Проблемы этногенеза булгар: исследования Алексея Смирнова

2. Археологическая этногенетика в исследованиях А.П. Смирнова.

Особую актуальность в этой связи имели работы, посвященные решению проблем этногенеза булгар, поскольку они являлись ключевыми для выяснения этногенеза и этнической истории целого ряда народов Волго-Уральского региона X—XIII вв.

Формирование этого направления в науке совпало с развертыванием в Волго-Уральском регионе в 1950-х — 1960-х гг. широких археологических (А.П. Смирнов, Н.Ф. Калинин, В.А. Оборин, Н.А. Мажитов, В.Ф. Генинг и др.) и этнографических (Н.И. Воробьев, В.Н. Белицер, К.И. Козлова, Р.Г. Кузеев, Н.Ф. Мокшина и др.) исследований, которые потребовали более активного конструирования прошлого народов Поволжья и Приуралья в рамках региональных историй. Эти исследования дали целый ряд новых материалов, которые расширили источниковую базу этногенетического анализа и открыли новые возможности для построения концепций.

Самым ярким исследованием этого времени, надолго определившим подходы к теме изучения Волжской Булгарии, стали труды А.П. Смирнова. В рамках парадигмы «археологической этногенетики» он впервые разработал детальную историко-археологическую концепцию происхождения и развития волжских булгар, которая по мере изучения изменялась и оттачивалась, претерпевая порой довольно существенную коррекцию.

Первые исследования памятников Булгарии начались с раскопок на Кузнечихинском (Суварском) (с 1933 г.) и Болгарском (с 1938 г.) городищах, что стало основанием первых обобщений. В 1944 г. он защитил докторскую диссертацию в форме научного доклада, который позднее лег в основу его обобщающего труда об истории и археологии Волжской Булгарии. Позднее он развивал свои взгляды на древнюю и средневековую археологию Волго-Уральского региона в ряде монографий и статей.

Суть его подхода к данной проблеме, можно сформулировать как преимущественно автохтонистскую. Миграции он признавал лишь в особых случаях, предпочитая трактовать их как своего рода диффузию. Происхождение булгар он связывал с южным скифо-сарматским миром. По его мнению, «генетическую зависимость можно установить также между материалами булгарских городищ и скифо-сарматской культурой, хорошо прослеживаемую, например, в орнаментике ряда вещей. Это преемственность в материале объясняется, прежде всего, тем, что сарматы издавна кочевали в области Прикамья…». Приход булгар на Среднюю Волгу из районов Поволжья и Подонья — территории распространения салтово-маяцкой культуры — произошел в VI—VII вв. В Волго-Камье булгары завоевали местное финно-угорское население и постепенно выработали определенные этнокультурные элементы общности, сохранявшиеся в быту у татар вплоть до этнографической современности. «Приход сармато-аланских племен булгар в VI в., — по его мнению, — не внес ничего принципиально нового в жизнь племен Прикамья, лишь ускорив процесс сложения государства. Это хорошо доказывается археологически. В памятниках культуры булгар — керамике, украшениях и некоторых бытовых вещах — заметны черты более древние — сарматские и более поздние, сходные с памятниками аланской культуры Северного Кавказа». Эту точку зрения он продолжал защищать и в последующих трудах, фактически отказываясь признавать, что булгары были тюркскими племенами, мигрировавшими из Центральной Азии, а считал их «местными» племенами, издавна обитавшими в Подонье и Приуралье. Так он находил приемлемое объяснение миграции булгар, сохраняя верность марристской «теории стадиальности», хотя формально на нее и не ссылался. Этот тезис о происхождении булгар не от неких «тюркских кочевых орд», а от автохтонных алано-сарматских племен получил одобрение критиков, которые особо выделили именно его в качестве новации теории А.П. Смирнова. Но если один оппонент отмечал, что процесс этногенеза не сводится к механическому объединению языков и народов, отмечая ошибки автора в сопоставлениях данных археологии и языка, влияющих на его выводы о родстве булгар с чувашами, то второй, оперируя данными археологии, фактически всю рецензию посвятил развитию взглядов своего учителя, доказывая преемственность культуры булгар от культур раннего железного века.

В отношении этногенеза булгар и этнического состава населения Булгарии А.П. Смирнов придерживался тезиса, что оно было «многоплеменным и включало в свой состав чудские, сармато-аланские, тюркские и славянские (антские) племена. Памятником последних являлся курган с трупосожжением близ Балымер…». Далее он прямо указывал, что «на сложение булгаро-татарской культуры русские княжества оказали значительно большее влияние, чем Византия, Кавказ и тем более Китай», подчеркивая, что «славяне входили в состав булгарского государства» и даже стали основой для «славянизации самих булгар». Интересно подчеркнуть, что в последующих трудах он на основании тех же материалов утверждал, что «пришлые булгары ассимилировали местное финно-угорское население». Углубленное изучение именьковской культуры в 1960-х гг. показало, что она имеет иные истоки, но А.П. Смирнов продолжал считать ее относящейся к кругу финно-угорских культур лесостепной части Восточной Европы, также он категорически отрицал миграции тюркских кочевников и, соответственно, добулгарскую тюркизацию населения Среднего Поволжья.

По вопросу потомков булгар и происхождения татар, А.П. Смирнов продолжал развивать взгляды, изложенные еще в 1946 г. При этом он понимал, что есть две точки зрения на этот вопрос: «первая, считающая болгар предками казанских татар, а казанских татар и по языку, и по культуре наследниками болгар, и вторая, особенно популярная у языковедов, не связывающая генетически эти две этнические группы и считающая казанских татар наследниками культуры и языка Золотой Орды». Хотя он упоминает неких «языковедов», но это просто фантом — никаких языковедов, отрицающих наследие булгар, просто не существовало. Сам он далее писал: «у нас нет источников по языку домонгольской Булгарии, и какие-либо заключения на основе немногочисленных находок надписей арабским шрифтом пока преждевременны». Эта мысль справедлива, но ведь ранее автор писал, что татары по языку являются наследниками булгар. Очевидное противоречие, из которых, впрочем, соткана вся автохнонистская модель «археоэтнологов». А.П. Смирнов явно пытался придумать неких оппонентов, дабы развивать свои взгляды. Но основа их оставалась неизменной: «финноугорская местная подоснова, осложненная культурой болгар … и различными влияниями соседей», которая сохраняется многие века.

Следует подчеркнуть, что эта статья была написана тогда, когда «теория стадиальности» и марризм были подвергнуты критике и отвергнуты. Но он явно продолжал оставаться автохтонистом с некоторым чисто внешним вкраплением идей диффузионизма.

По вопросу о феодализации булгар А.П. Смирнов придерживался тех же взглядов, что и ранее. Он отрицал существование в стране рабства, полагая, что здесь преобладала эксплуатация зависимого крестьянства. При этом он, не соглашаясь с Б.Д. Грековым, продолжал считать, что Булгария была феодальным государством, а «сороковые-шестидесятые годы X века можно условно признать датой, отделяющей дофеодальный период волжских булгар от феодального». Этот тезис нашел также поддержку у автора рецензии Ш.Ф. Мухамедьярова, который в ее развитие отметил, что начало процесса феодализации относится к более раннему периоду.

Влияние ислама на культуру булгар он не отрицал, но при анализе археологических материалов, предпочитал делать акцент на древние финно-угорские традиции и славяно-русское влияние. Этим он пытался обосновать мысль, что распространение ислама у булгар носило поверхностный характер. Характерно, что в тезисах докторской диссертации об исламе он вообще не упоминал. Из этого тезиса развилось еще одно направление его исследований — булгарские истоки происхождения чуваш. Так, в ряде работ 1940-х гг. он отмечал влияние булгар на этногенез чувашского народа. Отрицая исламизацию культуры булгар и принимая во внимание их мнимую многоэтничность, он стал признавать влияние булгар решающим на формирование чувашского этноса.

Таким образом, говоря о населении Волжской Булгарии, А.П. Смирнов подчеркивал его автохтонность (через сармато-алан, которых он считал, очевидно, аборигенным населением в Поволжье и Приуралье) и славян и финноугров, всячески подчеркивая многоэтничность и многокомпонентность ее населения. Он прямо писал: «Археологический материал Поволжья дает право говорить, что в Булгарское царство вошли незначительной частью племена, связанные генетически с ананьинской и пьяноборской культурами, древние удмурты, коми, мари, а основную массу составляли племена культуры городищ рогожной керамики и могильников типа Армиевского и Иваньковского, культуры, связанные с мордвой и чувашами и, наконец, кочевники булгары». То есть в состав булгар (в его понимании именно «булгар», а не населения Булгарии) вошли так или иначе все народы Урало-Поволжья.

При таком методическом подходе, вполне очевидно, он не признает за памятниками Волжской Булгарии статуса археологической культуры, а в его обобщающем труде этот термин вообще отсутствует. Пытаясь снять это противоречие, он выдвигает тезис, что применяемое в отношении памятников первобытного общества, это понятие, по его мнению, неприложимо к памятникам периода средневековья. Это странный методический поворот авторской мысли, поскольку он, являясь сторонником «этнокартографического» направления в советской археологии, считал, что археологическая культура — это совокупность «памятников одного времени, расположенных на строго очерченной территории и отличающихся своеобразными чертами материальной культуры», которая может быть выявлена на основании изучения лепной посуды и, с некоторыми оговорками, погребального обряда, с помощью картографирования сходных типов, и отражала реалии этноса и языковые границы. В его определении явно сквозит наследие Г. Косинны, которое обосновывается без указания на его авторство.

Но при этом остается непонятным, почему археологические памятники Волжской Булгарии, которые он изучал, нельзя систематизировать таким способом и считать археологической культурой. Странное дело, когда археолог отказывается признавать компетенцию своей науки на изучаемые ее методикой памятники. Но это неудивительно, если учесть, что вся этноархеологическая концепция А.П. Смирнова соткана из таких противоречий.

Интересна эволюция взглядов А.П. Смирнова по происхождению чувашского народа. На сессии 1946 г. он утверждал, что «Современные чуваши являются так же, как и татары, наследниками булгарской культуры. Чуваши связываются с местными оседлыми племенами, верней всего с эсегель и сувар …, входившими в состав Булгарского царства. На это, в частности, указал Марр, который связывал сувар с чувашами. Мне кажется, что они входили в Булгарское царство». Пытаясь как-то связать булгар с татарами, он был вынужден отметить, что «булгарская культура сейчас в основном разгадана, ее основные элементы определены, и поэтому можно говорить о ней, как о фундаменте для создания более поздней татарской культуры». Как разделить по археологическим данным культуру сувар от культуры булгар автор не сообщил. Нет такой попытки и в последующих его трудах. В принципе, именно поэтому он отказался без всяких объяснений от определения древностей Булгарии, как археологической культуры. Именно потому, что объявить многокомпонентной культуру Булгарии можно, а археологическую культуру представить в виде мозаики элементов — невозможно. В таком случае все эти априорные заявления лишатся всякой серьезной опоры.

В начале 1970-х гг. у А.П. Смирнова возродился интерес к изучению этногенеза чуваш, и он стал активным сторонником их булгарского происхождения. Хотя эти его взгляды в определенной степени противоречили предыдущим работам автора об этногенезе татар, он не пытался объяснить такую перемену и причину своих ранних заблуждений. Но базовая причина понятна — концепция автохтонизма-диффузионизма и теория «археологической этногенетики» в принципе открывают путь к произвольным интерпретациям археологического материала в удобном для автора смысле.