Монстры всегда с нами

Монстры как объекты культуры

«Последние годы, примерно с начала пандемии, мистика, сверхъестественное, чудовища, ужасы, фантастика стали еще более популярны среди российского населения», — отметил Алексей Вдовин. Но, по его словам, этот интерес не нов. Уже более 250 лет европейская цивилизация и Россия в том числе переживают «неувядающий всплеск интереса к сверхъестественному», который начался с эпохи романтизма.

Причем речь идет не только о книгах. Сегодня оживленный интерес к монстрам можно проследить в самых разных областях — от карт Таро до комиксов. «Это констатируют и социологи, и культурологи, и издатели, и все, кто мало-мальски в этом бизнесе живет, все констатируют, что идет очень серьезный всплеск интереса», — продолжил Вдовин.

Алексей Вдовин подчеркнул: монстры, о которых он говорит, — это вовсе не реальные существа, а «объекты культуры, объекты литературы». Как искусственно созданные образы они принадлежат воображению своих авторов — таких, как Брэм Стокер, Мэри Шелли или Николай Гоголь. И все же, несмотря на вымышленную природу, эти персонажи словно бы продолжают жить собственной жизнью, отражая страхи и надежды разных эпох. «Я исследую монстров как объекты культуры и в первую очередь литературы», — пояснил Вдовин. Для него монстр — это не просто плод фантазии, а полноценный символ, который позволяет увидеть, как менялись представления о мире, страхи и нравственные установки.

Фольклорные и литературные чудовища: где грань?

По словам Вдовина, «теория монстров» — серьезное исследовательское направление. Оно разделяет чудовищ на две основные категории. С одной стороны — монстры фольклорные, с их корнями в народных поверьях и мифах. С другой — монстры литературные, изначально созданные воображением писателей. «Фольклорные монстры, о которых мы слышим из мифов, легенд и сказок разных народов, к примеру, славянские кикиморы или финно-угорские лесные духи, меня не интересуют», — уточнил Вдовин. Его внимание сосредоточено на литературных чудовищах, которые лишь иногда вдохновлены этими народными образами, но, по сути, — продукт конкретных писателей. Здесь традиционные фольклорные черты переработаны и перенесены в совершенно новый культурный контекст.

Литературные монстры — явление молодое. Они появились на рубеже XVIII—XIX веков, в эпоху романтизма, времени резких культурных и социальных изменений. Французская революция, наполеоновские войны, возвышение индивидуальности и мрачные философские идеи заложили почву для создания героев новой, необычной природы. Монстры стали откликом на общественные потрясения, заполняя страницы книг символами страха, потерянного морального компаса и экзистенциальных вопросов. «Когда мы читаем про Франкенштейна или про Дракулу, мы имеем дело с культурными артефактами», — подчеркнул Вдовин.

Философия монстров: от Франкенштейна до Дракулы

Что скрывается за образом чудовища в литературе? По словам Алексея Вдовина, монстры — это многослойные образы, каждый из которых несет в себе сложный набор философских, религиозных и культурных смыслов. «Мы читаем произведения о вампирах, тот же «Дракула» Брэма Стокера, и считываем буквально сюжет. Но это первый этаж. На втором, третьем этажах — смыслы. Чем наделяется образ Дракулы, который сосет в основном женскую кровь?», — добавил Вдовин. Такой взгляд позволяет увидеть монстров не только как носителей страха, но и как метафоры человеческих пороков и страхов, скрытых на дне коллективного бессознательного.

Одна из ключевых черт монстров — их пограничность. Эти существа всегда обитают на границе миров — между реальным и потусторонним, днем и ночью, а зачастую и между культурами и цивилизациями. На примере Дракулы Вдовин объяснил, как этот вампир олицетворял столкновение Востока и Запада, христианства и ислама, просвещения и темного мистицизма. «Стокер поселил Дракулу в Трансильвании. Этот регион был под властью Османской империи, а затем стал частью Австро-Венгрии. Это было место культурных контактов и разломов, где сталкивались народы и религии. И как образованные европейцы XVIII века смотрели на этот мир? С изумлением и страхом. Так рождаются легенды», — рассказывает Вдовин.

Монстры часто помогают определить границы нормы и ненормы, добавил Вдовин. Франкенштейн — яркий тому пример. Это существо, созданное из останков других тел, стало символом экспериментов с человеческой природой. Но где заканчивается гуманизм и начинается преступление против человечности? «Когда существо оживает и начинает жить своей жизнью, оказывается, что ему недостает человеческих чувств. Мэри Шелли через Франкенштейна ставит вопрос о том, что такое человек и где проходит граница человеческого», — сказал Вдовин.

Вдовин выделил еще одно свойство монстров — их двойственность. Монстр одновременно и притягивает, и отталкивает. Дракула, например, пугает людей своей кровожадностью, но при этом притягивает женщин, соблазняя их. «Если вспомните «Дракулу» и фильмы о вампирах, то увидите, что вампиры одновременно ужасают и привлекают. Лорд Рутвен из «Вампира» Полидори соблазняет девушек, они умирают после первой брачной ночи. Так вампир становится олицетворением соблазна и смертельной опасности», — пояснил Вдовин.

Еще одна из ключевых характеристик монстра — его ускользаемость. Фантомас, как пример этого свойства, всегда исчезает в последний момент, оставляя ощущение недосказанности. «Меня всегда расстраивало, что Фантомас ускользает, и ты ждешь следующей серии», — поделился Вдовин.

Загадка Мефистофеля: новый образ старого беса

«Мефистофель у Гете — персонаж, с которого начинается революция в изображении зла», — отметил Вдовин. Литературный Мефистофель по-новому обрисован, более человечный, чем его средневековые предшественники. Он не просто демоническая сила, а яркая, живая личность, которая в какой-то степени вызывает симпатию. «Гете делает Мефистофеля гораздо более симпатичным и человечным, чем Фауст», — отметил историк. Это интригует: можно ли представить дьявола как симпатичного персонажа?

Вдовин подчеркнул, что Гете наделил своего Мефистофеля чертами, которые почти обезоруживают читателя. Это не просто враг рода человеческого, а острослов, который «подает себя весело и раскрепощенно». Эта двусмысленность — серьезное открытие для тех, кто привык видеть зло только в мрачных тонах. Мефистофель становится зеркалом человеческих сомнений и слабостей, возможно, даже символом самого человека.

На первый взгляд, персонаж Мефистофеля не имеет никакой связи с историческими событиями. Однако Вдовин предложил неожиданную параллель — связь между появлением литературных монстров и Французской революцией. «Культурологи и историки литературы показали, что после якобинского террора возникла тенденция изображать монстров», — объяснил он. Страх, вызванный реальными политическими событиями, как будто перекочевывает на страницы книг. Мефистофель Гете становится своего рода отголоском этих потрясений, олицетворяя скрытые страхи и фантазмы, которые находят выход в литературе.

Рождение ночного кошмара

В 1816 году на вилле под Женевой собралась необычная компания — Лорд Байрон, Перси Биши Шелли, Мэри Годвин (будущая Мэри Шелли), доктор Полидори и несколько их друзей. Шелли и Байрон планировали провести лето в Швейцарии, но природные катаклизмы изменили их планы. Из-за мощного извержения вулкана в Индонезии, случившегося двумя годами ранее, климат в северном полушарии изменился. Настоящего лета не наступило, температура в Европе упала на 2–3 градуса, и компания была вынуждена оставаться на вилле, коротая время.

Именно в эти хмурые и холодные дни началась эпоха литературного ужаса. Чтобы развлечься, Байрон предложил всем сочинить жуткие истории. В атмосфере странного и зловещего безвременья — при свечах, за разговорами о смерти и загробных мирах — родилась идея о вампире, который завораживает и пугает одновременно. Первого вампира на европейских страницах создали Байрон и Полидори. Лорд Рутвен, герой новеллы Полидори, был не просто чудовищем, он был аристократом. Впервые вампир перестал быть чудовищем из народных сказаний и стал частью высокой культуры.

Новый Прометей

Мэри Шелли не собиралась отставать от своих спутников. Замысел ее существа был туманен, еще зыбок, но постепенно, шаг за шагом, он начал оформляться. Вскоре на свет должен был явиться Франкенштейн — чудовище, рожденное в ночных кошмарах молодого поколения. Спустя два года напряженного труда, в 1818 году, роман увидел свет. «Франкенштейн, или Новый Прометей» сразу привлек внимание. Повествование об искусственном создании жизни, о том, что происходит, когда человек вмешивается в божественные дела, становилось зловещим пророчеством. Вдовин отметил: «Она пророчески исследовала в этом романе то, что происходит с существом, когда оно не получает человеческого воспитания».

В своем романе Мэри Шелли затронула одну из ключевых тем — ответственность ученого за свое творение. Виктор Франкенштейн, испугавшись плодов своих опытов, отвернулся от существа, лишив его поддержки и заботы. Сбежав из лаборатории своего создателя, монстр был одинок, он «начал убивать всех близких Виктора, чтобы отомстить за то, что Виктор его бросил». Лишенный любви и принятия, Франкенштейн превратился в настоящее чудовище. В один из дней он встретился с семьей эмигрантов, укрывшихся в лесу после французской революции. Эта встреча могла стать шансом для монстра найти связь с людьми, но страх и отвращение окружавших его окончательно загнали монстра в темный угол.

Мэри Шелли дала своему герою способность мыслить, читать и даже мечтать о любви, но общество отвергло его. Именно это стало катализатором его внутреннего падения. «Это становится триггером, спусковым крючком для того, чтобы существо окончательно осознало, что оно чудовищно», — подчеркнул Вдовин, проводя параллель между внутренними страданиями монстра и его внешней уродливостью.

Существо обратилось к своему создателю с просьбой о компаньоне, жене, но Виктор отказал ему. Это стало последним ударом: монстр потерял надежду и окончательно замкнулся. Месть стала его единственным смыслом жизни. «Существо предлагало Виктору создать жену, чтобы оно смогло вкусить любовь», — отметил Вдовин. Но лишенный этого Франкенштейн оказался заперт в безысходности. Брошенное всеми существо отправилось в одиночное странствие, на Северный полюс, где его преследовал Виктор. Финал этого романа трагичен и символичен.

Сатанинский след в гоголевской повести

Алексей Вдовин подробно остановился на фигуре одного из самых загадочных и страшных монстров русской классики — Вия. После выхода романа Мэри Шелли «проходит буквально 15 лет, и в другом уголке Европы, в Российской империи, на ее юго-западных окраинах, на территории современной Украины, происходит действие Гоголевского «Вия», — сказал Вдовин. Именно там, а также в регионах, где когда-то существовал Тевтонский орден, появилось много мрачных и пугающих легенд. По словам Вдовина, Гоголь черпал вдохновение для своей повести именно из этих историй.

Суть «Вия», по мнению Вдовина, заключается в том, что этот монстр воплощает в себе нечто большее, чем просто «ужас» или «нечисть». Этот образ — результат сложного синтеза фольклорных элементов, переноса мифов и легенд, а также влияния западноевропейской романтической традиции. Вий в какой-то степени — это искаженный версией сатана. Гоголь же, по словам Вдовина, мог вдохновляться такими балладами, как «Ведьма» Роберта Саути, которую перевел Василий Жуковский, наставник Гоголя.

«Гоголь сам говорил, что Вий — это колоссальное создание малороссийского простонародного воображения. И сам он услышал эту историю и передал ее читателю в первозданной простоте», — отметил Вдовин. Однако на этом сюрпризы не заканчиваются. Сюжет «Вия» многим кажется запутанным, мы начинаем читать повесть о путешествии семинаристов, которые встречают ведьму, но только в конце появляется сам Вий. В чем же его настоящая сила и что он символизирует в контексте славянской мифологии? Вопрос остается открытым, и именно этот момент стал основой для множества интерпретаций, включая ту, что предложил Вдовин.

«Примечание Гоголя в начале повести на первой странице не дает точного ответа. Мы видим лишь, что сам Гоголь описывает встречу с этим монстром как нечто по-настоящему страшное, но откуда этот образ взялся?», — сказал Вдовин. Эта загадка ставит в тупик многих исследователей, ведь в украинском фольклоре не существует точных аналогов Вия, несмотря на богатую традицию.

Вдовин предположил, что сам Гоголь, возможно, черпал вдохновение не столько в украинских преданиях, сколько в западных балладах и легендах. Сюжеты этих произведений включали встречи с дьяволом или темными сущностями, олицетворяющими нечто зловещее. У Вия, как у фигуры, по сути, можно увидеть отражение этих традиций.

Вампир как символ Востока и угрозы для Запада

«Дракула был реальным историческим деятелем, но он не имеет ничего общего с тем образом, который мы знаем благодаря Стокеру», — объяснил Вдовин. Брэм Стокер создал своего персонажа, опираясь на множество литературных источников, но его вампир был уже частью новой мифологии. Стокер не только написал о вампирах, он прописал целую вампирическую вселенную с набором законов, которые живут в нашем воображении до сих пор. «Это исчезновение с восходом и заходом солнца, это неотбрасывание тени, способность усмирить вампира распятием или чесноком», — уточнил историк литературы. Эти моменты настолько глубоко вошли в поп-культуру, что даже те, кто не читал «Дракулу», без труда определяют, что вампир не выйдет на свет дня и не отбрасывает тени. Стокер же был первым, кто прописал эти подробности до мельчайших деталей.

Особое внимание Вдовин уделил тому, как Стокер придал своему вампиру особую угрожающую силу, связывая его с европейской историей. Стокеровский Дракула — это не просто аристократ-вампир, это реальная угроза для западной цивилизации, которая вторгается с Востока. «Дракула переезжает из Трансильвании в Лондон, чтобы скупить недвижимость, разместить свои гробы с землей и укрепиться в Великобритании», — пояснил Вдовин.

«Если вы посмотрите на географическую карту того времени, вы увидите, что Трансильвания — это граница трех империй: Российской, Османской и Австро-Венгерской», — добавил Вдовин. Стокер, по его мнению, использовал вампира как символ угрозы, которая исходит с Востока. Этот образ был особенно актуален для Британии. Дракула стал символом не только личной угрозы, но и политической: он с каждым шагом приближается к Лондону, как символ надвигающегося кризиса.

Кроме этого, Алексей Вдовин отметил, что «Дракула» Стокера — это еще и произведение, насыщенное расистскими и этническими стереотипами. В 1890-е годы биологический расизм был вполне респектабельной теорией. «В романе есть элементы расизма, есть этнические стереотипы, которые были популярны в то время», — сказал он. Роман Стокера многослоен, как пирог. И вот это сочетание социальной и культурной критики, политической метафоры и мистики делает его по-настоящему выдающимся. В «Дракуле» мы видим не только борьбу с чудовищем, но и с обществом, которое порой становится даже более страшным, чем сам вампир.

Монстры, пережившие время

Каждый из монстров, которых описал Алексей Вдовин на лекции в своей книге «Монстры у порога» — это окна, через которые мы можем заглянуть в мир того времени, увидеть страхи, фобии, чувства людей. То, чего они боялись, что их тревожило, что заставляло скрываться от неизвестного. Этот контекст монстров как бы отбрасывает тень на свою эпоху, раскрывая перед нами целый ряд социальных, культурных и даже политических страхов. И такие персонажи, как Франкенштейн, Дракула, Вий, многим обязаны своим бессмертием именно этому страху.

Но важно понять: с каждым годом эти монстры становятся все более самостоятельными. И это не просто забытые персонажи. Они живут своей жизнью. Они пережили первоначальный контекст и давно уже перестали быть просто символами страха, который был актуален в XIX веке. По сути, они стали частью поп-культуры, их имена и образы прочно вошли в наш повседневный словарь.

Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты «Реальное время», автор телеграм-канала «Булочки с маком» и основательница первого книжного онлайн-клуба по подписке «Макулатура».