5 вопросов о современном русском языке

1. Что принципиально изменилось в русском языке со времен Пушкина?

   Самые существенные изменения коснулись, конечно, лексического состава русского языка. Для того, чтобы прочесть «Евгения Онегина», школьникам приходится объяснять и кто такой «денди», и почему он лондонский, и почему он одет в какой-то боливар, и что такое брегет, который звонит ему обед.
   
   Владимир Набоков и Юрий Лотман в своих знаменитых комментариях к «Евгению Онегину», каждый из которых гораздо толще самого романа Пушкина, дают текстологические пояснения о значении конкретных слов. Кроме того, появились уже и комментарии к комментариям Набокова и Лотмана. И если сложить все эти книги вместе, то получится целая полка одних только комментариев.
   
   Правда, значительная часть этих пояснений относятся к быту, нравам, литературным аллюзиям. Но и на долю историзмов, архаизмов, слов, изменивших свое значение или сочетаемость, тоже приходится значительное число сносок (почему, например, «пошлый мадригал» у Пушкина — это банальный комплимент, а не что-нибудь неприличное?).
   
   И тем не менее мы прекрасно понимаем язык Пушкина. Почему? Если очень упрощенно, то Пушкин заложил магистральное направление развития русской словесности — его целью было создание стиля, чуждого излишних литературных украшений. Пушкин боролся с искусственной, «жеманной», как он сам ее называл, риторикой, с некоторой искусственностью, которые были свойственны дворянской и развивавшейся на ее основе буржуазной словесности. Ключевой принцип поэтики Пушкина — называть вещи своими именами, «просто», дать слово бытовым предметам и явлениям, минимизировать обороты церковнославянского книжного риторства с его пышной цветистостью и своеобразной фразеологией. Особенно ярко это проявилось в повествовательном стиле его прозы, и русский язык до сих пор следует тем курсом, который проложил Александр Сергеевич.

2. Правда ли что русский язык — один из самых сложных в мире?

   Русский язык совершенно точно не самый сложный язык в нашем полилингвальном мире. Во-первых, он хорошо кодифицирован: несколько государственных орфографических и орфоэпических реформ постепенно привели его в тот вид, который нам знаком, последовательно избавляя от наслоений исторического развития. Ведь в каждом языке с течением времени накапливаются элементы, которые перестают нести смысловую нагрузку. Например, «ять» в таких словах как «хлЕб» (можно ли тут ять поставить?) или «Ъ» на конце слова.
   
   Во-вторых, в русском языке довольно простая система глагола с тремя временами и коррелирующими с ними двумя видами (совершенный и несовершенный), понятная система падежей. Наш синтаксис в целом близок европейским языкам, а свободный порядок слов хотя иногда и создает путаницу, но в целом это тоже скорее условность. Кроме того, в русском языке есть общие правила повествовательного синтаксиса — подлежащее, сказуемое, а после них — дополнения с разным управлением. В русском нет тоновой системы, как в китайском, или музыкального ударения, как в литовском, что существенно упрощает освоение фонетики. Подвижное ударение немного портит почти идиллическую картину, но тут мы не одиноки — в английском языке то же самое.
   
   Но да, у русского языка почему-то репутация самого трудного языка в мире. Возможно, этот миф рожден самими же русскоговорящими. Я не раз слышала от своих студентов из Китая и Европы, что они начинали изучать русский язык, зажмурив от ужаса глаза. Но когда потихоньку глаза открывали, выяснялось, что его вполне можно выучить, причем в довольно короткий срок. Есть программы подготовительных факультетов, и на них иностранец за год начинает довольно прилично говорить по-русски. Более того — он после такой подготовки способен даже в вузе учиться на русском языке. А вообще, еще О. Генри писал: «Никакой язык не труден для человека, если он ему нужен».
   
   Есть в славянской группе язык, который гораздо сложнее русского в изучении. Белорусский. Я сейчас живу в Беларуси. Сама я русскоговорящая, владею украинским и польским языками, казалось бы — по-белорусски заговорю быстро, но не тут-то было. Он для меня оказался самым сложным из всех славянских языков. На слух, конечно, все понятно, но когда читаешь тексты на белорусском, особенно научные и художественные, то никогда не знаешь, какой синоним подберет автор — будет ли это полонизм, или украинизм, или русизм, или собственно белорусское слово. Иногда читаешь, словно ребус разгадываешь. Плюс фонетический принцип письма — как слышу, так и пишу — тоже вносит определенную путаницу. Можно проехать мимо деревни «Паповка», потом мимо деревни «Поповка» — это уже по-русски, потом «Папоука». Или улица Болотникова и деревня Болотниково будут называться по-белорусски «Балотнiкава». С такой навигацией только в путь, как говорится.
   
   Предполагаю, что похожая ситуация с грамматическими и морфологическими правилами. В плане кодификации белорусский язык еще в стадии становления. Конечно, из-за этого он труден в изучении, особенно для тех, кто не владеет другими славянскими языками. Сейчас в связи с политическим самоопределением народа Беларуси его язык стремительно выходит из периферийного положения. И я думаю, что как раз вопросы кодификации — это то, чем прямо сейчас занимаются белорусские коллеги.

3. Надо ли вводить новые грамматические и орфоэпические нормы?

   Грамматические и орфоэпические нормы постепенно будут скорректированы, если большинство станет говорить иначе. Вопрос о кодификации у нас не зря прошел лейтмотивом через все интервью. В этом вопросе мы существенно отличаемся от тех же французов, которые в плане языка пуристы, упорно держатся за старые формы, что отражается даже в анекдотах: «Как придумали французский язык? — А давайте половина букв будет читаться не так как на самом деле, а половина вообще читаться не будет! И палочки сверху нарисовать не забудь».
   
   Это, конечно, дилетантский взгляд, но своя правда в том есть, принцип «сохраняем все!» — ключевой для французов, поэтому в языке накапливается большое количество исключений, которые просто не сравнить с количеством исключений в русском языке. Хотя именно русский вроде бы этим славится, но все познается в сравнении.
   
   У нас словари следуют за нормами произношения более гибко. Например, в языке Пушкина многие двусложные глаголы в третьем лице настоящего времени вроде «служит», «дарит», «грузит», «варит» имели окончание на последнем слоге.
   
   «Любовь одна — веселье жизни хладной,
   Любовь одна — мучение сердец:
   Она дарИт один лишь миг отрадный,
   А горестям не виден и конец».
   
   Постепенно у таких глаголов ударение перетягивается на корень. Поэтому «звонИт» рано или поздно все равно превратится в «звОнит». Уйдет глагол «надевать», останется только форма «одевать». Или вот свежий пример из нашей ковидной эры.
   
   Время от времени наблюдаю дискуссии: как правильно — «ставить прививку» или «делать прививку». Словари рекомендуют «делать прививку». Но чует мое филологическое сердце, что победит вариант «ставить», потому что «ставить капельницу», «ставить систему», «ставить канюлю», а укол и прививку — почему-то «делать». При этом смысл процесса одинаковый — вводить в организм некое вещество с помощью иглы. По закону унификации должен победить какой-то один вариант. Судя по устной речи, побеждает глагол «ставить».
   
   Какие-то из привычных слов и вариантов все-таки останутся, несмотря на парадигматические законы языка. Останутся как маркер принадлежности к определенному кругу своих, как маркер уровня образования. Среди филологов никто не говорит «горячее кофе» или «позавтракал йогУртом». Если у кого-то кофе «холодное», то и отношение к нему в определенной среде будет прохладным. Такие явления, выступающие маркерами «своего» — «чужого» могут очень долго сохраняться в языке.
   
   В этом смысле мы похожи на французов и англичан, у которых речь собеседника является серьезной проверкой, гораздо более важной, чем одежда или «Ролекс» на руке. Ты из Лондона или из пригорода, закончил престижный колледж или обычную школу, насколько «высокороден» твой английский. У нас — опять же в силу очень мощной языковой кодификации — это все-таки пока не так заметно. Хотя процессы в современной школе и вообще в образовании, если ничего не изменится, скоро приведут и нас к ситуации, когда по речи мы будем легко вычислять и статус, и социальное происхождение, и уровень годового дохода.

4. Не слишком ли много становится заимствований в русском языке и нормально ли это?

   Про заимствования — тут тоже вопрос языкового вкуса и чутья. Нет, меньше заимствований не станет. Нет, они не опасны, ведь задержатся и приживутся только самые нужные. В целом заимствования хорошо встраиваются. Митинг — это не просто совещание, а совещание онлайн. Трансфер — не просто поездка, а заранее согласованная и оплаченная поездка, чаще всего часть общего маршрута: «трансфер из аэропорта в гостиницу».
   
   Но есть, опять же, человеческий фактор, когда с помощью заимствований хотят создать атмосфЭру. Иногда обращаю внимание на заголовки статей или рекламные объявления, смысл которых мне вообще не понятен: «В зоне отдыха водохранилища появились воркаут-площадка и инклюзивное оборудование». Что появилось? Читаю статью — оказывается, поставили турники и беседку.
   
   Или реклама курсов в «Инстаграме»: «Лайвы будут отжирать охваты у постов. С нашим курсом каждый может стать криейтором продающих нейротекстов и зарабатывать на сторис». О чем это? Либо это объявление написано для тех, кто в теме, хотя я сомневаюсь, потому что обращено оно к «каждому». Либо автор курса из кожи вон лез, чтобы показать, что он сам в теме. В итоге получается либо смешно, либо непонятно. Когда видишь такое, хочется процитировать Раневскую: «Меньше пафоса, господа!».
   
   Но в целом заимствования неизбежны. Так было в Петровскую эпоху, во времена технической революции конца XIX — начала XX века, а сейчас мы переживаем революцию информационную, учимся жить в эпоху постиндустриальной экономики. И здесь, как говорила Алиса, надо бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте. А чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее. Это высказывание очень хорошо описывает ситуацию с освоением новых слов, в том числе и иностранных, а вместе с ними и новых явлений, которые врываются в нашу жизнь буквально каждый день.

5. Каковы основные сложности и методики изучения русского языка для иностранцев?

   Методик много — с языком-посредником, без языка-посредника, грамматические методики, методики, ориентированные на обучение конкретному виду речевой деятельности, например говорению или чтению научных текстов. Все зависит от того, что нужно студенту — просто общаться в городе, ходить в магазин, общаться в коллегами в офисе, проходить обучение на русском или разговаривать с русской женой.
   
   Сейчас в мире сформировался большой запрос на русский язык для детей-билингвов. Люди эмигрируют, но хотят сохранить связь с родным языком и культурой. Для таких детей тоже существуют специальные подходы к обучению. Как бы то ни было, у всех методик есть одно общее — обучение русскому языку как иностранному существенно отличается от преподавания российским школьникам. Это словно взгляд на язык со стороны — иногда может показаться каким-то странным перевертышем, как отражение в зеркале.
   
   Например, изучение падежей начинается, само собой, с именительного падежа (кто? что?), а сразу за ним следует предложный падеж (где?). Следующий падеж — винительный (но только неодушевленные существительные). В школе мы учим совсем в другом порядке. И это очень важно, так как постепенно благодаря падежным вопросам расширяется круг тем для разговора. Кто вы? Где живете? Что любите делать? Если кому-то из читателей интересно подробнее, я написала филологический детектив «Иностранный русский», где помимо сюжетных перипетий с иностранцами в России рассказываю, как изучают русский язык и культуру носители других языков и культур.