«Великая Орда»: заговор в покоях старшей ханши — жены Тохтамыша

Глава 9.

Старшая ханша допоздна предавалась праздным развлече­ниям. В ее покоях звучали музыка и песни, в долгих танцах кружились гибкие танцовщицы. Особым вниманием госпожи пользовался хорезмский певец — подарок ее сына Джеляльуд­дина. Тогайбика приняла новичка столь радушно, что преж­ние любимцы ханши — седобородый сказитель и булгарская певунья бросали на красавца злобные взгляды. А тот словно ничего не замечал, кроме милостивого участия госпожи, круглое миловидное лицо мужчины сияло улыбкой, а голос то звенел хрусталем, а то заливался колокольчиком. Наконец, ханша подозвала певца к себе и принялась расспрашивать его:

— Солтан Джеляльуддин не сообщил твоего имени.

— Хозяин, вырастивший меня и обучивший искусству пе­ния, назвал меня Керимом, пресветлая госпожа.

— Керим? — Ханша довольно зажмурилась. — Так зовут моего младшего сына. Я родила нашему повелителю трех сы­новей, а еще у меня три дочери.

Тогайбика вдруг прикрыла рот ладошкой, словно застес­нялась отсутствия многих зубов. С некоторых пор ее укра­шение — жемчужные зубки стали шататься и покидать свое прежнее вместилище. Женщину это обстоятельство прежде не беспокоило, как и погрузневший стан, и морщины, яв­лявшиеся свидетельством угасшей молодости. Ее муж давно не приглашал старшую госпожу на свое ложе, но неизменно приходил к ней в дневные часы посоветоваться, посетовать на детей или отведать вместе с Тогайбикой новое изысканное блюдо, которыми умели удивлять личные пешекче ханши. Их, по приказу Тохтамыша, доставляли старшей госпоже со всех концов света, чтобы побаловать ее неизведанным прежде кушаньем, ублажить жадную до всяких вкусностей утробу стареющей женщины. Повелитель такой заботой словно пы­тался угодить матери своих шестерых детей, заменить радости любви чревоугодием.

Тогайбика делала вид, что вполне довольна подобным по­ложением. Когда-то, в дни их молодости, разница в возрасте казалась незаметной, Тохтамыш взял Тогайбику уже зрелой женщиной, вдовой, ему же едва минуло семнадцать. Опыт­ность и горячая страстность женщины увлекли юношу с си­лой, неподвластной разуму. Ханша много лет пользовалась его вниманием, Тохтамыш возвращался из похода или долгих скитаний и бросался в объятья любимой жены, забывая о дру­гих женщинах, которых у него всегда было много. Но пришли иные времена, и Тогайбика перестала привлекать заматерев­шего мужчину. Он стал выбирать девушек неискушенных, наслаждаться их нежной невинностью. Хан выискивал в своем обширном гареме едва распустившиеся цветочки, бутончики, а не пышные розы и не опадающие хризантемы. Тогайбика издалека, с высоты своего положения наблюдала за юными счастливицами. Глупыми девчонками ее супруг пресыщался столь быстро, что прелестницы не успевали понять, почему их сбросили с трона блаженства. А повелителю вновь приводили новую наложницу, он был еще не стар и крепок, мог привлечь наивных дев не только высоким положением, но и мужской мощью. Тогайбике оставалось довольствоваться титулом стар­шей ханши, ведь и титул этот достался нелегко, Тохтамыш до брака с ней уже имел двух законных жен.

Вторая супруга Шекербика и прежде не претендовала на первенство, а недавно и вовсе оставила их, нашла покой в ро­скошном мавзолее, расписанном изразцами в бело-зеленых то­нах. А вот первая жена Уренгбика продолжала плести нити дав­них интриг, как опытная паучиха, только Тогайбика ее никогда не боялась. Не опасалась она и сопливых девчонок-наложниц, на этих прикрикни, и они разбегутся по углам. А пожелает ханша — притащат дерзкую к ее ногам, и она любой переломит шею каблуком, ту самую тонкую шейку, что муж-повелитель ласкал-целовал. Все они были ничтожествами, безмозглыми куклами, а она всегда отличалась не только красотой, но и умом, разве не с ней Тохтамыш советовался, как ему убежать от Урус-хана? Разве не она вперемешку с горячими ласками указала супругу путь к ногам эмира Тимура, который и помог Тохтамышу стать ханом, повелителем Великого Улуса? А те­перь он нежит не свою Тогайбику, не ее приглашает на ложе, а лишь приходит откушать с ней жирного плова и спросить совета, которому следует не всегда, а спрашивает по привычке.

Все это припоминалось ханше с обидой, и в том было глав­ное унижение, что муж хоть и почитал ее, но давно не видел в ней женщины. Вкусная стряпня пешекче, роскошные одежды, бесчисленные шкатулки с драгоценностями, неограниченная власть над невольниками и слугами, поклонение придворных, даже самых знатных из них, — все это радовало. Но как дале­ки, ничтожны эти радости от наслаждений, что даруют муж­чины женщинам. Из окон дворца стареющая ханша часто смо­трела на засыпающий огромный город. Она считала гаснувшие огни светильников и представляла, чем в этой таинственной тишине занимаются обитатели зажиточных домов, огромных караван-сараев и ремесленных окраин. Тогайбике чудился звук поцелуев, признаний в любви, древних как мир, движений тысяч тел, размеренных или страстно-беспорядочных. И тогда могущественной госпоже становилось горько, и она обхваты­вала ладонями свое увядающее лицо и прятала в припухших пальцах печальные слезы.

Думала Тогайбика об этом и сейчас, когда разглядывала певца, носившего имя ее третьего сына Керима. Ах, как тро­гали душу его любовные напевы, какой томной негой горели яркие зеленые глаза! И смотрел красавец на нее так, словно Тогайбика скинула свое износившееся от многих беременно­стей тело. Словно предстала она перед ним молодой, стройной и соблазнительной. И впервые за эти годы старшая госпожа ощутила себя не старухой, не матерью шести детей, не мудрой советчицей мужа-повелителя, а просто женщиной...

Утром Тогайбике доставили послание от Идегея. Ханша не скрывала, как был любим зять, которому она отдала самую лучшую из дочерей — Джанаку. Никого во дворце не удивляло теплое отношение великой госпожи к мангыту, ведь и сам по­велитель отличал Идегея среди многих вельмож. На этот раз эмир просил старшую госпожу о срочной встрече. Он ожидал Тогайбику не в роскошном жилище, дворце Джанаки-ханчи, а в стане мангытов, юрты которого раскинулись на окраине Сарай ал-Джадида.

Почтенная ханум задумалась, поджала сухие, истончившиеся губы, словно размышляла сама с собой. Если любимый зять призывал ее в мангытский стан, значит, дело предстояло тайное, и разговор затеется о том, что давно витало в воздухе. Она сумела сплотить вокруг себя недовольных повелителем, подбирала каждого, как перстни на своих пальцах, украшение к украшению, камень к камню. Как и у драгоценных перстней, у каждого заговорщика было свое предназначение и своеобраз­ный нрав. Среди знатнейших ханша отыскала царевичей, пред­ставителей младших ветвей из рода Джучи, эти претенденты на власть, равные по праву рождения с ханом Тохтамышем, всегда таили недовольство.

Первый среди них — солтан Тимур-Кутлуг, молодой и за­носчивый, сравнимый с кровавым рубином на ее большом пальце, также высокороден и высокомерен. Второй — царевич Оз-баба. Этот бесцветен и неприметен, сродни с дымчатым опалом, подаренным ей когда-то матушкой — наложницей мо­гущественного бея Кырк-Ора. Чтобы заиграть всеми гранями, он требовал окружения ярких камней, смелых и искристых. Мать Тогайбики, одна из женщин кыркорского бея, так и не смогла подняться на должную высоту. А вот она, Тогайбика, сумела, и опал на ее руке переливается всеми цветами радуги. Станет ли так же гореть солтан Оз-баба почтенной ханум, не­ведомо, но одно его имя придавало определенный вес заговору и привлекало новые лица титулом пониже.

Еще среди будущих мятежников числились ордынские кня­зья — первейшие из свиты повелителя — Давуд, Бакши, Ба­хыт-ходжа. Их она сравнивала с прозрачными топазами. Эти примут цвет того камня, что будет светить рядом, склонятся на ту сторону, что окажется сильней. Братья Бахыта, мурзы Кадыр и Мамат — камешки помельче, хороши в обрамлении, без основного камня ничего собой не представляют, они — сверкающая пыль, повторяющая сияние своего предводителя.

Из всех заговорщиков выделяется лишь Идегей. Эмир, как истинный алмаз, что украшает ее указующий перст. Он хорош и в одиночку, горит так, что режет глаз, а придется затаиться — нырнет в воду и растворится в ней, сделавшись невидимым. И одному ему ведомо, когда явиться из своего убежища и снова ослепить всех благородным сиянием. Из ее камней он самый дорогой, твердый и крепкий, его не сокрушить, не одолеть. Он — символ храбрости и мужества, отважного духа, камень вечности и счастья. Тогайбика верила, что рядом с Идегеем ее ожидает удача, и никто не сможет навредить ей, высокородной госпоже, пока блистает рядом мангытский эмир.

Поначалу Тогайбика примкнула к заговору, чтобы держать недовольных в своих руках, знать все о планах мятежников, выискивать в их надменных высказываниях зерна истинных причин, которые подвигли высших сановников и вельмож на опасное дело. Ей нравилось ощущение вседозволенности, она упивалась своей властью над знатнейшими мужами, видела, как они склоняли головы, как прислушивались к ее дельным, иро­ничным, а порой и язвительным речам. Острое чувство опасно­сти давало Тогайбике незабываемые ощущения, которых лишил ее супруг-повелитель. Заговор дарил мгновения слепящего на­слаждения, веру в собственную исключительность, необходи­мость. Здесь не требовались молодость, красота и женская при­влекательность, среди заговорщиков ценились мудрость змеи, хитрость лисицы, осторожность ирбиса и бесстрашие орла. Тогайбика считала, что всем этим она наделена сверх меры.

Отправляясь на тайную встречу, она объявила своей свите, что намерена навестить дочь, находившуюся на сносях, а так­же устроить разнос зятю, который недостаточно внимателен к беременной жене. Ворчливый голос старшей ханши разносил­ся по всему гарему, и теперь ни у кого не могло возникнуть вопросов, для чего она отправилась в стан мангытов. Даже Нисабика, когда до ее ушей донесли слова свекрови, поверила в искренность намерений Тогайбики и усмехнулась, предста­вив, как госпожа будет отчитывать мангыта. Едва ли необузданное материнское сердце сможет своей отповедью сблизить Идегея с глупенькой Джанакой. «Единственное, чего Тогай­бика добьется, — подумала Нисабика, — так это окончательно отвратит гордого эмира от своей дочери. И тогда он посмотрит в другую сторону, а уж я постараюсь в тот миг попасться ему на глаза». Нисабика вновь тяжело, по-мужски, усмехнулась и погрузилась в сладкие мечтания.

Тогайбика же поспешила к стану мангытов, уверенная, что усыпила гневными высказываниями бдительность ханских до­носчиков. А среди мангытов соглядатаев не найти, они отлича­лись слепой преданностью своим эмирам — Исабеку и Идегею. Слуги ханши откинули серебряную подножку ее роскошного возка, распахнули резные дверцы, и Тогайбика грузно ступила на жухлую, подмерзшую траву. Она хрустнула под ногами, словно тонкое стекло, напоминая, как близки беспощадные степные холода. Осень лишь заглянула в Сарай ал-Джадид, днем еще грело солнце, но по утрам дыхание степи отдавало пока далекой зимой, и на юртах местами ложился иней, словно невидимая мастерица расшивала серебристой лентой плотный войлок. Ханша внимательным взглядом окинула большой мангытский стан — повсюду царило спокойствие, дым очагов сте­лился по прозрачному воздуху, наполнял его горечью кизяков и дразнящим обоняние духом свежеиспеченных лепешек.

У большой юрты Идегея, крытой белым войлоком, замерли воины в лисьих малахаях. Завидев вельможную госпожу, они склонили головы и разомкнули скрещенные алебарды. Внутри старшую ханшу уже ожидали солтан Тимур-Кутлуг и ближай­шие тысячники повелителя — Бахыт-ходжа, Кадыр-ходжа и Мамат-ходжа. Братья были похожи словно близнецы, — все трое с мощными грудью и короткими, кривыми ногами, с обри­тыми лбами и монгольскими косицами, выпущенными из-под меховых уборов. Слуги растопили очаг столь усердно, что пот тек по щекам военачальников, но они только сдвинули круглые шапки на затылок и продолжали стоять, словно опасались присесть на предложенные хозяином ковры. Тогайбике они напомнили стайку испуганных птиц, которые всегда настороже и готовы сорваться с места лишь при видимой угрозе. Ей не понравилось такое проявление трусоватости, к тому же братья вели себя подозрительно, перешептывались с кем-то в углу.

Ханша строго взглянула на них, и под ее тяжелым, не­добрым взглядом братья расступились, а Тогайбика увидела бледного русоволосого юношу, на лице которого едва про­бивалась первая курчавая поросль. Юноша был облачен в красный кафтан иноземного покроя, и эта одежда напомнила госпоже его имя — княжич Василий. Еще мальчиком Василия привезли в Сарай ал-Джадид из похода на Московию, и сын московского князя Дмитрия стал заложником при дворе ее мужа — аманатом. Она удивилась присутствию княжича здесь, но виду не подала. Тогайбика отправилась на приготовленное для нее почетное место и уже оттуда вновь оглядела всех при­сутствующих.

— Великая госпожа, матушка, — почтительно произнес Иде­гей, — благодарю, что вы так быстро откликнулись на наше приглашение. Дело, ради которого мы здесь собрались, не терпит отлагательства.

— Я не вижу здесь многих наших сторонников, и для чего притащили мальчишку-уруса? — ворчливо поинтересовалась она.

— Все дело в нем, ханум, — ответил за всех Бахыт-ходжа. Он подобрался ближе, понизил голос, словно и здесь опасался чужих ушей. — Из Москвы пришли неутешительные вести: князь Дмитрий, доблестный победитель Мамая, слег. Болезнь его такова, что выздоровления ожидать не следует.

— Все мы во власти Всевышнего, — вздохнула Тогайби­ка. — Значит, хану вскоре предстоит решить, кого утвердить во власти на земле урусов.

— Если княжич Василий вернется на родину, то займет трон отца как первый из его наследников.

Тогайбика насторожилась, повела глазами в сторону маль­чишки-заложника, тот заметно волновался, но взгляда на нее не поднимал, научен был чтить мусульманские законы.

— Зачем нам это нужно? Какая выгода от него?

— Она есть, великая госпожа. Василий нам друг, он — наше прибежище на случай неудач. Если задуманное дело обречено на провал, мы сможем укрыться в Московии.

— Кто говорит о неудачах, едва ступив на дорогу? Зачем идти по мосткам, если считаешь, что они обрушатся под твоими ногами? — Тогайбика покачала головой. — Мне не нравятся ваши слова, Бахыт-ходжа, но если вы печетесь об урусе как о нашем будущем союзнике, хотите сделать его сильным ради этого, тогда я согласна. Попробую поговорить о княжиче с повелителем.

— Напрасные хлопоты, госпожа. Хан уже решил, кому от­даст земли урусов, и это не Василий.

— Что предлагаете вы, ходжа?

— Помочь княжичу бежать.

Она поджала губы, украдкой бросила взгляд на Идегея. Эмир молчал, не поднимая глаз, крутил в руках расписную пи­алу с кумысом, словно и не было ему дела до всего происходящего в юрте. «Видимо, моему зятю невыгоден побег мальчиш­ки, — подумала Тогайбика. — И какая разница, получит он удел своего отца или сядет в Московии другой наместник? Или Идегей не хочет показать своей заинтересованности? Что таит мангыт за своими припухлыми веками, почему не вступает в разговор?»

Продолжая ощущать легкую тревогу, Тогайбика переспро­сила:

— Кому нужен этот побег?

— У нашего царевича Оз-бабы большая торговля в городах урусов. В Москву ушел его караван, назад обещали привезти оружие и кольчуги.

— Вооружение для будущего мятежа, — задумчиво протя­нула ханша, — это хорошо. Теперь я понимаю, зачем нужно помогать княжичу.

Она вновь взглянула на Идегея, эмир уже поднял глаза и улыбался, словно подтверждал каждое слово. Тогда и Тогай­бика милостиво кивнула головой:

— Поручаю это дело вам, ходжа, сделайте вместе с бра­тьями. И лучше не тянуть с побегом, если наступят сильные холода, путешествовать будет не с руки. А почему солтан Оз-баба не прибыл на этот совет?

— Опасается, — усмехнулся Идегей. — Чтобы не подумали на него, еще с утра отправился в Укек к матери. Разнес слух, что почтенная бика при смерти.

— Это похоже на Оз-бабу! — рассмеялась Тогайбика. Но не стала уточнять, что она имела в виду; трусоватый царевич был еще и обидчив сверх меры. — Бахыт-ходжа, закончите это дело, уверена, вы сможете довести его до благополучного исхода. Надеюсь, когда мальчик окажется в Московии, он оправдает наши старания.

— Иншалла, великая госпожа, пусть поможет нам Всевышний.

— А я не стал бы доверяться только Бахыт-ходже, хотя не сомневаюсь в его отваге. — Все взглянули на поднявшегося с ковра Идегея. Своим ростом и могучей фигурой эмир словно придавил приземистых братьев и щуплого княжича. — Пошлю с ханским аманатом своих кочевников. Есть у меня опытные проводники, которые выведут из степи и из густого урмана. До границы им лучше обходить стороной города и аилы, чтобы сбить ищеек повелителя со следа. И сразу в Московию направ­ляться не следует, я укажу лучший путь.

Тогайбика лишь руками всплеснула:

— Мне казалось, что тебе, эмир, эта идея не по душе! Но стоит ли вмешиваться в это дело? Тохтамыш непредсказуем в своем гневе, за бегством аманата он разглядит предательство, а если заподозрит тебя...

Она не договорила, Идегей, тая усмешку, склонил почти­тельную голову:

— Я счастлив иметь такую заботливую матушку, как вы, ханум. Не стоит беспокоиться обо мне, мы будем осторожны.

— Что ж, и я поберегусь, — вздохнула женщина, подняв­шись с места. — Отправлюсь во дворец к дочери, чтобы не воз­буждать излишних подозрений. Чтобы отчитать строптивого зятя, у меня было достаточно времени, так что поеду утешать Джанаку.

Она улыбнулась своей недавней придумке, похлопала Иде­гея по спине и неспешно прошествовала к выходу.