Военное дело и военная культура Крымского ханства: набеги крымских татар

15.2. Набеги крымских татар

А.А. Шейхумеров

Набеговая (или, по определению А. Гливы, «военно-предпринимательская») деятельность крымских татар являлась важной стороной жизни в Крымском ханстве и в то же время стала краеугольным камнем «черной легенды» об этом государстве. Украинский историк В.В. Грибовский отмечал, что российская историография XVIII в. привнесла в историческую литературу тезис о татарских набегах как неизменной военно-грабительской деятельности, беспрерывно ведущейся против России, используемый для оправдания ликвидации Крымского ханства в 1783 г. Также и «советские исследования, появившиеся после Второй мировой войны, оправдывая депортации крымских татар и чеченцев, сгущали краски, говоря о рабстве. При этом порабощение людей в ранней России из финских, белорусских, кавказских и кочевнических окраин обходили молчанием». Однако работы современных историков позволяют охарактеризовать набеги (чапулы) как великолепно спланированные военные операции, характеризующиеся умелым использованием наличных ресурсов и грамотным исполнением. Жестокость же была совершенно обычным явлением в войнах XV—XVIII веков.

Набеги крымских и ногайских татар наносили крупные потери населению Восточной Европы. Их пытались оценить уже современники. Польский публицист XVI в. П. Грабовский называл их «бесчисленными». Князь К.И. Острожский в 1579 г. писал, что «можно насчитать 900 тысяч или даже миллион людей, которых вырезала татарская сабля или были угнаны в неволю бусурманскую». В 1474—1569 гг., по подсчетам Е. Охманьского, Великое княжество Литовское потеряло от татарских, турецких и молдавских нападений 100—150 тыс. жителей убитыми и пленными, хотя эти данные кажутся нам заниженными. По мнению Я.Р. Дашкевича, одно лишь Подолье во второй половине XVI в. лишилось 150—200 тыс. жителей, общие потери населения украинских земель за все время набегов он оценивал в 2—2,5 млн. М. Хорн оценивал потери Речи Посполитой в 1605—1633 гг. в 200 тыс., то есть около 7 тыс. ежегодно. А.А. Новосельский писал о 150—200 тыс. жителей Московского государства, уведенных в плен крымскими и ногайскими татарами в первой половине XVII в., однако эта величина представляется завышенной. На одной только Перемышльщине в XVII в. татары схватили 20 тыс. ясырей. И.О. Ворончук определяла демографические потери Волыни в XV — первой половине XVII в. в 500 тыс. По мнению А. Гливы, с конца XV и до начала XVII в. польско-литовские земли потеряли от набегов 1—1,2 млн жителей. Общая величина ясыря, уведенного в Крымское ханство в XV—XVIII вв., доходила, вероятно, до 3 миллионов.

Вместе с тем симптоматично отсутствие каких-либо обобщенных расчетов по численности невольников-мусульман, захваченных казаками и калмыками, при наличии большого числа расчетов о численности христианского ясыря, выведенного крымскими татарами. Однако можно предпринять попытку подсчитать их число, основываясь на данных о демографических потерях в отдельные годы. По мнению С. Лепьявко, во время набегов в 1570—1580-х гг. запорожцы захватили в плен 1 тыс. татар и турок. Вероятно, потери были намного выше, так как в 1571 г. Девлет Герай I возмущенно писал польскому королю Сигизмунду I, что казаки нападали на Крымское ханство, забрав в плен жителей 500 татарских домов. Король не отрицал правдивости этого сообщения, признавая, что упомянутые ханом полоняники действительно пребывают на Поднепровье. В 1575 г. днепровские казаки совершили как минимум восемь нападений на крымские улусы, только в одном из них захватив 700 домов («изб»), убивая взрослых мужчин и порабощая женщин и детей. Таким образом, общий урон населения в 1570-е гг. должен был бы составлять несколько тысяч или даже более 10 тыс. человек. В 1594 г. гетман С. Наливайко хвастал, что его отряды обратили в неволю 4 тыс. жителей Буджака. В 1624 г. только в одном набеге запорожцев на Стамбул в Еникое была захвачена 1 тыс. пленников. В 1634—1635 гг. в четырех нападениях на подданных крымскому хану ногайцев донские казаки пленили около 3 600 человек, преимущественно женщин и детей, не считая тысяч убитых мужчин. В 1646 г. русскими и казаками было захвачено в плен еще 7 тыс. ногайцев. С 1649 по 1657 г. донцами в их морских рейдах были захвачено 2 300 турецких и татарских ясырей в тех случаях, когда сохранились данные о числе захваченных пленников, с другими походами, вероятно, до 4 тыс. Подобное предположение вряд ли является преувеличением, так как после набегов донские «казаки привозили порой до 500—600 пленников, взятых в ходе нападений на побережье Черного моря». В 1667 г. запорожцы в ходе сухопутного вторжения в Северный Крым поработили 3,5 тыс. крымских татар. В 1675 г. в результате нападения сборного отряда русских, калмыков и казаков в Крыму было схвачено 400 крымских «малых робят». В одном только 1694 г. украинские и запорожские казаки совершили три крупных набега: один под Очаков, откуда «ясыру сот на три живцем пригнали до Батурина», другой в Буджак, где «много ясыру набрали» и под Перекопскую линию, в которой «армат штук осм узяли и иные речи и ясыру».

Население Крымского ханства несло большие потери и в XVIII в. Так, в походе русско-калмыцких войск на Кубань в 1711 г., по, возможно, преувеличенным данным, было пленено 22 тыс. ногайцев, в том числе более 21 тыс. женщин и детей. Особенно большие потери были понесены во время войны 1735—1739 гг. Более 1 тыс. человек было захвачено и угнано в неволю в русском вторжении в Крым в 1737 г. всего за два дня набеговой деятельности. В намного большем числе пленников захватывали на Кубани: в 1736 г. более 20 тыс., в 1737 1 тыс., 1738 г. — 7 тыс. И все это не считая многих тысяч убитых.

Частота казацких и калмыцких набегов варьировалась. Демографические потери крымскотатарского, ногайского и турецкого населения росли с течением времени. В XVIII в. число ясыря, захваченного иррегулярными войсками Российской империи на территории Крымского ханства, было, пожалуй, сравнимо с числом ясыря, захваченного самими татарами. Ввиду изменения общей стратегической ситуации глубинные районы России были уже почти недоступны для крымцев (за исключением отдельных рейдов), тогда как само Крымское ханство практически целиком превратилось в арену боевых действий, теряя десятки тысяч жителей из-за неприятельских вторжений.

Вероятно, общая численность захваченного донскими казаками полона составляла не менее 30 тыс., еще большим должно было быть число полоняников, захваченных сечевиками (ввиду более широкого масштаба их сухопутных операций). Кубань в XVIII в. потеряла, по официальным русским оценкам (вероятно, завышенным), около 50 тыс. пленными. Общие потери мусульманского и христианского населения Черноморского побережья и Приазовья убитыми и пленными составляли, вероятно, не менее 150 тыс. в XVI—XVIII вв. Эти величины значительно меньше, чем потери, наносимые татарскими набегами, однако от того не менее заслуживающие изучения. Вышеприведенные расчеты позволяют не согласиться с мнением Я.Р. Дашкевича, считавшего верной оценку польского посла в Стамбуле Л. Пясечиньского, утверждавшего, что казацкие набеги наносили в тысячу раз меньший урон, чем татарские.

Причины. Набеговая активность крымских татар имела множество причин.

Политические. С точки зрения крымских элит, разрушительное вторжение было справедливым ответом на задержки в принятии выгодных Гераям решений, таких как выплата дани, внешнеполитический курс и т. д. Чапулы также служили действенным инструментом сдерживания русской и украинской колонизации Дикого Поля. Крымские ханы рассматривали полосу степей между Крымом и своими северными соседями как буферную зону. Отсутствие на ней неподконтрольного Бахчисараю населения служило залогом того, что неприятельские армии не смогут преодолеть логистические трудности, связанные с продолжительным маршем через степь. Таким образом, мнение, что ханство существовало так долго благодаря широкой полосе степных земель, отделявшей его от врагов, следует дополнить. Не только Крымское ханство существовало благодаря Дикому Полю, но и Дикое Поле существовало благодаря Крымскому ханству.

Тем не менее в вопросе о политических мотивах некоторые историки предпочитали сводить все к «турецко-татарской агрессии», возлагая вину за активизацию набеговой деятельности на Османское государство. Так, В.А. Крот и Н.С. Рашба писали, что после того как Крымское ханство стало зависимым от Стамбула, «настал период систематических опустошительных набегов татар на украинские земли. Они поощрялись турецкими султанами и часто организовывались по их непосредственной указке». Одним из упоминаемых этими историками набегов было нападение зимой 1492/93 г. 500 крымцев на Левобережье, когда они дошли до Чернигова и Киева. Однако обращение к источникам показывает, что мотивы данного нападения были иными. В августе 1492 г., отправляя в Крым своего посла К. Заболоцкого, великий князь московский Иван III требовал, чтобы тот побуждал хана Менгли Герая I к нападению на Литву. Ввиду настойчивых требований хан (занятый строительством Ислам-Кермана) отправил 500 всадников к Чернигову. Другой мурза действовал под Киевом. На Ивана III эти действия впечатления не произвели. Отправляя грамоту Заболоцкому в июне 1493 г., великий князь вновь требовал от Менгли Герая похода на Литву. Иван был недоволен действиями своего крымского союзника: «пишет мне царь (то есть хан, — прим. А. Ш.), что его люди постоянно воюют в Литовской земле, а мы здесь слышали, что мало людей приходили этой зимой в Литовскую землю и не сделали ничего». Князь спрашивал, какая, мол, война будет Литовской земле от пяти сотен людей? Таким образом, набег, проведенный для демонстрации верности альянсу с московским союзником, советскими историками представлялся как пример турецко-татарской экспансии против Украины.

Социальные. Для крымцев вторжения на территорию соседних стран являлись позитивным явлением, способствующим консолидации общества, повышению статуса и благосостояния его членов и направлению энергии на врагов. Подобно тому, как в современном обществе кумирами молодежи становятся спортсмены или деятели искусств, в ханское время образцом для подражания были удачливые чапулбаши (руководители рейдов) и другие храбрецы, обретавшие себе славу и почет в обществе опустошительными рейдами на соседние государства. Характерной в связи с этим представляется история именитых братьев Шахина и Мехмеда Гераев, которые проводили набеги на польские земли с целью приобретения популярности среди населения. Предполагаемое участие в очередном набеге прославившихся во время прошлых рейдов наездников должно было стать для рядовых участников залогом успеха и способствовало проведению действий по привлечению добровольцев. Мы согласны с мнением Д.И. Хайдарлы, писавшего, что «любое вооруженное действие татаро-ногайской кавалерии на территории любой из соседних стран представлялось в сознании ее участников как акт удальства».

Образ идеальных мусульман, проводящих свободное время в набегах на неверных, мы видим в «Тарих-и Сахиб Герай-хан». Автор данного произведения Реммаль-Ходжа приписывает хану Сахибу Гераю I следующие слова, сказанные пленным ногайцам: «Когда есть страны неверных, почему же много мусульман совершают набеги на мусульманские вилайеты?» Впрочем, и сам этот хан в начале своего правления подвергался критике со стороны беев за излишнее миролюбие: «Со времен наших отцов и дедов в нашей стране [был] порядок, совершались налеты и набеги [за добычей], и мы непрерывно возносили молитвы за благоденствие могущественного, как небо, худавендигяра. [Прежние] ханы соблюдали [заповеданные им] законы и древние обычаи, [вследствие чего] все подданные благоденствовали, постоянно совершали походы и набеги на неверных (буквально: «вели священные войны»), а наша страна была переполнена полоном».

В глазах крымских мужчин немаловажное место занимал захват чужих женщин. Крымские татары, по словам одной из жен хана Мехмеда Герая I, шли в набеги, чтобы «чужих жен добывать». Привезенная из далекой страны чужеземная жена была живым свидетельством мужественности и отваги. Рейдовая активность приводила к формированию новых семей и расширению уже существующих (учитывая включение в них невольниц). Набеги воспринимались родственниками воинов как положительное явление: «Лишь надежда на добычу заставляет их действовать и выступать в поход, они надеются на малейшую новость о каком-либо набеге, заранее радуясь благам, которые он им принесет. В этом случае они совершают домашнюю молитву, прося у бога побольше молодых рабов, юношей и девушек для продажи, одним словом, всяческой добычи. После каждого отрывка молитвы их жены, дети, отцы или матери, братья или сестры, которые остаются дома, чтобы смотреть за скотом и т. д., отвечают: «Аминь».

Подытоживая вышесказанное, отметим, что названные причины переплетались в мотивации ханских подданных в единое целое. По замечанию В. Остапчука, «если экспедиция была неудачной с военной точки зрения, вероятно, в мыслях татарских воинов она могла бы быть скомпенсирована захватом достаточного ясыря; наоборот, без достаточного ясыря победа могла казаться неполной».

Экономические. Массовое поступление рабов способствовало оздоровлению экономики, помогало справиться с последствиями голода, неурожая и т. д. Здоровые и красивые рабы, особенно молодые девушки, высоко ценились на невольничьих рынках, использовали их и в хозяйстве.

Продажа рабов и их выкуп приносили ощутимую материальную выгоду. Трудовая эксплуатация способствовала повышению благосостояния хозяев. Вместе с тем следует отметить, что данных о реальном вкладе доходов от продажи рабов в экономическое развитие в нашем распоряжении немного. Однако следует оговориться, что популярный тезис о работорговле как основе существования крымских татар не имеет под собой научной базы. Это утверждение никогда не сопровождается пояснениями, позволяющими понять, каким образом исследователь пришел к соответствующему выводу. К примеру, Д.И. Прохоров без ссылок на источники пишет, что «наибольший доход за всю историю существования Крымского ханства приносила торговля рабами». Аналогично одной фразой без каких-либо расчетов экономического характера определяет роль набегов М.Б. Кизилов: «работорговля была краеугольным камнем крымской экономики в раннее Новое время». Однако сопоставляя цены на невольников и данные о стоимости продуктов питания в Крымском ханстве (приведены за период 1665—1675 гг., Ф. Яша), мы не можем согласиться с вышеприведенными мнениями. Для обеспечения продовольствием одной семьи из пяти человек (муж, жена, трое детей) в этот период требовалось в год 8 550 акче. Ф. Яша считает, что за эти деньги обычная крымская семья могла позволить себе ежедневно зернобобовые (нут, чечевица и бобы), мясо (баранину и ягнятину) и фрукты (яблоки и груши), а также хлеб (более дорогие продукты, такие как масло и мед, чаще потребляли богатые). Таким образом, если бы основой благосостояния крымских татар была работорговля, то глава обычного семейства должен был приводить ежегодно на продажу двух-трех рабов. Это давало бы 3 600—9 000 акче его семье. Всего в Крым должно было поставляться на последующую продажу 80—120 тыс. рабов ежегодно в XVII в. (если оценить число семей в 40 тыс.), не считая умерших в дороге и сбежавших (то есть захватывать должны были еще больше). Это в несколько раз выше, чем существующие в историографии оценки числа уводимых невольников. Таким образом, доход от импорта считанных сотен и тысяч рабов не мог обеспечить даже элементарных потребностей в продовольствии основной массы крымских татар.

В первые годы существования ханства, в период между 1446 и 1460 гг., через Каффу было продано лишь 404 раба. Стоит согласиться с В.П. Гулевичем, считавшим, что «такие цифры не подтверждают главенство работорговли в хозяйстве татар Крымского улуса/ханства в исследуемое время». В 1474—1477 гг. таможенные сборы от продажи рабов и лошадей составили 360 тыс. акче, при этом таможенные сборы в 1487 г. в Кефе составили 1 млн. акче, то есть вклад работорговли в формирование бюджета Кефинского санджака был значительным, но не решающим. В 1520 г. на содержание османских гарнизонов в Крыму и Приазовье (1 тыс. человек) тратилось 1,7 млн акче, а доход султанской казны от продажи невольников в Кефе в том же году составлял 650 тыс. акче. Иными словами, во второй половине XV — начале XVI в. доход от работорговли не был «бюджетообразующим» для турецкой части полуострова. Что же касается количества продаваемых ясырей, то, по подсчетам Ю. Озтюрка, использовавшего документальные сведения о тамге (пошлине, получаемой с каждого акта купли-продажи) и общих поступлениях от продажи рабов, в 1520 г. в Кефинском санджаке было продано 2 695 рабов. Используя данные по XVI в., исследователь полагает, что ежегодно в Кефе продавалось около 750 рабов, а в целом в Крыму и турецких городах Северного Причерноморья — около 3 тысяч.

Согласно Э. Д. д'Асколи, на 1634 г. доходы хана от портовых сборов, налогов и продажи соли составляли до 100 тыс. реалов. Еще 55 тыс. он получал в виде дани от Польши и России (хотя д'Асколи считал, что к тому времени поляки не платили ее уже 30 лет), не считая десятины с урожая и прибыли от продажи невольников. Учитывая данные о ценах в Крыму, а также подсчеты сравнительной стоимости монетных номиналов в ханстве, полагаем возможным вывести следующие расчеты. Если мы примем поступления в ханскую казну в первой трети XVII в. в 130 160 тыс. реалов, то получим 10 млн. 400 тыс. 12 млн. 800 тыс. крымских акче. Внутрикрымская стоимость раба, по кадиаскерским книгам 1608—1613 гг., составляла 1 800—3 000 акче, таким образом, ежегодный доход хана был эквивалентен стоимости 3—7 тыс. рабов. Согласно популярной в историографии оценке, крымские татары ежегодно захватывали в России и Речи Посполитой около 10 тыс. рабов. Принимая во внимание, что доля хана составляла 10%, получим 1 тыс. рабов; учитывая, что часть невольников гибла в дороге, полагаем, что до Крыма доходило около 0,8 тыс. новых ханских рабов, что соответствует в материальном отношении 1,4—2,4 млн акче. Однако значительную часть ясырей крымский монарх дарил своим приближенным и гвардии, некоторых отсылали в Стамбул в подарок османским властям, а других вообще не продавали, а оставляли работать в домашнем хозяйстве. Поэтому полагаем, что прибыль крымского хана от работорговли в первой трети XVII в. не превышала 10% от его доходов. Однако эта величина сильно вырастет, если учитывать, что цены пленников, продаваемых за море и отдаваемых на выкуп, существенно превосходили внутрикрымские.

Схожие данные имеются по Кефинскому санджаку. В 1520 г. налоговые поступления от продажи рабов составили в нем 23,5% всех доходов, в 1577—1578 гг. — 29%: величины, без сомнения, внушительные, но вряд ли способные подтвердить тезис о «набегах как основе существования крымских татар». В то же время, учитывая цены в Крыму, можно прийти к выводу, что для простых крымцев удачный набег был реальной возможностью обогатиться и обеспечить свою семью едой на 1—2 года. Однако следует учитывать, что не все набеги были успешны, и в них, как правило, участвовала незначительная часть населения.

Говоря о зависимости экономики ханства от набегов, стоит обратить внимание на то, что постоянными нападения стали не с воцарения Хаджи Герая I на крымском престоле, а лишь с 1470-х гг. В XVIII в. масштаб и эффективность чапулов снизились по сравнению с предыдущими веками, тем не менее нам неизвестны доказательства того, что уровень жизни крымскотатарского населения в этом столетии сколь-нибудь существенно снизился.

Что же касается популярного мнения (существовавшего и в эпоху ханства и поддерживавшегося самими крымцами), что голод был причиной набегов, то «аргумент голода» в некоторых случаях использовался, напротив, как пояснение, почему крымские татары удерживаются от набегов. Так, в 1575 г. хан Девлет Герай I отказывался выполнять султанский приказ об отправке своих подданных в набег на Речь Посполитую: «царь крымской писал к турскому царю, что ему итти на литовского не на чем, что конми опали и голод в Крыме великой. Потому на весне и не пошел в Литву». Перебежавший к русским в июне 1634 г. сын Муртазы-мурзы Байбулат сообщил, что «татары летом войной на украинные города не собираются потому, что в Крыму третий год хлебный неурожай, большой конский падеж, крымские люди с голода разошлись по иным землям».

При этом не следует забывать, что степное население проживало в Крыму задолго до начала эпохи набегов. В течение двух столетий, с XIII по XV вв., во время пребывания в составе Золотой Орды, крымчане не знали массовых ежегодных набегов на славянские земли (без учета походов с военно-политическими целями и отдельных чапулов местных удальцов). Более того, с 1530-х гг., с правления Сахиба Герая I, в Крыму активизируются процессы седентаризации (оседания на землю), в то же время интенсивность нападений неуклонно росла. Складывается на первый взгляд парадоксальная ситуация: чем больше в ханстве было кочевого населения, тем меньше было набегов. Чем больше население оседало на земле, тем более частыми становились набеги. К примеру, по подсчетам И.О. Ворончук, на протяжении XV—XVI вв. крупное нападение татар на Волынь происходило раз в три года, в первой половине XVII в. — раз в два года. Аналогично обстояли дела и в случае с Россией: во второй половине XVI в. набегов на нее обрушилось значительно больше, чем в первой половине этого же столетия, что было связано в первую очередь с причинами политического характера. Таким образом, утверждение, что интенсивность чапулов была вызвана особенностями скотоводческого хозяйствования, не представляется нам верным. Не стоит забывать, что не все набеги были удачными: по расчетам Е. Охманьского, в 1474—1569 гг. польским и литовским войскам удалось отразить 45% набегов. Хотя далеко не все набеги были успешны, траты на их проведение приходилось нести всегда.