Русы на Волге: погребальный инвентарь (датировка и дискуссии)

3. Погребальный инвентарь: датировка и дискуссии.

Вещи в Балымерских курганах достаточно немногочисленны, но выразительны. К сожалению, до настоящего времени они не сохранились. С момента раскопок вплоть до 1929 г. они хранились в музее Общества археологии, этнографии и истории при Казанском университете, а после его расформирования, видимо, были депаспартизованы и утеряны. В фонды Государственного объединенного музея Республики Татарстан поступил, очевидно, только меч, но и он ныне в коллекциях музея отсутствует.

Представление о характере находок можно составить только на основании подробных рисунков и фотографий. Находки обломков грубых лепных или круговых плоскодонных сосудов отмечены практически во всех погребениях, но тип их неизвестен. Судя по фотографии и описаниям, фрагменты сосуда (венчик и днище) из кургана 13 представляли собой обломки толстостенного сосуда ручной выделки с заметно бугристой поверхностью (примесь шамота в тесте?). Форма его, видимо, была горшковидная плоскодонная с хорошо выраженным горлом со скошенным наружу краем венчика. Верхняя треть горшка была украшена орнаментом в виде наклонных подквадратных насечек (гребенчатый штамп?). По ряду признаков (технические признаки, форма и орнаментация) этот сосуд можно отнести к XI группе по типологии булгарской керамики, которая восходила к традициям гончарства лесостепного варианта салтово-маяцкой культуры верховьев Дона.

Только в одном самом богатом захоронении кроме глиняного сосуда был найден целый комплекс предметов. Среди них следует отметить остатки кожаной поясной сумочки с бронзовыми заклепками по краю с калачевидным кресалом, железной трубицей для трута и кремня, два типа поясных и уздечных круглых накладок и согнутый каролингский меч.

Поясная сумочка с бронзовыми накладками является довольно характерным элементом волго-уральского раннесредневекового мужского костюма. Одновременно это была достаточно широко распространенная, хотя сравнительно немногочисленная находка для многих археологических памятников Восточной и Северной Европы. Обнаружены они и их детали в погребениях Бирки, особенно много их в Венгрии «эпохи Арпадов». Круглые литые бронзовые поясные и сбруйные накладки так называемого «венгерского» типа c полушарным выступом в центре и круговым бордюром с орнаментом в виде чередующихся удлиненных пальметт, видимо, служили малая как поясная накладка, а большая — в качестве уздечной или сбруйной бляшки. Стилистически они довольно сходны, но на большой накладке центральный выступ соединяется с бордюром тремя стилизованными листьями, расходящимися лучами. Поясные накладки подобного типа хорошо известны в Среднем Поволжье и Южном Урале, встречены также в Венгрии и Швеции. Крупных сбруйных накладок известно в Восточной Европе не много, найдены они, например, были как в Танкеевском могильнике, так и на поселениях на Казанском Кремле, Большом Боршевском городище и землянке в Киеве в районе Десятинной церкви, довольно много их обнаружено в могильниках «эпохи Арпадов» в Венгрии.

Авторы раскопок и другие исследователи этого вопроса, их современники, неоднократно указывали на единообразие обряда этих захоронений — подкурганные трупосожжения. Исключение составляет небольшая статья Н.П. Лихачева, посвященная находкам фельсов (медных монет) XIII в. с именем багдадского халифа Насир лид-Дина и надчеканом с именем монгольского каана Менгу якобы в погребении близ с. Балымеры, где он также, касаясь результатов своих ранних раскопок рассматриваемых курганов, высказал несколько догадок и предположений, не подтвердившихся в дальнейшем. Автор, хотя и сам вместе с П.А. Пономаревым являлся одним из руководителей раскопок, видимо, не совсем понял открытые ими курганы и явно затруднялся в определении их обряда и этнокультурной принадлежности даже спустя девять лет после раскопок. К тому же при подготовке статьи он определенно не пользовался полевыми дневниками и писал скорее о своих впечатлениях, чем о действительных результатах работ. Все эти вполне понятные недостатки статьи были очевидны исследователям уже в конце XIX в., когда вышли более источниковедчески выверенные статьи, описывающие результаты этих раскопок и ставшие ориентиром для последующих археологов.

Однако недавно казанский археолог К.А. Руденко не только обратился к статье Н.П. Лихачева, но попытался на основе ее путаных данных кардинально пересмотреть практически все устоявшиеся в науке положения по поводу Балымерских курганов. Во-первых, он назвал статью Н.П. Лихачева «подводящей определенный итог исследованиям того времени» и словами автора объявил, что проводивший раскопки на этом памятнике ранее другой археолог А.И. Стоянов «отнесся к делу довольно небрежно». Во-вторых, автор посчитал, что курганные могильники относятся к концу X — середине XI вв. и нет «веских оснований связывать подкурганные захоронения с руссами», поскольку в Восточной Европе известны погребения с кремацией и согнутыми мечами (например, в Шокшинском могильнике), как и вообще вещи (в том числе и украшения) «скандинавского» облика вовсе, по его мнению, «не являются свидетельством этнического присутствия здесь пришельцев-скандинавов или руссов», поскольку якобы «использование таких украшений было характерно <…> для прибалтийских и поволжских финнов», и в доказательство приводит слова финского археолога П.-Л. Лехтосало-Хитландер, что этнокультурные связи между финскими народами и их соседями «остаются завуалированными тенью скандинавов». Все эти доводы требуют серьезного рассмотрения и оценки.

Обратимся сначала к статье Н.П. Лихачева. Автор действительно отметил, что раскопки его предшественника, А.И. Стоянова, были недостаточно информативны, поскольку он «не нашел ничего не только потому, что отнесся к делу небрежно». В таком контексте это звучит явно не тем обвинением, которое вкладывает К.А. Руденко в его слова. Н.П. Лихачев вполне справедливо отмечает не то, что методика раскопок А.И. Стоянова была «небрежна» (на что намекает К.А. Руденко), а указывает, что полученные материалы не дали ответа на вопрос об их культурной принадлежности. Но эти сомнения были присущи и самому Н.П. Лихачеву, которые не разрешили (по крайней мере, для него самого) его собственные исследования Балымерских курганов, проведенные совместно с археологом П.А. Пономаревым. Далее автор отметил, что под курганами якобы были выявлены следы двух обрядов — трупоположений и трупосожжений. Ничего не говоря конкретного о характере того и другого обряда, он сообщает собственно о двух находках джучидских монет, обнаруженных местными жителями якобы в погребениях, и делает вывод, что, возможно, эти погребения и курганы связаны единой культурной принадлежностью и должны, следовательно, датироваться золотоордынским временем.

Есть все основания полагать, что Н.П. Лихачев ошибался. Причина ошибки крылась, видимо, не столько в сложности интерпретации обряда балымерских захоронений или в недостатках полевых исследований, сколько в том, что к тому времени он уже давно отошел от проблем археологии и интересовался более широкими вопросами источниковедения и нумизматики. Остается только гадать, что он принял за подкурганные трупоположения и о каких погребениях с джучидскими монетами писал со слов местных жителей. Скорее всего, он просто неверно интерпретировал материалы раскопок курганов и был введен в заблуждение скупщиками древностей, приписавших находки монет мифическим погребениям.

Вполне возможно, что потомки так и вынуждены были бы гадать об обряде раскопанных близ с. Балымер погребений, если бы сбивчивое описание Н.П. Лихачева действительно было «итогом исследований своего времени» и не было бы других более детальных и точных описаний. Назвав его краткую характеристику балымерских курганов «подведением итогов», К.А. Руденко, видимо, забыл о существовании действительно итоговых и обобщающих статей А.А. Штукенберга и автора заметки в Отчетах археологической комиссии (вполне возможно, что им был либо сам А.А. Штукенберг, либо его коллега П.А. Пономарев). Опираясь на их обобщающие описания раскопок, можно сделать вывод, что представления о двух обрядах основаны на недоразумении и никак не могут давать сколько-нибудь веских оснований для вывода о том, что эти курганы насыпаны в разное время и не являются едиными в культурном отношении памятником. Этот вывод основан не на сомнениях Н.П. Лихачева и обвинениях в недобросовестности предшественников, а на более серьезных доводах — детальном описании обряда погребений. Авторы этих описаний, очевидно, опирались на полевые материалы из архива Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете и пришли к обоснованному выводу о единстве обряда и отсутствии каких-либо веских оснований находить на этом памятнике следы другого обряда, кроме подкурганной кремации. Основной интерпретатор материалов памятника А.А. Штукенберг, видимо, не без скрытой полемики с Н.П. Лихачевым, проанализировав все имеющиеся материалы в своей действительно обобщающей статье, указал на особенности обряда, выяснил хронологию памятника и указал на возможный круг культурных связей населения, его оставившего. Неудивительно, что впоследствии Н.П. Лихачев не вступал в дискуссию со своими критиками, тем самым, очевидно, признавая их правоту.

Рассмотрим аргументы авторов, которые пытаются поставить под сомнение решение всех этих вопросов, которое было уже изложено ранее.

Датировка Балымерских курганов в целом ясна. Публикуя результаты этих раскопок, профессор Казанского университета А.А. Штукенберг датировал погребение из кургана 13 VII—XI вв., но в настоящее время есть возможность уточнить эту дату. Наличие в данном погребении этих выразительных и достаточно хорошо датированных вещей позволило определить, что погребение с трупосожжением у с. Балымер было совершено, скорее всего, в первой половине X в. Весьма выразительна находка согнутого вдвое меча, который по типологии Я. Петерсена — А.Н. Кирпичникова относится к типу «Е». Характерной особенностью оформления рукояти балымерского меча является наличие мелкоячеистого орнамента на перекрестии и навершии рукояти, который по западноевропейской хронологии датируется не позднее конца IX в., а в Восточной Европе, по мнению А.Н. Кирпичникова, использовался еще в начале X в. Новые данные подтверждают более позднее бытование этих мечей на Руси, но датируют их не позднее начала — первой четверти X в. Не позднее середины X в. в основном бытуют поясные или уздечные накладки с бордюром из пальметт, судя по аналогиям из памятников Руси и Подунавья (венгерские могильники Артанд, Хевеш, Пилини, Шаркад и др.). Все другие материалы, включая калачевидное кресало, поясную сумку и глиняный сосуд, не противоречат этой датировке, что дает все основания датировать Балымерские курганы первой половиной X в.

Однако в последнее время вокруг датировки этого кургана разгорелась дискуссия, что заставляет еще раз обратиться к этому сюжету.

Недавно А. Стальсберг подвергла сомнению подобную датировку, указывая, что, судя по находке меча с рукоятью типа мелкоячеистого Е, это погребение следует датировать не позднее конца IX в., а калачевидное кресало датируется гораздо более продолжительным отрезком времени. Однако наша датировка основывалась не только на дате употребления мечей подобного типа и кресал в Северной Европе, а на более широких основаниях. Поясные и сбруйные накладки «венгерского» типа, имеющие широкие аналогии от Венгрии и Киева до Волго-Уральского региона и Бирки, датируются в пределах X в., хотя «узкая» дата их бытования может быть сужена до середины X в.

Еще более важно для выяснения даты этого кургана уточнить время бытования мечей типа мелкоячеистого Е. Тип этот был широко распространен в эпоху викингов в Северной Европе, где всего найдено не менее 89 мечей и деталей перекрестия (Норвегия — 38, Швеция — 15, Финляндия — 20, Германия — 1, Дания — 1, Ирландия — 1, Эстония — 6, Пруссия — 7) и в Восточной Европе, откуда происходит по меньшей мере 17 находок мечей типа Е (из Древней Руси — 13, Волжской Булгарии — 2, Верхнего Прикамья — 2, Донетчины — 1). Таким образом, всего известно не менее 107 мечей типа Е, что позволяет довольно конкретно установить хронологию этого оружия. Действительно, Я. Петерсен большинство норвежских мечей типа Е датировал первой половиной IX века, хотя и отмечал один меч, найденный в комплексе X в. Практически все мечи из западной Финляндии датируются IX в. Но, например, найденные на территории Пруссии экземпляры датируются более широким хронологическим периодом — началом IX — первой половиной X в. В Эстонии также один меч типа Е происходит из погребения X в. На территории Древней Руси все датируемые мечи типа Е найдены в комплексах, чаще всего относящихся к первой половине X в.

Датировка этого типа мечей может быть обоснована в частности тем, что, видимо, около середины X в. (видимо, даже в 910—920-ее гг.) непосредственные контакты русов с Верхним Прикамьем были перекрыты булгарами, и вещи североевропейского облика позже этого времени там неизвестны.

В этой связи вполне очевидно, что сомнения А. Стальсберг в более поздней датировке погребений Балымерских курганов основаны на формальных основаниях — в прекращении моды на мелкоячеистые мечи в Северной Европе около начала X в. Но вполне вероятно, что викинг, отправившийся в поход на Среднюю Волгу, не имел возможности сменить гарду своего клинка на более модную и был погребен вместе со своим старым мечом. Как бы то ни было, очевидно, что как и на Руси, так и в Булгарии часть скандинавов, возможно, выехавшая из Северной Европы достаточно давно, пережиточно использовала «немодные» типы гард мечей, которые после смерти владельца оказывались в его погребении. Именно это обстоятельство и не позволяет датировать погребение временем позднее середины X в., а точнее всего, укладывается в период первой трети X в.

Еще более радикальный пересмотр датировки Балымерских курганов предлагает К.А. Руденко, который считает, что «вещи, найденные здесь, датируются в рамках конца X — середины XI в.». С подобным, насколько безапелляционным, настолько же неверным утверждением невозможно согласиться. К сожалению, К.А. Руденко плохо знаком с историей оружия, особенно каролингских мечей в Северной и Восточной Европе в целом и в Среднем Поволжье в частности. Игнорирование же мнения специалистов-оружиеведов по данному хорошо разработанному в археологии вопросу и отсутствие сколько-нибудь доказательных выкладок делают вывод его, по меньшей мере, некомпетентным и безосновательным. Вообще, в современной археологии принято основывать датировку на анализе комплекса предметов, а также на изменении их важнейших датирующих деталей. В отношении Балымерских курганов, по крайней мере, одна деталь, но важнейшая — а именно мелкоячеистый меч — никак не может быть датирована временем после второй половины X в., а в действительности, очевидно, не позднее первой трети этого столетия. Этот вывод, сделанный еще А.Н. Кирпичниковым, не подвергает сомнению ни один археолог. Все остальные находки так или иначе укладываются в эту дату.

Предложенная дата этого погребения, как, очевидно, и всего курганного могильника имеет под собой также определенные исторические основания. После перерыва, вызванного так называемой «торговой блокадой» Приднепровья, где в последней четверти IX в. возникло Русское княжество во главе с Олегом, Хазарией, которая искусственно резко сократила приток монетного серебра в Северную Европу, в начале X в. наступил новый резкий подъем. Связан он был с открытием караванного пути из Хорезма на Среднюю Волгу, где начинает усиливаться Булгарское государство, начавшее проводить независимую от хазарских каганов торговую политику. Именно в этих благоприятных обстоятельствах вполне понятно появление близ Болгара новых групп руссов, среди которых был скандинав, владевший мечом типа Е и набором местных украшений пояса и сбруи и погребенный в кургане близ Балымера. Иными словами, нет никаких веских оснований датировать курган 13 Балымерского могильника ранее начала X в. и более узкой датой, чем первая треть X в.