Преодолеть «российскую колею» в экономике: собственность как национальная идея

Вековое проклятие колеи

Снова 16 июня 2016 года стартовал Петербургский международный экономический форум. Опять все будут наблюдать, что Россия готова предложить в условиях, когда у нее нет прежних ресурсов, но есть возможности для реформ. Однако, сколько их было — разнообразных форумов, съездов и прочих саммитов, а толку никакого.

В институциональной теории существует термин, который по-английски звучит как path dependence (в переводе как «эффект колеи»). По сути, это институциональная инерция, которая удерживает страну на определенной траектории.

Наша страна вот уже четыре века стоит на распутье между застоем и модернизацией. Мы вроде бы хотим покинуть ту инерционную траекторию, которая нас не очень устраивает и не обеспечивает положения в мире, которое мы считаем для себя достойным, но выйти на более высокую траекторию развития почему-то не очень получается. Отсюда и фольклор: «Что ни собирай в России — все равно автомат Калашникова получается», «Видно, в понедельник их мама родила», «Руки в России растут немного из другого места» и т.д. и т.п…

Как бы ни пытались, что-то изменять в России, исход один — «ночь, улица, фонарь, аптека...». Никак не удается вылезти из этой проклятой колеи!

Почему так? Что удерживает нас веками в этой проклятой колее? Как снять это наваждение? Один из ответов на эти вечные российские вопросы содержится в предлагаемой для прочтения книге. Ответ очень простой; в России так и не сложился базовый фундамент рыночного бытия — институт собственности.

«Люди за забором» — большое историческое путешествие

Многолетний редактор отдела комментариев газеты «Ведомости» Максим Трудолюбов написал замечательную книгу «Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России» — долгое философско-экономическое эссе о трагедии частной собственности в России. В книге делается смелая попытка рассмотреть закономерности российской истории, проанализировать зависимость современной России от ее прошлого и подумать о способах преодоления этой зависимости в будущем, используя самый обыденный, но потому и самый неочевидный материал — устройство российского частного пространства (квартиры, дома, двора, забора) в его связях с политикой, экономикой, культурой и социальной жизнью.

Книга вышла в середине октября прошлого года в «Новом издательстве» микроскопически малым для нашей страны тиражом в 1000 экземпляров. Книга не очень большая по объему — 246 страниц и продается (пока!) в интернет-магазинах по цене 400-500 рублей.

В мнемотехнике (искусстве запоминания) есть такой очень распространенный прием — способ запоминания, известный еще в древнем Риме под названием «Локи». Он основан на создании ассоциаций между конкретным местом и перечнем слов, которые нужно запомнить. В качестве «опорного маршрута» выбирается собственный дом или квартира. И воображаете себе путешествие по ней, мысленно привязывая перечень к опорным местам путешествия по своему дому.

Так и Максим Трудолюбов применил подобный прием в построении данной книги, и, надо сказать, у него это очень хорошо получилось. Площади и пустоши, парадные подъезды и черные лестницы, высота потолков и, конечно, пресловутые русские заборы — то, в чем, собственно, мы живем, объясняет устройство нашего общества, экономики и политики не хуже, чем соцопросы, экономические индексы и результаты выборов. Каждая глава — это одновременно и часть воображаемого жилого пространства, через которое проходит автор, и рассказ про очередную преграду на пути появления в России частного пространства. Именно в отсутствии реального наполнения в базисном для общества понятии «собственность», в итоге автор и видит корень всех бед и считает, что настоящее право собственности в России появится, надо только начать и кончить работу над этим.

Я долго не приступал к прочтению книги, ожидая очередной «урбанистический манифест», но когда взял ее в руки, то был очарован не сколько вариациями вокруг архитектурного устройства нашего воображаемого дома-общества, сколько очень глубоким философским и экономическим подходом и выводом: внутреннее содержание многих процессов, происходящих в России, — это продолжающийся поиск идентичности и связи со страной, ощущения обладания. К сожалению, у нас найти свою уникальную связь со страной через собственность, через частное благополучие и верховенство индивидуальности не удалось — люди в России c готовностью согласились на то, чтобы ими распоряжались, а не чтобы они сами распоряжались собой, своим владением и страной.

Не все прочтут книгу или не все успеют купить, так что процитирую самые интересные моменты этого очень достойного мировоззренческого труда.

Урбанизация России

Путь моего деда (речь идет о деде Максима Трудолюбова, — прим. ред.) — путь большинства. То, через что прошел он, прошли почти все. Он родился в стране (до революции), где подавляющее большинство жителей (85%), как и он, были крестьянами. Он умер в стране (в 70-х годах), где подавляющее большинство жителей (74%), как и он, уже были горожанами.

В декабре 1963 года на пленуме ЦК компартии Хрущев утверждал, что за 10 лет более 100 миллионов людей улучшили жилищные условия, впрочем, в других случаях он упоминал 75 миллионов. Другие подсчеты, причем за более длинный промежуток, с 1953 по 1970 год дают удвоение общей площади в стране. За этот срок в городах и на селе советское правительство и граждане построили 38,2 миллиона квартир и индивидуальных жилых домов. Более 140 миллионов людей получили новое жилье. Это была настоящая революция — техническая и социальная.

История показывает, часто горожане помогали сформироваться современному обществу. Индустриализация и урбанизация не были просто механическим ростом производства и скучиванием все большего количества людей в городских стенах. Жители городов за эти долгие годы отвоевали для себя то, что философы назвали правами. Права на частную жизнь, свободу и неприкосновенность собственности формировались в ходе многовекового торга между монархами, церковью аристократами и горожанами. В ходе этого торга горожане стали гражданами.

Переток населения из деревни в город — естественный процесс, через который прошли почти все общества. Просто у нас он был проведен искусственно и в ускоренном режиме.

О гипертрофированной российской тяге к заборам

Заборы пережили все политические системы и социальные катаклизмы вместе с российским обществом. Есть, по-моему, как минимум три причины живучести заборов в России. Во-первых, они были и остаются памятниками до конца не реализованной мечте о приватности… Во-вторых, они служат псевдо-решением проблемы собственности — ее недостаточной легитимности и слабой незащищенности. В-третьих, заборы — это физическое проявление недоверия людей друг к другу.

Один из признаков развития общества — умение договариваться об общепризнанных правах, которые становятся важнее физического забора. А в отсутствие права забор остается самоценностью. Поэтому, сколько бетона ни возьми, в какую броню ни одень, в отсутствие права как верховного принципа это все равно будет непрочный забор.

И охрана не поможет, несмотря на то что по численности охранников Россия — одна из первых в мире. На 70 миллионов экономически активного населения у нас более 600 тысяч охранников — частных и ведомственных, не считая милицию (и это прогресс: в 2003 году численность охранников достигала миллиона). А, например, в Китае в охране служат около 2 миллионов людей, при десятикратной разнице в населении.

Конечно, изгородь не может быть настоящей гарантией собственности, не может ни защитить от нападения, ни спрятать от враждебного мира. Власть и деньги сильнее любого забора. Но, несмотря на доводы разума, ограда высоко ценится в России.

Мы не олигархи — мы кооператоры!

Чтобы собственность стала надежной, нужна честная полиция и вся цепочка правоохранения от участкового до судов. Появление собственности у большого числа людей означает споры, а для разрешения этих споров нужен суд, который ни одна из сторон не может купить. Иначе право собственности не имеет смысла. Если ваш недобросовестный партнер по бизнесу может пойти к следователю и «заказать» на вас уголовное дело, это значит, что никакого права собственности в нашей стране не существует. И если представитель государства, губернатор или президент пользуется деньгами корпораций как дополнительным бюджетом, это тоже значит, что права собственности у акционеров нет, а есть только условное держание.

Бадри Патаркацишвили: «Мы были никакие не олигархи. Это вы нас называли олигархи, а мы на самом деле были кооператоры. Просто очень богатые, но ларечники...». Фото versia.ru

Как замечательно сказал когда-то Бадри Патаркацишвили, один из ближайших соратников покойного Бориса Березовского: «Мы были никакие не олигархи. Это вы нас называли олигархи, а мы на самом деле были кооператоры. Просто очень богатые, но ларечники...»

Чем крупнее и важнее актив, тем «условнее» права на него. Кремль выстроил отношения с собственниками так, чтобы те не только не покушались на роль независимых агентов, но были максимально послушными инструментами той или иной политики. Бизнесмены по первому зову вкладывают деньги в любимые проекты Кремля, финансируют предвыборные компании, покупают медийные ресурсы, контроль над которыми представляется Кремлю необходимым. «В противоположность ожиданиями идолами западной политологии, крупная собственность в постсоветской России стала инструментом авторитарного режима в его борьбе с либеральными принципами, а вовсе не бастионом демократии», — пишут в своем суровом анализе ситуации крупной частной собственности в России социологи Владимир Шляпентох и Анна Арутюнян (Shlapentokh V, Arutunyan A. Freedom, Repression, and Private Propety in Russia. New York: Cambridge University Press, 2013)

Сравнивать эти отношения с феодальными вполне возможно. Судьба крупных активов часто зависит от воли верховных «феодалов». Но есть тонкости — не зря российские компании на протяжении всего постсоветского времени регистрировались за границей. Перед нами если и феодализм, то с капиталистической страховкой. Сегодня в России около трех четвертей промышленной продукции производится на предприятиях, которые формально не имеют российских собственников.

Важно оговориться, что ни использование офшоров, ни вывод средств сами по себе не являются, конечно, только российской проблемой. Офшорный бизнес глобален, его услугами пользуются компании и частные лица всего мира. Но Россия — новая, растущая экономика, которой капитал необходим для развития. Между тем наша экономика ведет себя как «старая», которой деньги уже не нужны. За последние годы Россия — единственная из числа стран, входящих в неформальный клуб BRICS (Бразилия, Индия, Китай, Южная Африка), инвестировала за рубеж больше, чем получала.

Из-за того, что правосудие внутри страны управляемое, а услуги насилия продаются на рынке, русский капитал, по сути, арендует институты других стран: хранит там ценности, решает конфликты в судах. Так создаются условия для поддержания привилегированной, отдельной от общества «элиты», обладающей своей моралью, своей двухслойной идеологией, своим, отдельным от общества, законом. По сути, государство становится в этом случае не союзником общества, а инструментом защиты привилегий для элиты.

Проблема еще более фундаментальна. Формирование института защищенной законом частной собственности ведет к появлению в стране автономных деятелей, а значит, и к ограничению влияния государства. Так недалеко и до введения в стране режима верховенства права, который ставит между государством и человеком арбитра, не зависящего ни от первого, ни от второго. Историки и политологи говорят нам, что изменения такого масштаба не происходят бесконфликтно: зачем правящей элите добровольно отказываться от власти?

Три ипостаси собственности

Отметим, что римляне хорошо понимали грань между властью и собственностью, между imperium и dominium. Точное значение понятия «собственность» — то, что она должна быть получена по закону, должна быть абсолютной и постоянной, — это уже формулировки последующих эпох, но в его основе лежит различение власти и собственности. Ведь собственность — это то, на что власть не может претендовать, а если может, то только при особых условиях. Входные двери для римлянина — священный рубеж: в дом не полагалось входить без приглашения. Ни властям, ни друзьям, ни врагам.

Новая версия идеи общественного договора принадлежала Джону Локку. Локк считал, что когда-то в изначальном, естественном мире люди были равны, жили в согласии и не делили имущество на свое и чужое. Но со временем выяснилось, что у равноправия есть оборотная сторона, — каждый может пользоваться всем, чем захочет. У человека было все, а пользоваться этим «всем» ему было небезопасно — другой претендент на ту же вещь мог оказаться сильнее. И поэтому было решено, что лучше ограничить это равенство границами — изгородями и правилами. Поэтому-то великой и главной целью объединения людей в государства и передачи ими себя под власть правительства является сохранение их собственности.

Итак, собственность для Локка — не только материальное владение, а «жизнь, свобода и владение». Это отсылка к идее человека-суверена, человека, который уже владеет самим собой и плодами своего труда до того, как государство что-либо человеку подарит. Собственность, понятая таким образом, индивидуальная суверенность или имение в широком смысле, предшествует суверенности государства и превалирует над ней. Государство нужно, чтобы эту собственность защищать, а если оно не справляется с этой задачей, то у граждан есть право изменить свое государство. Именно так и объяснили свои действия восставшие против государства французы в Декларации прав человека и гражданина в 1789 году: «Цель всякого политического союза — обеспечение естественных и неотъемлемых прав человека. Таковые — свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению». Локковское тройственное понимание собственности ка «жизни, свободы и владения» вошло в Конституцию США, в пятой поправке к которой говорится: «Никто не может быть лишен жизни, свободы или собственности без надлежащей правовой процедуры».

Джон Локк считал собственность основой благосостояния и безопасности, а Жан-Жак Руссо — причиной деградации общества («вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья»), и это расхождение стало одним из оснований долгого и кровавого противостояния правой и левой идей. Если сильно огрубить, можно сказать, что общественный договор Локка был буржуазно- республиканским, а договор Русса — социалистическим. Если огрубить еще сильнее, то выяснится, что из Локка выросло государство, объединившее североамериканские штаты, а из Руссо — Советский Союз.

О российских политических институтах

Сегодня в России финансовые и экономические потоки по-прежнему настроены на отбор максимального объема ресурсов у регионов и перераспределение их по усмотрению столицы. Организация транспортного сообщения и расположение предприятий на карте по-прежнему отражают имперские и советские приоритеты. Даже пенсионная и налоговая системы действуют во многом по колониальным законам.

Владимир Мау, один из ведущих современных экономистов России, работающий над стратегическими программами развития, иронизируя, говорит, что тонкая настройка налоговой системы в России пока невозможна: «Отношения к налоговой системе в нашей стране уходит корнями в татаро-монгольскую эпоху, когда раз в год в русские города и села приезжали баскаки для получения дани ордынскому хану.

«Кричат: давайте дани,
Хоть вон святых неси.
Тут много дряни
Случилось на Руси», — заметил А.К. Толстой, и был абсолютно прав не только в краткосрочной, но и в долгосрочной перспективе».

Такому государству нет дела до защиты вашей свободы и собственности. Оно предоставляет только одну услугу (и то без гарантии) — не вмешивается в ваши дела, если вы заплатили дань. Что это, как не отношения между колонизатором и колонизируемым?

Преемственность между старыми и новыми институтами господства в России поразительна. Историки всегда будут спорить о том, насколько виновато в этом наследие колонизаторов из Золотой Орды, опричников Ивана Грозного и большевиков Владимира Ленина. Но каждый из нас на собственном опыте и на опыте истории собственной семьи видит, насколько «вечными» кажутся отношения между обществом и элитой. Именно поэтому «Ревизор» Гоголя и «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина каждым поколением читаются как будто заново, как вполне актуальные.

Политические институты господства, такие, как единственная правящая партия, отсутствие разделения властей, управляемость правосудия, порождают и поддерживают добывающий характер экономики. Значительная часть промышленности — и добывающей, и производящей — является собственностью небольшого круга людей. Причем закреплены эти права владения за пределами России, в тех странах, где институт частной собственности защищен лучше. Кроме того, защищенные западным правом крупные бизнесмены не настаивают на создании в самой России предсказуемой и четкой судебно-правовой системы.

Как известно, Екатерина II вместе с правом собственности для дворянства ввела в обиход и слово «собственность». Но перед нами не право, отвоеванное в ходе торга или конфликта. Перед нами — делегирование. Право собственности, дарованное императрицей, было, по сути приватизацией государственной власти на местах. Сокращая расходы казны и обязательства центрального правительства, власть отдала собственникам то, чем все равно не могла управлять.

На Западе защита права собственности исторически была основой для защиты гражданских и политических прав в широком смысле. Обе эти правовые сферы были, так сказать, одного поля ягоды. В России же собственность и гражданственность произрастали на разных полях. Права собственности защищало правительство, а гражданские права отстаивали те, кто с правительством боролся. Само понятие частной собственности ассоциировалось с судьбой царского государства, которое в глазах оппозиционно настроенной части общества было причиной бесправия. Альтернативного проекта, включавшего в себя частнособственническую идеологию, ни одна из популярных накануне революции политических сил предложить не смогла.

Проведя ликвидацию права собственности, советские власти ликвидировали и независимых от них действующих лиц. Советские вожди пошли в деле уничтожения независимости, вероятно, даже дальше Ивана Грозного. Практически любые блага были превращены в привилегии — или, если подойти поближе к Средневековью, в бенефиции. Любое благополучие стало пайковым. Номенклатура — закрытый для общества перечень самых важных и хлебных постов в партии власти, государственной системе и экономике — оказалась крепкой традицией, дожившей до наших дней.

Государство по-прежнему руководствуется принципом верховенства безопасности, понятой предельно прямолинейно и включающей безопасность конкретной правящей группы. Государственные предприятия по-прежнему в первую очередь поддерживают социальный порядок, а уже во вторую являются собственно экономическими единицами.

О развилке 1993 года

Можно смотреть на успех или неуспех трансформации как на проблему курицы и яйца. С одной стороны, чтобы получить выгоды от приватизации, нужно построить рыночные институты, с другой — неясно, кто обеспечит поддержку подобных реформ, если не сформирована критическая масса частных собственников. Нельзя сказать, что в одних случаях игра по правилам поддерживалась правительствами и оказалась в конце концов выигрышной, в других — нет.

В российском случае она выигрышной не оказалась. В 1980-х годах, в момент утраты всех ориентиров, граждане инстинктивно бросились к демократической форме правления — к выборам как ко всем известному проявлению демократии. И были во многом правы. Выборы — конкурентные, свободные и справедливые — это и есть демократия, если пользоваться определением Йозефа Шумпетера. Но это определение основано на минимуме требований. Наверное, этого минимума достаточно для западных культур, но для нашей — крайне мало. В таком кратком определении за кадром остаются элементы политической системы, без которой выборы будут лишь инструментом правящего класса: гарантии прав, включая право на свободу высказывания, защита права выдвигаться на выборные должности, защита права на собрания, равный доступ к СМИ для кандидатов, всеобщий доступ к альтернативной информации, защита автономии партий и общественных организаций. Т.е. демократия — это режим, при котором политики и партии могут терять власть результате выборов. Прийти к власти с помощью демократии российские лидеры согласились, а уходить нет.

Ельцин распустил парламент в сентябре 1993 года, поскольку не мог или не желал продолжать споры о конструкции власти. Две стороны, столкнувшиеся в 1993 году в конфликте президента и парламента, не нашли способа решить дело миром. Победа любой из сторон означала бы политическую бесконтрольность победителя. Институты, способные быть арбитрами и проводниками интересов общественных групп — суд, партии, общественные организации, — могли стать реальной силой только в случае ничьей. Ничья означала бы соглашение элит и, возможно, толчок к формированию независимого суда. Ведь в этом случае был бы нужен арбитр, которому доверяли бы обе стороны.

Смысл развилки 1993 года не в том, кто именно должен был одержать победу, а в том, что это был шанс на возникновение нового, невиданного в России равновесия равных. Победа одной из сторон снова установила привычное в русской истории равновесие неравных. Ее продуктом и является политическая система, которую в 2000-х годах нужно было лишь довести до ума, что и сделал Владимир Путин.

Вернуться к собственности

Демократия настолько поразила всеобщее воображение — особенно воображение противников реформ, — что вытеснила гораздо более фундаментальный вопрос об основаниях для демократии. Но по большому счету, если четких правил ограничения власти нет, то власть не будет действовать в интересах общества в любом случае — вне всякой зависимости от того, сосредоточена ли она в руках одного человека в лице президента или руках «народа» в лице парламента.

Самые существенные правила — это ограничения. Кто может ограничить власть? Только тот, у кого есть защищенное право. Например, право собственности. Этот такое право, которое власть не может преступить: буквально не может перейти порог дома и уж тем более не может отнять собственность. Это право, вследствие действия которого политик может потерять власть. Политики, таким образом, теряют власть не в результате выборов как таковых. Выборы — это процедура. Он теряет власть, потому что проиграл и должен уйти, чтобы не нарушить права избирателей. Действие права (а не действие собственно выборов) оказывается сильнее власти. Стоит понимать, что никакой институт сам по себе не является целительной пилюлей для страны — ни демократия, ни суд, ни частная собственность. Например, в России, авторы приватизации делали акцент на понятии «собственность» и объясняли всем, что появление независимых собственников сделает экономику конкурентоспособной и эффективной. Но из поля зрения выпало понятие «право». А без права нет и собственности.

Введение в России рыночного режима было по преимуществу «экономической реформой». Ею занимались экономисты, то есть, в советской логике, на которой по-прежнему основан государственный механизм в России, — технические специалисты. Специалисты должны были по готовым инструкциям собрать «новую экономику», в которой все работало бы, как на Западе. Но установить главную деталь этого западного конструктора — верховенство права — экономисты просто не могли. Реформой занимались они, но ключевые перемены в сфере политики и права были за пределами их влияния. Они работали на правительство, а все, что связано с правоохранительной деятельностью и судами, в России традиционно — «царская» сфера, то есть сфера контроля первого лица. Туда экономистов никогда не пускали и не пускают по сей день.

Отношения между властью и собственностью — игровое поле для политики. Но не стоит забывать и об отношениях более высокого уровня — отношениях между государством и человеком. Собственность можно понимать и как собственность на себя самого. Это позволяет подойти к вопросам, связанным с обустройством жизни независимой личности в условиях общества и государства. Защита прав собственника невозможна в отрыве от защиты гражданских прав и права на самостоятельность. Отделение права собственности от права самостоятельного действия ведет к тому, что российская система позволяет купить машину, но не позволяет «купить» дорожную сеть и свободу от пробок. Позволяет обнести дом забором, но не позволяет гарантировать безопасность и право на самостоятельность за его пределами.

Только из-за того, что происходит на улице, люди и уезжают. Среда не зависит от одного человека. Уезжая из своей страны, человека покупает окружающую среду другой страны. По сути, он платит за вещи, которые являются главным продуктом общественного развития: работающие правила игры, межличностное доверие, чистоту, воздух и безопасность.

Именно «общим» и придется заниматься российскому обществу в дальнейшем…

Книга рекомендуется мною к самому внимательному прочтению.