Что читать: ехидный сарказм, японские бордели и токсичная маскулинность

Фрэн Лебовиц. «Вношу ясность», Corpus (перевод с английского Светланы Силаковой и Варвары Бабицкой, 416 стр., 18+)

Фрэн Лебовиц — писательница, культурная фигура и «голос Нью-Йорка». Ее эссе — не просто тексты, а концентрированный сарказм, поданный с каменным лицом и клокочущим за ним смехом. Книга «Вношу ясность» — это сборник тех самых эссе, которые впервые появились в 1970-х и 1980-х, но удивительным образом не потеряли ни силы, ни актуальности. Скорее наоборот: они читаются как блестящий комментарий к сегодняшнему дню, пусть и написаны до появления айфона и цифрового детокса. Читать Лебовиц — все равно что сидеть рядом с ехидной, умной женщиной за барной стойкой, слушать, как она ворчит на туристов, моду, детей, фитнес, свою уборщицу, богатых, бедных, Нью-Йорк и все остальное. И ты вроде не согласна, но все равно смеешься и киваешь, потому что слишком уж точно она попадает в цель.

Книга разбита на короткие тексты — два-три, максимум пять страниц каждый. И хотя не все из них одинаково сильны, лучшие — это фейерверк: один остроумный поворот за другим, за каждым углом — хлесткая цитата. Лебовиц — закоренелая курильщица и принципиальная технофобка. У нее нет компьютера, она не пользуется мобильником. Это ее способ остаться собой в мире, где каждый пытается понравиться, быть продуктивным, следовать трендам. Именно это делает ее эссе столь притягательными. Они тоже не пытаются понравиться. В них нет модной повестки, нет попытки быть «на волне». Она не боится звучать остро, не боится задеть — и это дает читателю странное чувство свободы. «Не хочешь читать без политкорректности? Не читай», — словно говорит она.

Ее юмор — не только злой, но и умный. Иногда с налетом абсурда, но всегда с точным прицелом. Лебовиц пишет о том, что бесит ее больше всего: дети, домашние животные, домашний уют, спорт. Она презирает культ самосовершенствования, ненавидит моду на ЗОЖ и медитации. Эти эссе — срез культурной и социальной жизни Нью-Йорка в период, когда андеграунд соседствовал с гламуром, а ирония — с болью. В эпоху, когда каждая шутка проверяется на соответствие этическим стандартам, Лебовиц остается голосом времени, когда можно было говорить вслух. Когда можно было быть остроумной, едкой, ленивой и все равно стать иконой. Ее называют «современной Дороти Паркер» — и хотя сама Лебовиц, скорее всего, презирает сравнения, это звучит справедливо.

Диана Кикнадзе. «Интимная Япония», МИФ (288 стр., 18+)

Это не альбом с гравюрами эпохи Эдо и не каталог секс-игрушек из токийских магазинов. Это глубокое исследование, местами щемящее, местами беспощадное. Это книга о японских женщинах. Это история о том, как культура может быть не витриной, а клеткой. Диана Кикнадзе берет тему, на которую чаще пишут с оглядкой, и рассказывает без стеснения. Но и без вульгарности. Страсть автора — не к эпатажу, а к пониманию. Книга начинается с мифов. Там, где зарождаются мир и идея о том, как в нем должны сосуществовать мужчина и женщина. В японском своде мифов «Кодзики» Идзанами умирает при родах, Идзанаги — сбегает от нее в мир живых, и их любовная трагедия становится одним из первых культурных нарративов о разделении: мужское — живое, женское — мертвое, грешное, опасное. Уже в мифе женщина — носительница не только жизни, но и скверны. И она же первая платит за близость. Из мифа — в крестьянскую избу, в бордель Ёсивары, в дом аристократа. Женщина — всюду объект. Объект труда, заботы, наслаждения, слияния, торговли. Девочек продавали в труппы странствующих актеров или в служанки. Семь лет — и она уже товар.

Каждая глава — переход между эпохами. В одной из глав Кикнадзе рассказывает о «женщинах для утешения» — так называли рабынь, которых использовали японские солдаты во время войны. История, которую в Японии десятилетиями вытесняли из коллективной памяти, здесь звучит четко, без прикрас. Однако «Интимная Япония» — не просто хроника боли. Это рассказ о трансформациях. Автор дает читателю редкую возможность проследить, как эротика в японской культуре становилась то частью сакрального, то элементом коммерции. Проституция в кварталах вроде Ёсивары имела строгую иерархию: от элитных ойран, которые владели каллиграфией, игрой на кото и танцами, до самых низших, обреченных на раннюю смерть. Эти «веселые кварталы» были и театром, и тюрьмой. Куртизанка могла стать знаменитой, войти в литературу — и все же оставалась пленницей.

Книга не превращается в обвинительный акт. Это попытка понять. Почему культура, так ценящая красоту и гармонию, столько веков закрывала глаза на страдания половины своего населения? Почему женщина, обладая талантом, страстью, волей, должна была проявлять их тайком — в письмах, в каллиграфии, в дневниках? Ответ, который дает Кикнадзе, звучит горько: потому что культура — это не только храм, но и система выживания. В условиях жесткой природы, коллективного труда, где индивидуальность опасна, японское общество веками формировало структуру, в которой женщина — элемент механизма. Важный. Но заменяемый. История интимности — это история социального неравенства, закрепленного веками. Но также — это рассказ о выживании. О том, как женщины, не имея права на голос, создавали культуру, которая до сих пор формирует японскую чувствительность, эстетику и страх быть собой.

Сельва Альмада. «Не река», «Лайвбук» (перевод с испанского Дарьи Синицыной, 160 стр., 16+)

Река в названии книги — это не просто вода. Это место памяти. Место смерти. Место, где прошлое никогда не уходит, где призраки остаются жить, а живые — тонут в том, что не могут отпустить. В «Не реке» аргентинская писательница Сельва Альмада размывает границы между реальностью и потусторонним, между воспоминанием и вымыслом, между телом и тенью. Этот короткий, плотный роман — о мужчине, который не может проститься с другом, о мальчике, который ищет отца среди теней, и о женщине, которая разговаривает с дочерьми, давно лежащими в земле. На первый взгляд — типичная история рыбалки. Три человека в лодке: двое старших — Негро и Энеро, и подросток Тило, сын их умершего друга Эусебио. Они отправляются на остров в дельте Параны, расставляют палатки, ловят гигантского ската, устраивают вечер с музыкой и алкоголем. Все это напоминает идиллию старой дружбы, слегка выцветшую, но все еще теплую. Но под этой видимостью — пустота. Потому что третий в их троице мертв, и все трое — на самом деле — не рыбачат, а участвуют в попытке воскресить прошлое.

Но «Не река» — не только мужская история. На острове живет женщина по имени Сиомара. Ее две дочери погибли в автокатастрофе, возвращаясь с танцев. Она не смирилась. Она зажигает костры, методично сжигает мебель в доме. Это не сумасшествие, это единственный язык, на котором она может выразить боль. Иногда она видит дочерей. Не в снах — в комнате, у кровати. Одна из них, Люси, ползет к матери, ложится рядом. Другая, Мариела, прячется в углу. Это не просто фантазия. Это параллельная реальность, в которой мертвые продолжают жить — если живые их не отпустили. Удивительным образом Альмада не делает эти сцены мистическими. Присутствие мертвых — не эффектный прием, не ужастик. Это — поэзия боли. Призраки здесь — не страшны, они — родные. Их разговоры — обрывисты, словно записаны на полях сна.

Река течет не только сквозь чувства, но и сквозь аргентинскую провинциальную реальность. Здесь царит мачизм. Мужчины пьют, дерутся, стреляют в рыбу из пистолета, потом бросают ее гнить в реку. Женщины — одни. Беременеют, делают подпольные аборты, теряют детей, варят еду, которую никто не ест. Сиомара — не исключение. И ее дочери тоже. Сообщество их осуждает за то, что они танцевали, пили, флиртовали. И настоящая трагедия истории — не только в том, что они умерли. А в том, что общество уже при жизни осудило их на смерть. Альмада не делает акцент на морали. Она просто показывает, как все устроено. Альмада пишет лаконично, но образно. Ее язык сжат, как пружина. И в каждом абзаце — предчувствие насилия. Оно случается — в конце. Но даже тогда оно не развязывает узел, не очищает. «Не река» — это не роман, где ищут спасения. Это роман, где признают: спасения может и не быть. Но можно хотя бы прожить с этим. Хотя бы попытаться.

Екатерина Петрова — литературная обозревательница интернет-газеты «Реальное время», автор телеграм-канала «Булочки с маком».