Татары Костромы. Часть 2-я

Многое в народных преданиях, топонимах Костромы, Галича, Ярославля, старых селах бывших уездов обширных губерний завязано в тугой узел средневекового политического и культурного ландшафта, где присутствие татар для местного населения было привычным. Так, сохранились названия сел Касимово в Вохомском районе, Татарское и Неверово близ Нерехты, Каримово — в окрестностях Костромы. Любопытно урочище Хиново в Ярославском районе. Выдающийся историк А.А. Зимин связывал понятие «хиновы» с привнесенным на Русь названием китайской династии Цзинь XII—XIII веков, на основании чего можно предположить это ранним (возможно, первым) русским обозначением монголов, пришедших из недр Центральной Азии, почти от стен Китая.

О мощном и широком взаимопроникновении говорит и указанное ранее включение татарских мотивов в сакральную сферу бытия — церковную традицию. Но привычный и спаянный веками соперничества, службы и цивилизационного взаимовлияния мир в ином контексте — России первой половины XVII века, стал разрушаться. Романовские мурзы вынуждены были покинуть обжитой город и переместиться по Волге ниже течением, основав свою слободу в Костроме, где главным фактором их быта были уже не служба и сословность, а конфессиональная инаковость. Именно верность «магометанству» способствовала складыванию слободы и сохраняла ее своеобразие. Взгляд на романовский берег Тутаева создает примечательную оптику — переселенные в Кострому татары освоили внешне одинаковый с былым выход к реке. Даже грандиозные вмешательства человека в русло реки, строительство водохранилищ не разрушили эту схожесть береговых линий, будто заведомо совпавшую. Чувство Волги определило их судьбу.

* * *

Характерно, что среди самих костромских слободских татар память о проживании их предков в Романове практически не сохранилась. Выделен лишь рубежный момент выселения из Романова в связи с нежеланием креститься. Или сюжет о встрече Екатерины II с татарами при переправе через Волгу. За помощь в этом императрица, согласно преданию, даровала татарам землю, где основалась слобода, а также свои перчатки. Видимо, в этом нарративе, вопреки исторической реальности (в Кострому романовские татары переселялись еще с XVII века и окончательно были выселены в правление Елизаветы Петровны), отражалось характерное положительное восприятие татарами Екатерины, прозванной әби-патша (бабушка-царица).

В целом же глубина народной (слободской, семейной) памяти простирается до периода очевидного расцвета старой Костромы, дореволюционной эпохи, где зажиточные пароходчики ладно управляли своими делами и благочестивыми семьями, где иногда просвечивается и старый Романов.

Гайша Сиушева:

Наших предков-мурз выселили из Романова в Кострому со всеми дворами за нежелание креститься. Недавно один из наших родственников поменял фамилию в документах с Сиушева на Сиюшева, поскольку именно так звали нашего знатного предка в Романове — Сиюш-мурза.

Сиушевы владели баржами на Волге и золотом занимались. По бабушкиной линии мои предки — Маметевы, там был у нас известный лошадник, содержавший 40 лошадей, извоз держал — самый крупный в Костроме. Моего прадеда примечал и костромской губернатор, поскольку такой большой конный двор был важной частью экономической жизни нашего города.

В советское время ведь была в Костроме Татпромартель, прямо в самой слободе размещалась. Вот в этой артели на дворе содержались лошади — потомки тех самых, которыми владел мой прадед.

Впрочем, будучи уже во втором поколении русскоязычными, костромские татары являются активными читателями различной научно-популярной или художественной литературы (в том числе из Татарстана), откуда черпают знания о татарской средневековой истории. Заметное влияние на историческое самосознание современных жителей слободы оказала брошюра «Биография Ахуна Сафарова и описание местности Костромской подгорной Татарской слободы», распространявшаяся в постсоветской мусульманской общине города в копиях издания 1903 года. Посредством краеведческой литературы сложились у слободского населения и представления о романовских корнях их общины. Для нас же наиболее ценными являлись знания и традиции костромских татар, сбереженные в семьях и бытующие ныне в слободе, фактически их картина мира, выраженная через ключевые понятия — хадем, зерата, в целом — мусульманских терминов в рамках доминирующего русского языка; отношение к самому пространству слободы, к Волге, наконец, — самосознание — татарское, исламское, слободское.

Центральное место в воспоминаниях о былой слободе или при описании современных религиозных практик у костромских татар занимает хадем — поминальная трапеза, проводимая во всех ареалах расселения татар под разными названиями (хатем, мәҗлес, җыен, аш), но в слободе отличающаяся оригинальным ассортиментом и порядком подачи блюд.

Гайша Сиушева:

«Когда проводился хадем, то раньше использовали тастымал — длинное полотенце, символизирующее единство людей, приходивших на молитву, на поминки. До начала хадема тастымал лежал на столе, но когда все собирались, то его клали на колени. А ведь во времена Казанского ханства татарские правители угощения своим воинам приказывали раскладывать на простертых на земле длинных полотенцах. Совместная трапеза символизировала единство татар.

Подача блюд на хадемах была особенной, отличалась от традиций казанских татар, живших в Костроме. Начинали всегда с жэймэ, лепешек, жаренных на топленом масле. Их готовили в день хадема, поскольку они быстро высыхали. Потом шла лапша, как обычно у всех татар. Потом мясо с картошкой. И обязательно подавали кашу. Дальше был чай с выпечкой.

В мои времена каша была гречневая, так мы проводили хадемы по моим ушедшим тетям. Но моя абика еще готовила овсяную кашу на бараньем жире. Готовили кашу для хадема в русской печи. Мы детьми любили эту кашу — жир полностью растапливался, но кусочки баранины все равно встречались в каше, были очень аппетитными.

Определяющее значение обрядов, отсутствие в течение большей части XX века мечети повлияли на особое, ведущее положение хадема в религиозной повседневности жителей слободы. Подобно другим ареалам расселения татар, поминальная трапеза становилась местом свободного проявления религиозности, именно здесь сохранялись общинные коммуникации, передавались слободские традиции и укреплялась религиозная идентичность. С закрытием мечети хадем заместил собой (наряду с посещением и заботой о мусульманском кладбище — пространстве слободской коллективной памяти) религиозную жизнь, а его кулинарная составляющая (прежде всего приготовление ритуальной гречневой каши) стало выражением следования традиций слободы. Переселявшиеся в слободу татары из различных областей Поволжья приносили с собой локальные варианты проведения поминальных трапез, однако их меджлисы не изменяли установленного порядка костромского хадема, а бытовали параллельно, в конкретных семьях переселенцев.

Накия Диндарова:

Провожу меджлис я так, как меня научила мама. Вот совсем недавно я побывала на поминках, которые проводила моя подруга Альфия, живущая на Нариманова, и там подавали лепешку, халву. Этого у нас не было никогда, так же как и казанских блюд — типа губадии. В нашей семье и в Костроме придерживались приготовления пирога — бәлиша, я и сейчас сама готовлю суп с лапшой, который называется ләкшә, особое делаю лакомство — кош-теле. Все это перешло от наших дедов и бабушек, и мы продолжаем готовить эти блюда.

Кулинарными различиями не ограничивается еще заметная особенность состава татарского населения слободы. Более того, отмеченное в прошлом обозначение костромскими слободскими татарами переселенцев в качестве алабаев пусть и не бытует в современном общении, но памятно нашим собеседникам. Демографические процессы советского времени, сопровождавшиеся ассимиляцией, сгладили былые разделения на «коренных» и переселенцев. О понятии «алабаи» наши информанты рассказывают неохотно, словно стесняясь этого обозначения.

Накия Диндарова:

Мои родители происходили из Татарстана. Маму привезли в Кострому ребенком, во время голодного 1933 года, из деревни Простые Челны, а отец родился в Чистопольском районе. Тогда приехало в Кострому много татар из этих мест. Расселяли переселенцев в бараках, вне слободы, в районе, который в городе назывался «Дунькина деревня» или в Маевке — по названию Костромской игольно-планочной фабрики «Красная Маевка». Намаз читали в Берендеевском лесу, около фабрики (тогда так лес не называли, а говорили, что около Маевки). Собирались на молитву все татары вместе, рано утром в праздники Ураза-байрам и Курбан-байрам. Всё проводили быстро и расходились. С религией ведь боролись тогда. Например, наш отец умер в 1963 году, и поминки по нему с участием муллы проводили скрытно, поскольку ходили уличные комитеты и смотрели по окнам, чтобы верующие не собирались. Поэтому мужчины быстро заходили, сначала мулла читал Коран, потом делали дуа, раздавали садаку, а затем принимались за еду.

Некоторые татары, бежавшие в Кострому от коллективизации, вынуждены были селиться в местах, где раньше находились свинарники. Об этом знали в слободе, да и отличались они от слободских в говорах; наши родители происходили из деревень, а слобода уже давно считалась городом. Встречалось это слово «алабаи», как обидное употреблялось, но постепенно стерлось. Все ведь татары.