было бы несправедливо оставлять его на этом санкционном уровне. Думаю, что на самом деле с точки зрения экономической целесообразности и логики было бы правильно найти какой‑то компромисс, уверен, что все это понимают.

Вопрос лежит не в экономической, а в политической плоскости. Мне очень хотелось бы надеяться, что все участники этого рынка, заинтересованные в сохранении стабильной и справедливой мировой цены на энергоносители, все‑таки в конце концов примут необходимое решение.

Дж. Миклетвейт: То есть вы бы поддержали заморозку добычи нефти, позволив Ирану несколько компенсировать свои позиции?

В. Путин: Да.

Дж. Миклетвейт: Вернемся немножко назад. Цена на нефть, многие разные факторы, тем не менее ваш бюджет сейчас находится в периоде дефицита, необходимо повышать выплаты пенсионерам, в какой‑то момент придется занимать деньги. Будете ли вы обращаться на внутренний рынок либо вы будете обращаться на внешний рынок для того, чтобы заимствовать ресурсы?

В. Путин: Пока такой необходимости нет. У нас нет необходимости заимствования на внешнем рынке, хотя как такой традиционный инструмент – инструмент в мировых финансовых отношениях – мы применяем всегда и сейчас применяли, и у нас были размещения, и желающих приобрести наши финансовые инструменты достаточно, у нас просто нет такой необходимости сегодня. При наличии таких резервных фондов правительства – в 100 миллиардов долларов – это просто для нас бессмысленно, имея в виду стоимость заимствований. Здесь всегда нужно внимательно смотреть. Кстати говоря, и заимствования тоже возможны, надо только понимать, что выгоднее на данный момент времени. Это первое.

Второе – что касается дефицита. В прошлом году дефицит федерального бюджета был 2,6 процента. Это, согласитесь, достаточно приемлемая величина. В этом году мы ожидаем, что он будет чуть побольше, где‑то в районе трех процентов, может, три с небольшим. Это тоже абсолютно приемлемая величина. Но мы идем по какому пути? По пути оптимизации бюджетных расходов. Мы в этих не простых для нас условиях, на мой взгляд, прагматично очень подходим к решению экономических, социальных вопросов, мы решаем основные задачи социального характера, выполняем обещания перед населением.

Сейчас только правительство объявило о том, что мы проиндексировали пенсии на четыре процента, но второе полугодие не индексировали, зато в начале следующего года сделаем единовременную выплату в размере пяти тысяч рублей для каждого пенсионера, которая, в общем‑то, сопоставима с компенсацией. Мы действуем очень прагматично и очень осторожно. Мы сокращаем расходы по тем позициям, которые не считаем первоочередными, и не собираемся бездумно раскидывать наши резервы и бездумно жечь их в угоду каким‑то политическим амбициям. Мы будем действовать очень осторожно.

«Роснефть», строго говоря, не является государственной компанией. Давайте не будем забывать, что часть принадлежит компании BP, кстати говоря, британской компании

Надеюсь, что нам особенно и не потребуется, у нас не будет нужды, во всяком случае, обращаться за внешним финансированием. Ведь у нас, обратите внимание, упал [торговый баланс, – прим.ред.], но все‑таки сохраняется положительное сальдо. У нас сейчас, по‑моему, за первое полугодие 45 миллиардов долларов положительное сальдо торгового баланса.

Инфляция сократилась год к году в разы. В разы просто сократилась! У нас была, если год к году смотреть, где‑то под 10, что ли, процентов уже, если смотреть август к августу, а сейчас – 3 с небольшим процента. Безработица сохраняется на достаточно приемлемом уровне – 5,7 процента. У нас макроэкономические показатели стабильны. И это дает мне основания полагать, надеяться на то, что мы спокойно, уверенно будем проходить этот непростой период в нашей экономике, которая, безусловно, уже адаптировалась к современным условиям.

Дж. Миклетвейт: Хотел бы опять задать вопрос о приватизации и нефти. Приватизация «Башнефти», вы отложили приватизацию? Как мы сообщали, Игорь Сечин из «Роснефти» предложил купить за 5 миллиардов долларов половину «Башнефти», но вы всегда говорили, что не хотите, чтобы крупные государственные компании приобретали новые приватизируемые компании. То есть вы не разрешите этому случиться?

В. Путин: Знаете, вы сейчас сказали о государственных компаниях. «Роснефть», строго говоря, не является государственной компанией. Давайте не будем забывать, что часть принадлежит компании BP, кстати говоря, британской компании, вы же – поданный Британии, правда? То есть вы, по сути дела, в известной степени тоже являетесь….

Дж. Миклетвейт: Но, вероятно, у вас больше контроля за «Роснефтью», чем у Терезы Мэй над BP.

В. Путин: Да, может быть, у нас и больше контроля, но, строго говоря, это не государственная компания. Я вот о чем хотел сказать, и думаю, что это очевидный факт: 19,7 процента принадлежит иностранному инвестору. Тем не менее, имея в виду, что контрольный пакет находится у государства, наверное, это все‑таки не лучший вариант, когда одна компания, подконтрольная государству, приобретает другую, чисто государственную компанию. Это одна позиция.

А вторая заключается в том, что в конечном‑то итоге для бюджета важно, кто даст больше денег при торгах, которые должны быть организованы в ходе приватизационного процесса. И в этом смысле мы не можем дискриминировать участников рынка, ни одного из них, но пока это не актуально, поскольку правительство приняло решение приватизацию «Башнефти» отложить.

Дж. Миклетвейт: И опять‑таки вопрос приватизации. Вы говорили в 2012 году, что хотите наращивать обороты приватизации, однако время было не самым лучшим. Почему не все сработало? Почему российскому государству необходимо, чтобы ему принадлежало 50 процентов таких компаний, может быть, нужно больше продавать?

В. Путин: Российскому государству нет необходимости держать такие крупные пакеты, и мы намерены обязательно реализовать наши планы. Вопрос не в том, хотим мы этого или не хотим, вопрос в том, целесообразно или нет, и в какой момент. В целом это целесообразно хотя бы с одной точки зрения – с точки зрения структурных изменений в самой экономике. Государства, действительно, слишком много, может быть, сегодня в экономике России, но делать это на падающем рынке даже с точки зрения фискальных интересов не всегда целесообразно. Поэтому мы подходим аккуратно, но наш тренд с точки зрения приватизационных процессов и постепенного ухода государства из определенных активов остается неизменным.

Кстати говоря, вы упомянули компанию «Роснефть». Мы сейчас активно занимаемся подготовкой приватизации части пакета самой «Роснефти». Это лучшее подтверждение того, что мы своих кардинальных планов не поменяли. Или, например, одна из крупнейших российских компаний в мире по добыче алмазов. Мы приватизируем часть этого пакета.

Дж. Миклетвейт: «АЛРОСА»?

В. Путин: «АЛРОСА». Также мы действуем и по другим направлениям, поэтому мы принципиально своей позиции не меняем. Просто это не тот случай, когда мы должны, как у нас говорят, суетиться, то есть проявлять какую‑то нервную реакцию: мы должны немедленно и любой ценой. Нет, любой ценой мы делать не будем. Мы будем делать с максимальным эффектом для Российского государства, российской экономики.

Дж. Миклетвейт: То есть вы планируете продать акции «Роснефти» в этом году?

В. Путин: Мы готовимся к этой сделке в этом году. Не знаю, сможет ли правительство подготовиться, реализовать эту сделку вместе с менеджментом самой «Роснефти», найдут ли соответствующих стратегических инвесторов. Мне кажется, речь должна идти именно о таких инвесторах. Но мы готовимся и планируем сделать это именно в текущем году.

«Российскому государству нет необходимости держать такие крупные пакеты, и мы намерены обязательно реализовать наши планы. Вопрос не в том, хотим мы этого или не хотим, вопрос в том, целесообразно или нет, и в какой момент». Фото dp.media

Дж. Миклетвейт: И что касается этой доли, 50 процентов… Российскому государству принадлежало менее 50 процентов в этих компаниях?

В. Путин: Мы здесь не видим ничего страшного. Вы знаете, я помню, у нас была одна из компаний, сейчас не буду называть ее, но когда в нее вошли на 50 процентов иностранные акционеры, иностранные инвесторы, их взнос в федеральный бюджет и налоговые платежи увеличились в несколько раз сразу, а эффективность компании нисколько не ухудшилась. Поэтому, с точки зрения интересов государства, конечных интересов государства, с точки зрения фискальных интересов мы имеем положительный опыт, скорее всего, а не отрицательный.

Дж. Миклетвейт: Можно я на вас немного надавлю? Я смотрел на вас все эти годы. Вы очень решительно и агрессивно действовали в проведении внешней политики. Все согласятся с этим. С точки зрения экономики…

В. Путин: Я не соглашусь с вами. Я действовал решительно, но не агрессивно.

Дж. Миклетвейт: Да, скорее, решительно.

В. Путин: Действовал в соответствии со складывающимися обстоятельствами.

Дж. Миклетвейт: Но с точки зрения экономики, напротив, вы действовали менее решительно, с точки зрения продвижения реформ. Есть такие страны, как Китай, Вьетнам. Вы знаете, они существенным образом изменили свою экономику. А Россия по‑прежнему зависит от нефти, от небольшого количества компаний, все еще управляемых одними и теми же людьми. Не думаете ли вы, что вы не провели достаточное количество реформ в этой связи?

В. Путин: Нет, я так не думаю. Более того, смотрите, мы провели земельную реформу, у нас в России трудно было себе представить, что это когда‑нибудь будет возможно. Обратите внимание, в отличие от многих государств мира с достаточно развитой рыночной экономикой у нас, скажем, нефтяной сектор почти полностью приватизирован. Вы назвали компании «Роснефть» и «Башнефть», все остальные – частные компании. И смотрите, что в Саудовской Аравии происходит в этом секторе, в Мексике, во многих других нефтедобывающих странах.

Почему вы считаете, что Россия меньше продвинулась в направлении этих реформ?

Другое дело, что при высокой цене на нефть очень трудно переориентировать участников экономической деятельности от тех отраслей, где они получают большие доходы, и побудить их вкладывать деньги, ресурсы в другие отрасли.

Для этого нужно осуществлять целый набор мер, вот мы их и делаем постепенно. К сожалению, может быть, эффект не такой большой, как нам бы хотелось, сейчас я закончу, секундочку, наберитесь терпения, но все‑таки результат тоже есть.

Смотрите, в позапрошлом году от доходов от нефти и газа бюджет получал 53 процента, в позапрошлом году, в 2014-м; в 2015-м, – 43, а в этом году будет 36 примерно. Так что все‑таки и структурные изменения тоже происходят. Дело не только в цене, дело и в росте экономик, в росте отдельных отраслей производства. Мы, допустим, сейчас наблюдаем рост промышленного производства в целом по стране – 0,3 процента, небольшой, но все‑таки есть. А, скажем, на Дальнем Востоке, где мы с вами находимся, рост промышленного производства, именно промышленного, – 5,4 процента.

Дж. Миклетвейт: Хотел бы привести вам пример. Недавно прошли перестановки в политической среде, в Администрации, но посмотрим сейчас на такие компании, как, например, «Газпром». Только что проверил, что в долларовом выражении «Газпром» теперь стоит всего лишь 15 процентов того, что он стоил десять лет назад, и из крупнейших десяти компаний теперь занимает 188-е место в мире. Алексей Миллер управляет компанией уже 15 лет, вы продлили его срок еще на пять лет, то есть я говорю, что вы не так жестко подходите к деловикам, которые работают в нефтяном секторе, по сравнению с другими людьми в других секторах. Думаете ли вы, что это так, и почему вы с этим миритесь? Вы известны как эффективный управленец.

В. Путин: Послушайте, «Газпром» явно недооценен, это абсолютно очевидный факт. Мы его продавать пока не собираемся, и связано это с особенностями российской экономики, социальной сферы и российской энергетики. Одна из функций «Газпрома» – обеспечить бесперебойное прохождение страны на осенне-зимние максимумы, обеспечить большую энергетику России, и он справляется с этой функцией. Думаю, что оценки «Газпрома» носят сегодня достаточно спекулятивный характер, и нас это абсолютно не беспокоит и не волнует.

«Газпром» явно недооценен, это абсолютно очевидный факт. Мы его продавать пока не собираемся, и связано это с особенностями российской экономики, социальной сферы и российской энергетики

Мы знаем, что такое «Газпром», чего он стоит, и чего он будет стоить в ближайшие годы, несмотря на, допустим, развитие газа в Соединенных Штатах, или где‑то в других регионах мира. Трубный газ всегда будет дешевле. И «Газпром» наращивает сейчас экспорт в страны своих традиционных партнеров. В Европу (посмотрите отчеты «Газпрома»), особенно за последние месяцы, растут продажи.

Уверен, так и будет в будущем. Почему? Потому что в ближайшее время, несмотря на развитие альтернативной энергетики, все‑таки если посмотреть на экономическую составляющую и на требования к экологическим стандартам, никакого другого первичного энергетического источника, кроме газа, в мире нет. Кроме что атомной энергетики. Но здесь тоже очень много проблем и противников атомной энергетики. У газа нет таких противников. Но есть страна, которая, безусловно, является лидером по запасам газа. Это наша страна, Российская Федерация. И «Газпром» исполняет все функции, которые на них, на менеджмент возложены.

Есть, конечно, и вопросы, есть и проблемы. Мы их видим. Знаю, что менеджмент «Газпрома» предпринимает необходимые шаги, для того чтобы эти проблемы решать, борется за свои интересы на мировых рынках. Хорошо он это делает, плохо – это другой вопрос. Многие его критикуют, говорят, что нужно было бы вести себя более гибко, надо было бы перейти на «плавающие» цены в зависимости от текущей ситуации в экономике. Но газовый бизнес очень специфический. Это даже не торговля нефтью.

Это отдельный бизнес, который связан с большими инвестициями в добычу и транспортировку. И значит, добывающие структуры должны быть уверены, что они реализуют и по определенной цене.

Можно, конечно, договариваться с партнерами о каких‑то «плавающих» рамках в зависимости от каких‑то условий. Думаю, что это тоже может быть предметом переговоров, но если, скажем, наши европейские партнеры хотят обеспечить свою конкурентоспособность на мировых рынках, они сами, в конечном итоге, должны быть заинтересованы в долгосрочных контрактах с «Газпромом».

Смотрите, когда цены были высокими, сколько было претензий к «Газпрому» о том, что нужно что‑то сделать для того, чтобы верхнюю планку цены немножко понизить. Сейчас цены на нефть упали, а цена на газ привязана к нефти, и никто не поднимает почему‑то вопрос о том, что нужно поднять цены на газ, всех это устраивает. Значит, есть естественные противоречия между продавцом и покупателем. Но есть и какие‑то рамки, в которых они могут договариваться для того, чтобы минимизировать свои риски. Но, наверное, они могут об этом поговорить.

Дж. Миклетвейт: Я знаю, что вы щедрый человек, но представьте себе, что у вас есть генерал, который потерял бы 80 процентов армии, вряд ли бы его сохранили на этой позиции. То же самое можно сказать о «Газпроме», потому что «Газпром» справляется даже хуже, чем тот генерал.

В. Путин: Это другой случай. Если говорить о генерале, то в данном случае генерал ничего не потерял, а перевел в резервы, которые в любой момент могут быть востребованы и использованы.

Дж. Миклетвейт: Итак, на предстоящей «двадцатке», вероятно, вы в последний раз увидите Барака Обаму. Как вы знаете, предстоят выборы в Америке – и предстоит выбрать между Дональдом Трампом и Хиллари Клинтон. С кем бы вы скорее контактировали по ту сторону океана с точки зрения геополитической ситуации – с Дональдом Трампом или Хиллари Клинтон? Есть ли у вас какие‑то соображения на этот счет?

В. Путин: Мне бы хотелось иметь дело с человеком, который может принимать ответственные решения и исполняет достигнутые договоренности. Фамилии совершенно не имеют значения. И конечно, нужно, чтобы этот человек пользовался доверием американского народа, тогда у него будет не просто желание, но и подкрепленная политическая воля для того, чтобы исполнять все эти договоренности.

Поэтому мы никогда не вмешивались, не вмешиваемся и не собираемся вмешиваться во внутриполитические процессы, будем внимательно смотреть за тем, что происходит, и ждать результатов выборов, а потом готовы работать с любой администрацией, если она сама этого хочет.

«Мне бы хотелось иметь дело с человеком, который может принимать ответственные решения и исполняет достигнутые договоренности. Фамилии совершенно не имеют значения». Фото podrobnosti.ua

Дж. Миклетвейт: Немножко надавлю. В 2011 году вы обвиняли Хиллари Клинтон в том, что она пыталась подогреть протесты, которые разгорелись в России в тот момент. Дональд Трамп много говорил о вас в 2007 году, он говорил, что «Путин прекрасно справляется»; в 2011 году он хвалил вас; в следующем году он сказал, что вы его новый друг, лучший друг; потом сказал, что вы опережаете Америку,– много таких примеров. Если будет выбор между женщиной, которая, вероятно, пытается избавиться от вас, и мужчиной, который так хорошо о вас думает, с чрезвычайной симпатией, – вы могли бы принять решение, потому что один из таких выборов, который вы сделаете, будет более благоприятным.

В. Путин: Вы знаете, я уже, по сути, ответил на ваш вопрос, а еще раз могу его переформулировать, другими словами сказать: мы готовы работать с любым президентом, но, конечно, – я тоже об этом сказал – настолько, насколько готова будет будущая администрация. И, если кто‑то говорит, что он хочет работать с Россией, мы приветствуем это. А если кто‑то, как вы выразились (может быть, неточный перевод), хочет от нас избавиться, это совершенно другой подход. Но мы и это переживем: здесь неизвестно, кто больше потеряет при таком подходе.

Вы понимаете, в чем дело, я уже неоднократно видел, что антироссийские карты разыгрываются в ходе внутриполитических кампаний в Штатах. Я считаю, что это очень недальновидный подход.

В то же время нам присылают всякие сигналы со всех сторон, что на самом деле все хорошо. И в прежних администрациях так было в ходе предвыборных кампаний, что мы там все восстановим потом. Но, вы знаете, мне кажется, что это не отвечает тому уровню ответственности, которая лежит на плечах Соединенных Штатов. Мне представляется, что все это должно быть более солидно, спокойно, более уравновешенно.

По поводу того, что нас кто‑то критикует. Вы знаете, и со стороны команды господина Трампа тоже раздаются критические высказывания в наш адрес. Например, один из участников или членов его команды сказал, что якобы Россия платила семье Клинтон через какие‑то фонды и что на самом деле мы руководим семьей Клинтон. Ерунда полная. Я даже не знаю, где там Билл выступал, через какие фонды. Это просто и одной, и второй стороной используется в качестве инструмента внутриполитической борьбы, что, на мой взгляд, плохо. Но, разумеется, когда кто‑то говорит о том, что он хочет работать с Россией, мы это приветствуем – и вне зависимости от того, как фамилия этого человека.

Дж. Миклетвейт: Еще одно обвинение, которое часто звучит, что люди, которые поддерживаются Россией, взломали базу данных Демократической партии. Но, наверное, это совсем неправда?

В. Путин: Я об этом ничего не знаю. Вы знаете, столько много хакеров сегодня, причем они действуют настолько филигранно, настолько тонко, могут показать в нужном месте и в нужное время свой след, или даже не свой след, а закамуфлировать свою деятельность под деятельность каких‑то других хакеров из других территорий, из других стран. Это абсолютно труднопроверяемая вещь, если вообще возможно ее проверить. Во всяком случае на государственном уровне мы этим точно не занимаемся.

А потом, разве это важно, кто взломал эти какие‑то данные из предвыборного штаба госпожи Клинтон? Разве это важно? Важно, что является содержанием того, что было предъявлено общественности. Вокруг этого должна вестись дискуссия на самом деле. Не нужно уводить внимание общественности от сути проблемы, подменяя какими‑то второстепенными вопросами, связанными с поиском того, кто это сделал.

Но хочу вам еще раз сказать, мне об этом точно совершенно ничего не известно, и на государственном уровне Россия никогда этим не занимается. Я, честно говоря, даже не мог себе представить, если сказать вам откровенно, что информация подобного рода может представить интерес для американской общественности, что, оказывается, предвыборный штаб одного из кандидатов, в данном случае госпожи Клинтон, работал на нее, а не равномерно на всех кандидатов Демократической партии. Да мне просто в голову не приходило, что это может быть для кого‑то интересно. Поэтому даже с этой точки зрения мы никак туда официально не могли залезть. Для этого, понимаете, нужно чувствовать нерв и особенности внутриполитической жизни Соединенных Штатов. Не уверен, что даже наши специалисты в МИДе чувствуют это должным образом.

Дж. Миклетвейт: Сейчас такое время, когда надо признаться честно, Америка пытается Россию взламывать и наоборот, Китай пытается взломать и Америку, и Россию – все друг друга взламывают, пытаются взломать.

И «двадцатка», например, попытается выработать свод правил для того, чтобы как‑то упорядочить внешнюю политику. Или, может быть, нам надо признать, что это имеет место и это будет просто новая реальность?

Конечно, политика влияет на экономические процессы, это очевидный факт, но если мы туда переложим какие‑то склоки или даже не склоки, а вопросы очень важные, но относящиеся к чисто мировой политике, то мы перегрузим повестку дня «двадцатки»

В. Путин: Мне думается, что лучше бы «двадцатке» в это не вмешиваться, для этого есть другие площадки. «Двадцатка» все‑таки собиралась как площадка для обсуждения, прежде всего, вопросов мировой экономики.

Конечно, политика влияет на экономические процессы, это очевидный факт, но если мы туда переложим какие‑то склоки или даже не склоки, а вопросы очень важные, но относящиеся к чисто мировой политике, то мы перегрузим повестку дня «двадцатки», и вместо того, чтобы заниматься вопросами финансов, вопросами структурных изменений экономики, вопросами ухода от налогообложения и так далее, вместо этого будем бесконечно спорить по проблемам Сирии или по каким‑то другим мировым проблемам, их достаточно много, по ближневосточной проблеме начнем дискутировать… Для этого лучше находить другие площадки, другие форумы, их достаточно: ООН, например, Совет безопасности.

Дж. Миклетвейт: По Трампу последний вопрос. Кто‑то говорит, что он слишком переменчив, чтобы быть президентом США. А вы рады были бы, чтобы он стал Президентом? Или все‑таки Клинтон, например, предпочтительнее?

В. Путин: Мы не можем отвечать за американский народ. Ведь при всем эпатаже одного и, кстати говоря, другого кандидата (они же оба занимаются эпатажем, только каждый по‑своему) они же умные люди, очень умные люди, и они понимают, на какие точки нужно немножко поднажать, чтобы их поняли, почувствовали и услышали избиратели в самих Соединенных Штатах.

Трамп делает упор на традиционный республиканский электорат, на среднего человека со средним достатком, на рабочий класс, на определенную группу предпринимателей, на людей, которые придерживаются традиционных ценностей.

Госпожа Клинтон – на другую часть электората, тоже на нее пытается воздействовать своими способами, поэтому они друг на друга нападают, и в некоторых случаях, я бы не хотел, чтобы мы брали с них пример, как они это делают. Думаю, это не самый лучший пример, который они подают. Но такова политическая культура в Соединенных Штатах, это просто нужно принять как есть. Америка – великая страна, и она заслужила того, чтобы никто не вмешивался и извне не комментировал.

Отвечая на ваш вопрос в третий раз, могу сказать, что мы будем работать с любой администрацией, с любым президентом, которому окажет доверие американский народ – если, конечно, он сам будет хотеть сотрудничать с Россией.

Дж. Миклетвейт: Про другую страну спрошу. Вы на «двадцатке» встретитесь с Терезой Мэй, это другой человек. Британия скоро, возможно, будет в той же ситуации, как и Россия. Она – часть Европы, но скоро она не будет частью Европейского союза, скорее всего. Вы будете с ними вести переговоры о зоне свободной торговли?

В. Путин: Чтобы закончить предыдущий вопрос. Вы все‑таки много лет в журналистике работаете, вы очень информированный человек и понимаете все угрозы, связанные с обострением международной обстановки, правда? Особенно между крупнейшими мировыми ядерными державами. Мы же все это понимаем.

Вы меня, конечно, спрашиваете: это – интервью, которое вы у меня берете, а не наоборот. Но все‑таки я позволю вас спросить: вы хотите обострения на уровне Карибского кризиса?

Дж. Миклетвейт: Никто не хочет.

В. Путин: Конечно, нет, никто не хочет.

Дж. Миклетвейт: Именно поэтому я спросил о Трампе, потому что он более непредсказуемым кажется, чем Хиллари Клинтон.

В. Путин: И вы наверняка бы тоже хотели, чтобы у России складывались добрые отношения и с Великобританией, и с Соединенными Штатами, правда? И я этого хочу. Если кто‑то в Америке, в Соединенных Штатах говорит: «Я хочу наладить хорошие партнерские отношения с Россией», значит, мы с Вами это должны поприветствовать: и вы, и я, такие, как я, и такие, как вы. А что там на самом деле как будет проходить после выборов, мы пока не знаем. Именно поэтому я говорю, что мы будем работать с любым президентом, которого назовет в качестве такого народ Америки.

Что касается Великобритании. У нас запланирована встреча с премьер-министром в Китае, на полях «двадцатки». Мы разговаривали по телефону. К сожалению, не самым лучшим образом складывались отношения между Россией и Великобританией в последнее время, но не по нашей вине. Не мы сворачивали отношения с Великобританией – это Великобритания решила заморозить по многим направлениям наши взаимные контакты. Если британская сторона считает, что необходимость диалога есть по некоторым направлениям, то мы готовы, мы не собираемся здесь как‑то надувать губы, обижаться на кого‑то. Мы очень прагматично подходим к сотрудничеству с нашими партнерами, считаем, что это полезно было бы между двумя странами.

К сожалению, не самым лучшим образом складывались отношения между Россией и Великобританией в последнее время, но не по нашей вине

Вот мы говорили о нашей крупнейшей нефтяной компании «Роснефть», и уже я вначале вспомнил, что почти 20 процентов (19,7) принадлежит BP. А это чья компания? «Бритиш петролеум», правда? Наверное, уже неплохо. Должен вам сказать, что капитализация «Бритиш петролеум» в значительной степени связана и с тем, что она владеет 19 процентами с лишним «Роснефти», которая располагает огромными запасами в России и за рубежом. Это же отражается на устойчивости компании.

Вот BP попала в сложное положение после известных печальных событий в Мексиканском заливе. Мы все делали для того, чтобы ее поддержать. Разве Британия в этом не заинтересована? Думаю, что заинтересована – так же и по другим направлениям.

Сейчас мы отмечаем юбилей северных конвоев, вы знаете об этом, да? Мы реально, это не для красного словца я говорю, относимся к участникам северных конвоев как к героям. Они и были такими на самом деле. Мы знаем, в каких условиях они воевали – в тяжелейших. Они каждый раз шли на смерть ради общей победы, и мы это помним.

Дж. Миклетвейт: Возможно, Британия сейчас, когда она выходит из Европейского союза, будет более расположена к достижению соглашения с Россией?

В. Путин: Британия выходит и вышла уже фактически из Европейского союза, но она не вышла из особых отношений с Соединенными Штатами – и, думаю, то, что касается отношений с Россией, зависит не от ее присутствия либо отсутствия в Европейском союзе, а зависит от ее особых отношений со Штатами. Если она будет проводить более независимую внешнюю политику, то тогда, наверное, можно будет сделать это. А если Британия будет руководствоваться союзническими обязательствами и будет считать, что это представляет больший национальный интерес, чем сотрудничество с Россией, тогда пусть будет так.

Это же не наш выбор в конечном счете, это выбор наших британских партнеров, выбор приоритетов. Но так или иначе, конечно, мы понимаем, что в рамках союзнических отношений и особых партнерских отношений со Штатами Великобритания должна делать поправку в отношениях с Россией на мнение своего главного партнера – Соединенных Штатов. Мы относимся к этим реалиям как к данности, но, повторяю, как далеко Великобритания готова будет пойти на установление сотрудничества с нами, настолько же и мы готовы будем идти. Это зависит не от нас.

Дж. Миклетвейт: Последний вопрос по «двадцатке» – Эрдоган. Когда недавно турецкие танки вошли на территорию Сирии, вы не протестовали особенно. Почему? Вы считаете, что Турция сейчас перешла ближе к вашим позициям, что все‑таки в какой‑то степени президент Асад останется в будущем, или как? Вы как‑то изменили свое отношение к президенту Эрдогану? Вы говорили, что он ударил вас в спину, когда был сбит российский бомбардировщик. Что‑то изменилось в Турции, как вам кажется, как вы считаете?

В. Путин: Прежде всего, мы исходим из того, что Турция принесла извинения за инцидент, который произошел, за гибель наших людей, сделала это прямо, без всяких оговорок, и мы это ценим. Президент Эрдоган пошел на это, и мы видим явную заинтересованность президента Турции в полноформатном восстановлении отношений с Россией. У нас много совпадающих интересов и в регионе Черного моря, и в глобальном плане, и в регионе Ближнего Востока.

Мы очень рассчитываем на то, что нам удастся наладить конструктивный диалог, у нас много больших проектов в сфере энергетики – тот же самый «Турецкий поток». Думаю, что мы его в конечном итоге реализуем, во всяком случае первую часть, касающуюся расширения транспортных возможностей и увеличения поставок на внутренний турецкий рынок, но с возможностью транспортировки и для европейских партнеров, – если они опять же этого захотят, если Еврокомиссия будет это поддерживать.

У нас очень большой проект по строительству атомной электростанции – по уникальным условиям. Они состоят там из нескольких элементов: мы кредитуем, владеем и эксплуатируем. Эта уникальность дает нам основания полагать, что это реализуемый проект с учетом тех договоренностей по экономическим параметрам, в основе которых лежит стоимость киловатт-часа электроэнергии, что это будет экономически выгодный проект обеим сторонам.

Но кроме всего прочего, как я уже говорил, у нас есть взаимное стремление прийти к договоренности по проблемам региона, в том числе и по сирийской проблеме. Я как считал, так и продолжаю считать, что извне нельзя ничего решать по политическим режимам, по смене власти.

Когда я слышу, что какой‑то президент должен уйти, слышу не внутри страны, а со стороны, то это вызывает у меня большие вопросы. Я уверен просто, и такую уверенность мне придают события последних десяти лет, а именно попытки демократизации в Ираке, попытки демократизации в Ливии, – мы видим, к чему это там привело: по сути, к развалу государственности и к росту терроризма.

Мы исходим из того, что Турция принесла извинения за инцидент, который произошел, за гибель наших людей, сделала это прямо, без всяких оговорок, и мы это ценим. Президент Эрдоган пошел на это, и мы видим явную заинтересованность президента Турции в полноформатном восстановлении отношений с Россией

Где в Ливии вы видите элементы демократии? Может быть, они когда‑то возникнут, я очень на это рассчитываю. Или продолжающаяся гражданская война в Ираке – а что там будет вообще с Ираком в целом в будущем? Пока это все большие вопросы.

То же самое и в Сирии. Когда мы слышим, что Асад должен уйти (почему‑то со стороны кто‑то так считает), то у меня большой вопрос: а к чему это приведет? Вообще, соответствует ли это нормам международного права? Не лучше ли набраться терпения и способствовать изменению структуры самого общества – и, набравшись этого терпения и способствуя изменению структуры общества, подождать, пока произойдут естественные изменения внутри.

Да, это не произойдет с сегодня на завтра, но, может быть, в этом и заключается политическая мудрость – в том, чтобы не суетиться, не забегать вперед, а постепенно вести дело к структурным изменениям, в данном случае в политической системе общества.

Что касается действий Турции. Мы находимся в контакте с нашими турецкими партнерами. Все, что противоречит международному праву, мы считаем недопустимым. Но мы находимся в контакте и на политическом уровне, и на уровне министерства обороны, министерства иностранных дел. Уверен, что и на встрече с президентом Турции господином Эрдоганом в Китае мы тоже будем об этом говорить.

Дж. Миклетвейт: По Сирии. Мы приблизились к соглашению между Россией и США по плану того, что будет с Сирией в итоге. Мне кажется, что там были переговоры, и недавно мы все‑таки небольшой шажок в этом направлении сделали, небольшой прогресс достигнут все‑таки.

В. Путин: Вы знаете, переговоры идут очень тяжело. Одна из кардинальных сложностей заключается в том, что мы настаиваем, и против этого не возражают наши американские партнеры, что так называемая здоровая часть оппозиции должна быть отделена от радикальных группировок и террористических организаций, таких как «Джабхат ан-Нусра».

У нас складывается впечатление, что «Джабхат ан-Нусра» и уже с ней мимикрируют, другими названиями себя уже обозначают, но по сути ничего не меняется. Они начинают поглощать так называемую здоровую часть оппозиции, и в этом нет ничего хорошего. Кроме всего прочего, это уже не элемент внутренней борьбы – это пришлые боевики, получающие вооружение и амуницию из‑за границы. И, по сути, наши американские партнеры с этим согласны, но они не знают, как это сделать.

Тем не менее, несмотря на все эти сложности, мы все‑таки находимся на правильном пути. Должен отметить, что госсекретарь Керри проделал, конечно, колоссальную работу. Я удивляюсь его терпению и настойчивости одновременно. Но все‑таки, на мой взгляд, мы постепенно двигаемся в правильном направлении, и не исключаю того, что в ближайшее время можем уже о чем‑то договориться и предъявить мировой общественности наши договоренности. Пока об этом рано говорить, но мне кажется, что мы действуем, как я уже сказал, двигаемся в нужном направлении.

Дж. Миклетвейт: Если мы посмотрим на все ваше президентство, Вы можете сказать, что ситуация с Западом всегда характеризовалась нехваткой доверия, там были разные конфликты. Но если обозревать весь этот период, как вы думаете, что‑то сделали бы вы по‑другому, если бы знали, как все повернется?

В. Путин: Нет, я бы ничего не стал делать по‑другому. Думаю, что наши партнеры должны были бы сделать многое по‑другому. Ведь когда Советский Союз прекратил существование, образовалась новая Россия, мы просто открыли свои объятия для наших партнеров на Западе. Вспомните, чего стоил хотя бы такой жест, как открытие наших систем подслушивания в американском посольстве в Москве. Никто в ответ нам ничего подобного не сделал. Вы что думаете, у ЦРУ нет подслушивающих устройств где‑то у нас? Конечно, есть. Больше того, они еще усилили свою работу по этому направлению.

Мы, например, прекратили полеты нашей стратегической авиации вдоль границ Соединенных Штатов, а Соединенные Штаты – нет. Мы десять лет не летали, а Соединенные Штаты так и не прекратили, так и летали. Зачем? Мы говорили о том, что мы готовы были бы создать какую‑то новую систему европейской безопасности с участием Соединенных Штатов. Вместо этого начался процесс расширения НАТО, продвижение его к нашим границам: одна итерация, потом вторая.

Мы говорили о том, что нужно вместе решать вопросы, связанные с системами противоракетной обороны, и сохранить или модернизировать договор о противоракетной деятельности. Соединенные Штаты в одностороннем порядке вышли из Договора по ПРО и развернули активное строительство стратегической системы противоракетной обороны, именно стратегической системы как части своих стратегических ядерных сил, вынесенных на периферию, перешли к строительству позиционных районов в Румынии и затем в Польше.

Тогда, на первом этапе, как вы помните, делали это со ссылкой на иранскую ядерную угрозу, потом с Ираном подписали договор, в том числе Соединенные Штаты, ратифицировали уже сейчас, никакой угрозы нет, а позиционные районы продолжают строить. Вопрос – против кого? Нам тогда говорили: «Мы не против вас». – А мы отвечали: «Но мы тогда будем совершенствовать наши ударные системы». – А нам ответили: «Делайте, чего хотите, мы будем считать, что это не против нас». Мы это и делаем. Сейчас видим, что когда у нас кое‑что начало получаться, наши партнеры забеспокоились, говорят: «Как же так? Что ж там происходит?». Почему был такой ответ в свое время? Да потому что никто не думал, наверное, что мы в состоянии это сделать.

В начале 2000-х годов на фоне полного развала оборонно-промышленного комплекса России, на фоне, прямо скажу, низкой, мягко говоря, боеспособности Вооруженных Сил в голову никому не приходило, что мы в состоянии восстановить боевой потенциал Вооруженных Сил и воссоздать оборонно-промышленный комплекс. У нас же наблюдатели из Соединенных Штатов (вы знаете об этом, да?), сидели на наших заводах по производству ядерного оружия. Они прямо на заводе сидели, вот такой был уровень доверия. И потом эти шаги – один, второй, третий, четвертый. Мы же должны как‑то на это реагировать. А нам все время говорят: «Это не ваше дело, это вас не касается, а это не против вас».

«В начале 2000-х годов на фоне полного развала оборонно-промышленного комплекса России, на фоне, прямо скажу, низкой, мягко говоря, боеспособности Вооруженных Сил в голову никому не приходило, что мы в состоянии восстановить боевой потенциал Вооруженных Сил и воссоздать оборонно-промышленный комплекс». Фото inosmi.ru

Я уже не говорю об очень чувствительном периоде нашей истории – о тяжелых событиях на Кавказе и в Чеченской Республике. Вы же журналист, вы знаете, как реагировал политический истеблишмент Запада и пресса. Это что, была поддержка законной российской власти в восстановлении и укреплении государственности? Нет, совсем наоборот, это была поддержка сепаратизма и, по сути дела, терроризма. Потому что никто не хотел слышать, что на стороне боевиков и сепаратистов воюет «Аль-Каида». Нам говорили: «Вы беспокоитесь, а мы только думаем о развитии демократии в вашей стране». Спасибо большое за такую заботу. Тем не менее мы настроены благожелательно, мы понимаем логику политической и геополитической борьбы, мы готовы к сотрудничеству, если готовы к такому сотрудничеству наши партнеры.

Дж. Миклетвейт: Если посмотреть на Запад и суммировать, резюмировать, что они думают. Наверное, по их мнению, корни недоверия в том, что вы хотите расширить зону влияния России, может быть, не географически, но, по крайней мере, контролировать приграничные страны. Сейчас, конечно, нервозность в основном из‑за Прибалтики (Латвия, Эстония, Литва). Вы говорили о доверии. Вы можете сказать что‑то, что успокоило бы их на этот счет?

В. Путин: Послушайте, думаю, что все здравомыслящие люди, которые реально политикой занимаются, понимают, что ссылки на угрозы со стороны России в отношении, скажем, Прибалтики – это полный бред. Мы что, собираемся воевать с НАТО, что ли? В странах НАТО сколько человек проживает? Где‑то 600 миллионов, да? А в России – 146 миллионов. Да, мы – крупнейшая ядерная держава. Но вы что, реально предполагаете, что мы собираемся завоевать Прибалтику, используя ядерное оружие, что ли? Что за бред? Это первое, но далеко не самое главное.

Самое главное заключается совершенно в другом. У нас очень богатый политический опыт, который заключается в том, что мы глубоко убеждены в том, что ничего нельзя делать вопреки воле народа. Вопреки воле народа ничего нельзя сделать, а некоторые наши партнеры как будто этого не понимают. Когда вспоминают о Крыме, они стараются не замечать, что воля народа, проживающего в Крыму, где 70 процентов этнических русских, а все остальные говорят на русском языке как на родном, была присоединиться к России. Этого стараются просто не видеть. В одном месте, в Косово, можно волю народа исполнить, а здесь нельзя. Это все – политические игрища.

Так вот, чтобы успокоить, я вам могу сказать, что Россия проводила и собирается проводить абсолютно миролюбивую внешнюю политику, направленную на сотрудничество.

Что касается какого‑то расширения зоны нашего влияния. Я из Москвы во Владивосток летел 9 часов. Это немножко меньше, чем из Москвы до Нью-Йорка через всю Западную Европу и Атлантический океан. Как вы думаете, у нас есть необходимость что‑то расширять что ли? Вопрос совершенно не в территориях.

А что касается влияния, то да, мы хотим, чтобы влияние России было более заметным, существенным, но мы вкладываем в это абсолютно мирное и позитивное содержание: влияние экономическое, гуманитарное, влияние, связанное с развитием равноправного сотрудничества с нашими соседями. Вот на что мы нацеливаем нашу внешнюю политику и, кстати говоря, и внешнеэкономическую деятельность. В этом может никто не сомневаться.

Дж. Миклетвейт: Пример приведу. Вы говорили о Крыме, упомянули, что там произошло, вы дали какие‑то гарантии, успокоили, вы говорили о 2014 годе. Наш корреспондент в это время спрашивал вас несколько раз (по‑моему, три раза), что же происходит в Крыму, и знаете ли вы что‑нибудь о российских войсках в Крыму, которые там занимают правительственные здания? Вы сказали, что ничего не знаете, а потом через год вы говорили, что вы руководили операцией по приведению под контроль Крыма. Что‑то можете прокомментировать на сей счет?

В. Путин: Конечно. Я уже много раз комментировал эти вещи. Здесь нет ничего проще, я уже об этом говорил. Да, наши военнослужащие обеспечили безопасное проведение голосования и референдума. Если бы мы этого не сделали, мы столкнулись бы с трагедией худшей, чем сожжение заживо людей в Доме профсоюзов в Одессе, когда националисты окружили людей беззащитных и безоружных и заживо их сожгли. В Крыму это бы носило массовый характер. Мы этого сделать не позволили. А то, что люди сами пришли на избирательные участки и проголосовали – это факт, под дулом автомата никто бы не пошел на избирательные участки.

Это настолько очевидно, что спорить с этим невозможно, поезжайте сами в Крым сейчас, погуляйте там, и вам все станет ясно. Вот и все. Поэтому, да, наши военные были в Крыму, мы даже не превысили численного состава нашей группировки, которая находилась там в рамках соответствующего договора с Украиной.

Но самое главное совершенно в другом: самое главное, что за этот референдум, а потом и за независимость проголосовал парламент Крыма, избранный за два года до голосования по украинскому закону. То есть это абсолютно легитимный, представительный орган власти людей, проживающих в Крыму. Это первая позиция.

А вторая – международно-правовая составляющая. В ходе решения вопроса по Косово Международный суд ООН принял решение, и все западные партнеры аплодировали этому решению, а решение заключается в том, что при определении вопроса по независимости, решения центральных властей той или иной страны не требуется. Вот и все. Так что мы действовали в полном соответствии с международным правом, с Уставом Организации Объединенных Наций и на основе демократических принципов, а это, прежде всего, ни что иное как волеизъявление людей.

Поезжайте сами в Крым сейчас, погуляйте там, и вам все станет ясно. Вот и все

Дж. Миклетвейт: Последние несколько вопросов по наследию и достижениям. Вы решили – участвовать ли в 2018 году в президентских выборах или нет?

В. Путин: Сейчас мы стоим перед парламентскими выборами. Нужно пройти эти выборы, посмотреть на результат. И даже после этого еще впереди у нас будет почти два года. Поэтому говорить об этом абсолютно преждевременно. Знаете, в современном, быстро меняющемся мире говорить об этом просто вредно. Нужно работать, нужно добиваться того, чтобы были реализованы планы и задачи, которые мы перед собой ставили, нужно добиваться повышения жизненного уровня людей, развития экономики, социальной сферы, повышения обороноспособности страны. В зависимости от решения этих задач будем потом смотреть, как организовывать кампанию президентских выборов в 2018 году, и кто должен принять в ней участие. Я пока ничего для себя не решил.

Дж. Миклетвейт: Думаете ли, что сейчас проще управлять Россией или, наоборот, сложнее?

В. Путин: Проще, чем когда? При Иване Грозном или при Николае II, или при Брежневе, Хрущеве, Сталине?

Дж. Миклетвейт: В ваше время.

В. Путин: Думаю, что сложнее, потому что все‑таки при всей критике со стороны, прежде всего, наших западных партнеров у нас развиваются процессы внутренней демократии. У нас, скажем, на этих выборах на порядок больше будут участие принимать партии, чем в предыдущие годы. И это, безусловно, будет накладывать отпечаток на ход и результаты избирательных кампаний.

Это имеет практическое измерение, вот о чем я говорю. Сейчас мы смотрим, рейтинг ведущей нашей политической силы, партии «Единая Россия», он немножко понизился, и многие задаются вопросом: «А что такое? Что произошло? Что случилось?». Да что? Началась активная избирательная кампания, и это большое количество партий, которые сейчас принимают участие в избирательном процессе, они все выходят на экраны телевизоров, в средства массовой информации, в газеты.

А с чем они выходят? Они все критикуют власть. Они, правда, не говорят, как сделать лучше или говорят такие вещи, которые даже для человека с поверхностными взглядами кажутся малореалистичными или вообще неисполнимыми, но зато они очень красиво смотрятся на экране телевизора: они ругаются, они клеймят позором представителей правящей партии. Но они не говорят, готовы ли они взять на себя ответственность за принятие каких‑то не очень популярных, но нужных в конечном итоге [решений, – прим.ред.].

Дж. Миклетвейт: Китайцам не приходится проходить через все эти выборные процедуры.

В. Путин: В Китае другая политическая система, там и другая страна. Думаю, что вы бы не хотели, чтобы полтора миллиарда человек почувствовали какую‑то дезорганизацию своего общества и государства. Поэтому давайте предоставим китайцам право и возможность решать, как им нужно организовать свою страну, свое общество. Россия – другая страна, у нас другие процессы, другой уровень развития политической системы, и это вообще другое качество. Даже дело не в уровне, а дело в качестве политической системы, но она развивается, она становится сложнее.

На самом деле меня это только радует, и мне бы хотелось, чтобы и в будущем эта система укреплялась, чтобы возникли такие балансы внутри политической системы страны, которые бы позволяли ей всегда находиться в дееспособном состоянии и быть нацеленной на развитие.

Дж. Миклетвейт: В 2018 году вы станете президентом, который дольше всего оставался у власти. Есть ли у Вас какие‑то соображения в отношении того, как вы сдадите свои полномочия?

В. Путин: Я могу либо принять участие в выборах, либо не принимать. Если не буду принимать участия, то тогда будет избран другой глава государства, другой президент России, и тогда уже сами граждане решат, за кого нужно проголосовать.

Но я на что хочу обратить внимание: в любом случае мы уже сейчас должны думать о том, как мы видим (когда я говорю «мы», я имею в виду и себя, и членов моей команды: правительство, Администрацию Президента) будущее развитие страны – и политические, и внутриполитические, и экономические процессы. Поэтому уже сейчас мы работаем над стратегией развития экономики (прежде всего, экономики, конечно) после 2018 года.

Как бы ни развивались внутриполитические процессы, мы – и я в этом убежден – должны будем предложить стране наше видение этого развития. А дело будущего Президента, будущего правительства согласиться с этим, не согласиться, скорректировать как‑то, либо предложить что‑то совершенно новое.

Главное, чтобы человек хотел расти, был бы способен к этому росту, хотел бы служить своей стране на участке работы с более широкими полномочиями и ответственностью

Дж. Миклетвейт: Вы только что реорганизовали свое правительство: некоторых повысили, некоторых бывших из службы охраны вы повысили. Думаете ли вы, что будущий лидер России будет представителем более молодого поколения?

В. Путин: Да, конечно. Исхожу из того, что будущий лидер должен быть достаточно молодым человеком, но зрелым.

Что касается представителей различных спецслужб, Вооруженных Сил – никакой новизны здесь нет. У нас не в первый раз, скажем, на уровне руководства регионов выдвигаются представители министерства обороны, Федеральной службы безопасности, не исключением является, скажем, Федеральная служба охраны – чем они хуже? Главное, чтобы человек хотел расти, был бы способен к этому росту, хотел бы служить своей стране на участке работы с более широкими полномочиями и ответственностью. И если он хочет, и я вижу, что у человека есть потенциал, почему нет, он вполне может поработать.

В конце концов, что касается, скажем, регионального уровня управления, то тоже придется пройти через выборы и внести свои предложения на суд населения того или другого региона, нужно, чтобы люди посмотрели, познакомились с этими программами, с человеком познакомились. Должна сложиться определенная химия отношений между лидером региона и людьми, которые там проживают. Люди должны почувствовать своего возможного будущего руководителя, и если уж будут за него голосовать, исхожу из того, что будут ему доверять, иначе они не проголосуют.

Дж. Миклетвейт: Вы только что говорили о системе, которая сложится после вас. Можно сказать, что в России очень личная система, система, основанная на личности – голосуют за вас, а не за партию. С другой стороны, в России все еще есть сложности с точки зрения соблюдения закона, случай убийства Немцова. Знаю, что вы осудили этот инцидент. Сложно ли управлять Россией на данный момент?

В. Путин: Вы знаете, любой страной сложно управлять, я вас уверяю. Что, Соединенными Штатами легко управлять, что ли? Разве легко решать даже, казалось бы, такие несложные задачи? Гуантанамо, допустим. Президент Обама в первом сроке своем сказал, что он ликвидирует Гуантанамо. Но оно до сих пор живо. Почему? Он не хочет, что ли? Конечно, хочет. Уверен, что хочет. Но просто тысяча обстоятельств возникает, которые не дают окончательно решить этот вопрос. Кстати говоря, это очень плохо на самом деле, но это другая тема. Любой страной сложно управлять, даже очень маленькой.

Вопрос не в том – большая страна или маленькая. Вопрос – как относиться к своему делу, насколько ответственно к этому относиться.

И Россией сложно управлять. Но Россия находится на этапе развития и политической системы, и становления рыночных принципов экономики. Это процесс сложный, но очень интересный. Россия действительно не просто большая, а великая страна, имея в виду ее традиции, культурные особенности. Да, есть свои особенности и свои традиции в политической сфере. Но чего греха таить, мы же знаем прекрасно: у нас была абсолютная монархия, потом почти сразу наступили коммунистические времена, база немножко расширилась, но в известной степени система руководства страны стала даже еще более жесткой.

Только в 90-х годах мы перешли к строительству совершенно другой внутриполитической системы, основанной на многопартийности. И это тоже такой сложный, неоднозначный процесс, нельзя перепрыгивать через определенные этапы. Нужно, чтобы и граждане привыкли, чтобы они чувствовали свою собственную ответственность, когда идут к избирательным участкам, чтобы не доверялись просто, скажем, таким популистским решениям, соображениям, или просто ругани одних претендентов в адрес других претендентов.

Надо, чтобы граждане тоже внимательно смотрели, анализировали, что предлагается кандидатами. Это касается и выборов в парламент, это касается и президентских выборов. Но, кстати говоря, там, где четкая президентская форма правления, там в значительной степени голосуют не за партию, а голосуют за кандидата в президенты – это везде практически так, поэтому здесь в этом смысле ничего необычного в положении в нашей стране нет.

Дж. Миклетвейт: Посмотрим Чечню и влияние Кадырова, скажем. Он полностью свободно управляет, отдельная ситуация, отдельная система сложилась в Чечне, там больше беззакония и больше личностных подходов.

Тот же сегодняшний глава Чечни Рамзан Кадыров, он в так называемую первую чеченскую войну с оружием в руках воевал против федеральных сил. Это ведь очень сложная и большая трансформация

В. Путин: Вы знаете, это как посмотреть. Мы же не должны забывать, что там было совсем недавно, там на рынках открыто людьми торговали, там господствовали представители международных террористических организаций, включая «Аль-Каиду», людей обезглавливали. Мы что, все это забыли, что ли? Нет. А тот же сегодняшний глава Чечни Рамзан Кадыров, он в так называемую первую чеченскую войну с оружием в руках воевал против федеральных сил. Это ведь очень сложная и большая трансформация, причем, когда его отец сначала, первый президент Чечни, а затем он сам – они пришли к выводу о том, что будущее Чечни связано с Россией. Они же сделали это не под давлением какой‑то силы, они это сделали по внутренним убеждениям.

Прекрасно помню свои первые разговоры с отцом Рамзана Кадырова, с первым президентом Чечни. Он мне прямо сказал, я был премьером тогда, в 1999 году, что «мы видим, что будущее Чечни не может быть отделено от России, иначе мы попадем под зависимость других сильных мира сего, и там нам будет хуже. Но главное – я это тоже очень хорошо запомнил – чтобы вы нас не предали».

Тогда была очень сложная ситуация, федеральный центр вел себя непоследовательно: то наступал, то отступал, то с чем‑то соглашался, то потом рвал договоренности. Чеченскому народу нужна была последовательная, ясная позиция центральной власти страны. Но надо не забывать, через какие трансформации прошли эти люди. Мы подписали договор с Чечней, этот договор находится полностью в рамках Конституции Российской Федерации. Но у нас федеративное государство, и у нас члены Федерации наделены определенными правами, и это, как мы видим на примере Чечни, не разрушает, не разваливает страну, а, наоборот, объединяет ее.

Да, конечно, наверное, многое еще нуждается в совершенствовании, многое нуждается в том, чтобы эти тяжелые события середины 90-х годов забылись и окончательно зарубцевались. На все это нужно время.

Я уверен, что мы будем укреплять свою внутреннюю политическую структуру и экономику, и просто никаких сомнений у меня в этом нет. Думаю, что самые тяжелые страницы своей истории Россия перевернула, мы будем только идти вперед и только укрепляться.

Дж. Миклетвейт: Вы смогли управлять Россией 16 лет. Посмотрим на ключевых лидеров – мало, кто из них держится дольше пяти–шести лет. Какой совет вы дали бы этим людям, чтобы они подольше продержались у власти?

В. Путин: Как это ни странно прозвучит, но не нужно хвататься, любой ценой стараться удержаться за какое‑то кресло. Ведь я не просто, как вы сказали, был там 16 лет, я восемь лет был президентом Российской Федерации, а потом, не нарушая Конституции, не изменяя ее под себя, просто не стал баллотироваться на третий срок, что было невозможно в рамках действующей Конституции. У нас в Конституции написано, что можно избираться два срока подряд. Все, я так и сделал: два срока был избран, а потом просто ушел и перешел на другую работу – работал четыре года председателем Правительства. В соответствии с Конституцией, когда такое право у меня возникло через четыре года, я баллотировался на должность президента, был избран и работаю сейчас.

Так что это не 16 лет, это четыре и четыре – восемь, и сейчас четыре, в должности президента я работаю 12 лет.

Дж. Миклетвейт: Хотел понять просто, какова причина вашего успеха. В чем заключается ваш успех?

В. Путин: Сейчас, подождите. Что касается длительности, один из примеров – Канада, допустим. По‑моему, 16 лет был у власти. А Канцлер ФРГ, она сколько у власти? Если мы говорим о первой позиции в исполнительной власти.

Дж. Миклетвейт: Но не 16 лет. Вы преуспели, вы обогнали всех их.

В. Путин: Я не 16, я – 12. Она уже, по‑моему, не меньше.

Дело ведь не в этом. Я не знаю, какие здесь могут быть секреты. У меня секретов нет, я просто всегда стараюсь чувствовать настроения людей, чувствовать их потребности, их настрой на формы, на способы решения задач, на их приоритеты и ориентировать, прежде всего на это. И мне думается, что это самое главное в работе любого человека, который занимается той работой, которую народ России доверил мне.

Я вас уверяю: как только вы начнете встречаться с обычными, рядовыми гражданами, вы поймете, что русский человек, да и вообще россиянин, будь то татарин, мордвин, чеченец, дагестанец – очень открытые люди, открытые и даже немного наивные

Дж. Миклетвейт: Посмотрите на мир сейчас, много стран, которые стали династиями: это Клинтоны и Бушы, на юге много людей, дети которых продолжают работу. Хотели ли бы вы, чтобы ваши дочери имели такую жизнь, как вы, работали в политике?

В. Путин: Я не считаю себя вправе хотеть чего‑то за них. Они молодые, но все‑таки взрослые люди, и они сами должны определить свое будущее. В целом, насколько я себе представляю, они уже выбрали, они занимаются наукой, еще кое‑какими видами деятельности, весьма благородными и нужными людям. Они чувствуют себя востребованными, они получают удовольствие от своей работы, и меня это очень радует. Они очень ответственно и по‑честному относятся к тому делу, которое для себя выбрали.

Дж. Миклетвейт: Последний вопрос. Когда я летел сюда на «Корейских авиалиниях», у меня был выбор посмотреть фильм «Доктор Живаго», а второй фильм «Крестный отец». Что бы вы посоветовали посмотреть тому, кто пытается понять Россию?

В. Путин: Не знаю. Вы знаете, у нас есть известное высказывание: «Умом Россию не понять, аршином общим не измерить: у ней особенная стать, в Россию можно только верить».

Но русская культура многогранна и многообразна. Поэтому, если вы хотите понять, почувствовать Россию, конечно, нужно и книжки почитать – и Толстого, и Чехова, и Гоголя, и Тургенева, послушать музыку Чайковского, посмотреть наш классический балет. Но самое главное – с людьми нужно поговорить. Я вас уверяю: как только вы начнете встречаться с обычными, рядовыми гражданами, вы поймете, что русский человек, да и вообще россиянин, будь то татарин, мордвин, чеченец, дагестанец – очень открытые люди, открытые и даже немного наивные.

Но есть одна отличительная черта, которая, наверное, у всех народов есть, но у нас она особенно ярко выражена. Это – стремление к справедливости. Это одна из доминирующих черт, мне кажется, в менталитете россиянина и русского человека. И еще одна составляющая, которая характерна для ментальности российского человека – это стремление к каким‑то [идеалам, – прим.ред.]… Конечно, это такая общая черта, нас – миллионы людей, все люди разные, но в среднем все‑таки мы, конечно, хотим жить материально очень хорошо, и я буду стремиться все, что от меня зависит, сделать для того, чтобы люди жили лучше, чтобы уровень жизни становился лучше. Но при всем при этом в ментальности, в душе русского человека всегда есть стремление к какому‑то высокому моральному идеалу, к каким‑то высоким моральным ценностям. Это нас точно отличает, и уверен, в хорошую сторону.

Дж. Миклетвейт: Тогда, скорее всего, «Доктор Живаго».

Президент Путин, благодарю вас за то, что поговорили с нами, вы очень щедро распорядились своим временем.

В. Путин: Спасибо вам большое...

Официальный сайт президента России, фото kremlin.ru