Артур Исламов: «В песне должны быть татарская душа, татарский дух — не что-то придуманное»

Как песни спасают в пандемию

— Хочется с тобой обсудить текущий год. Как он проходил для тебя? Ведь ты певец, который должен постоянно находиться в контакте с публикой.

— На самом деле в марте мы были на гастролях в Голландии, работали 2 недели, и как раз тогда все и закрылось, мы взяли билеты и вернулись. 15 марта это было. После этого началось...

— Вы же часто бываете в Голландии.

— Да, стабильно, весной и осенью. Этой осенью мы должны были поехать, но, скорее всего, и весной гастролей не будет.

— Чувствовалось что-то в поведении местных жителей?

— Нет, это ведь только начиналось, никакого хаоса еще не было. В аэропорту, когда мы выезжали, никто еще не носил масок. А потом началось: Италия, Испания. Для артиста это, конечно, ужасно — сидеть дома. Это нам несвойственно. Наше ремесло — дарить искусство людям, работать для зала, мы к этому привыкли. А не сидеть в режиме ожидания. Но несмотря на это, мы пробовали разное.

Мне, как человеку, который занимается творчеством, который не привязан только к опере, было проще. Я занялся песнями, начал сочинять. Раз уж случилась такая ситуация, займусь этими вещами. Это меня и выручило. Конечно, даже когда я ходил по расписанию в оперу, я не оставлял свою вторую работу.

— Тебя, кажется, закрывали на 2 недели?

— Да, по приезду. Пережил спокойно, все равно выходил хотя бы перед домом пройтись. Тогда ведь еще ничего не было понятно, что это за болезнь. Мы с ней с глазу на глаз не виделись. Состояние было подвешенное.

— А как сейчас?

— Теперь свиделись, познакомились, в июне я ею переболел.

— Татарские драматические театры пережили пандемию, выходя в онлайн, общаясь с людьми в Сети. В опере как консервативном виде искусства что-то изменилось? Рассадка музыкантов, к примеру?

— Здесь все зависит от руководства. Оно решило, что надо закрываться, потом мы постепенно открывались. Конечно, просто ходить в масках — это не решение. Идет естественный отбор. У кого иммунитет — тот выживает. Что касается оркестра — ну вот яма, в ней 60 человек, куда им? Нельзя выкинуть по одному инструменту. В Европе начали давать такие концерты, чтобы расстояние было по полтора метра, рассаживая реже музыкантов. Я Рузиля Гатина спрашивал, как у них в Италии. Говорит, поставленные спектакли переделывают, чтобы даже на сцене не приближаться друг к другу. У нас в этом плане все попроще.

Концерт отличается от спектакля. На спектакле ты забываешься. Ты не человек уже, ты в образе, ты играешь другого человека, у тебя есть режиссерская задача, общение с партнерами, ты должен донести смысл спектакля до зрителя

— Ты когда в этом сезоне впервые вышел вновь на сцену?

— В театре 12 сентября, в день инаугурации президента.

— Как на тебя повлияло полугодовое сценическое молчание?

— Психологически это воздействовало. Возник мандраж. Репетиций нет, практики нет. Поэтому был небольшой мандраж. Когда играешь спектакль, проще, а на концерте, когда поешь один, где нет мизансцен, ты драму не играешь. Концерт отличается от спектакля. На спектакле ты забываешься. Ты не человек уже, ты в образе, ты играешь другого человека, у тебя есть режиссерская задача, общение с партнерами, ты должен донести смысл спектакля до зрителя.

Два альбома и творческий потенциал

— В декабре у вас будет премьера мюзикла «Алтын Казан». Для тебя было сюрпризом его появление в репертуаре?

— Это было ожидаемое явление. С 2013 года, как мы его впервые показали, шли разговоры. Потом был показ у «Чаши», прошли все фестивали «Үзгәреш җиле», которые подготовили руководство к постановке. Здесь тот же оркестр Вадима Эйленкрига, режиссер — Михаил Панджавидзе. Команда сильная, постановочный материал... Я думаю, все получится.

— Композитор Эльмир Низамов говорит, что это, по сути, новый спектакль.

— Да, в прошлый раз мы ставили сокращенный вариант на час, сейчас ставим полноценный спектакль, Эльмир многое написал — композиции, произведение. Было много материала, который надо было разучить.

Но половину работы мы уже сделали — мы его записали. Причем писали на сцене, что мне очень понравилось. Работаешь в естественной акустике. В маленькой студии ты начинаешь контролировать голос, чтобы не оглохнуть, а тут раскрываешься.

— Ты возлагаешь большие надежды на проект?

— Да, я думаю, что это будет кассовый проект, он легкий, музыка красивая, попсовая, можно сказать, в духе настоящих мюзиклов, вроде «Нотр-Дам де Пари» и так далее.

Я думаю, что это будет кассовый проект, он легкий, музыка красивая, попсовая, можно сказать, в духе настоящих мюзиклов, вроде «Нотр-Дам де Пари» и так далее

— 1 октября вы с сообществом «Калеб» провели гала-концерт лаборатории «Безнең җыр». А начиналась лаборатория, по сути, в 2016-м, когда был круглый стол в консерватории, ты встал и сказал: я певец, но нет новых песен, чтобы петь. При этом ты участвовал в «Үзгәреш җиле», на котором звучат новые версии старых песен, и хвалил его, нет ли здесь противоречия?

— Нет, «Үзгәреш җиле» остался фестивалем театры оперы и балета. И остается, потому что и «Алтын Казан» делается в его рамках. У него есть продюсер, он отвечает за фестиваль, эти песни — продукт фестиваля, а мы его исполнители. «Перемены» были лишь указаны в названии.

Это интересный проект, потому что мы услышали известные нам песни в новом виде, к тому же это проект высокого уровня, с высокопрофессиональными музыкантами. Я вижу «Үзгәреш җиле» как фестиваль, как Шаляпинский, например. У него есть свой формат. Высокой миссии у него нет.

— При этом меня смущает твоя версия «Урман кызы». Тебе не кажется, что она слишком странно звучала?

— Да, попробовали стилизовать каждую песню. Ничего такого в этом нет. Я ведь не сам ее предложил. На сольном концерте я ее не пою, у меня там другое видение музыки, свое.

— Какое?

— У меня своя музыка, которую я предлагаю в своем творчестве. И здесь я не стараюсь петь чужие песни. Как чувствую, как ложится музыка на слове, так и творю. Музыку пишу сам, стараюсь делать аранжировки сам.

— Прошла новость, что ты готовишь альбом на стихи Рузаля Мухаметшина.

— Да, это в планах. Если закроемся вновь, если будут ограничения и если не будут, то мы представим альбом песен на его стихи, то, что я написал за 4 года. Сначала я искал поэтов, но их не было, я обшарил все электронные библиотеки, все прочел. Там не нашлось поэтов, чьи стихи меня бы удовлетворяли, соответствовали моей энергетике. После Alqanat, где мы постоянно работали с Ильназом, где мы друг друга понимали, потому что мы ребята, которые выросли вместе. Когда Ильназ ушел в бизнес, я не мог найти тексты, близкие к его текстам. Тут я вспомнил — Рузаль же отправлял мне лет десять назад стихи. И на три-четыре стихотворения написал песни. Потом мы некоторые доработали, так что возникла идея сделать альбом.

С подачи Рузаля я познакомился с Булатом Ибрагимовым. Я просил у Рузаля стихи, он ответил, что времени нет, и предложил Булата. Мы попробовали работать. «Татар алга» — это наша песня.

У меня своя музыка, которую я предлагаю в своем творчестве. И здесь я не стараюсь петь чужие песни. Как чувствую, как ложится музыка на слове, так и творю. Музыку пишу сам, стараюсь делать аранжировки сам

— Давай про нее. Я ее не понял. Хотя ценю другие твои песни. Она пришлась на юбилейные даты, когда многие выкладывали схожие песни. К тому же припев очень похож на «Тала, тала».

— А мне все песни из Пестрецов... либо по словам не добивают, либо по энергетике мне в них чего-то не хватает. Так что мне захотелось что-то в таком духе. Я могу задать поэту тематику, а как он напишет — неизвестно. Вот так она и возникла, из набросков.

«Татар алга» возникла, потому что у татар нет таких патриотических песен. У нас либо рябина, либо мама, либо сандугач, тургай — это все наше святое. А почему не взяться за другие темы? У татар тематика песен очень узкая. Надо расширять. Привыкли люди писать про одно и то же. Я стремлюсь это расширить, настраиваю поэтов на такой лад.

— Булат Ибрагимов — поэт с ярко выраженной национальной позицией.

— Я об этом не знал. До этого он ни разу не писал песен. Это его первая официальная песня. И тут выяснилось, что он любит про такое писать. И, видимо, это будет уже второй наш альбом с патриотическими песнями.

— У Рузаля для тебя оркестровые песни?

— Разные, исходя из того, какой будет песня.

— Когда ты начинал сольное пение, у тебя были откровенно эстрадные вещи.

— Я себя не ограничиваю. Музыка меняется, мир меняется, возможностей много. Под гитару только играть не хочется. Мне интересен электронный звук, синтезаторы. Главное — передать дух песни, ее шарм. Неважно, как ты оформляешь ее, рок, поп, в любом случае это будет мое исполнение, живое.

— В «Безнең җыр» участвовали поэты, которые в основном не писали песен, композиторы не стремились проявить все свои таланты, у певцов было как минумум три октавы в диапазоне. Какие ты сделал выводы после концерта?

— Я думаю, это был эксперимент. Мне кажется, у каждого певца есть своя стилистика, своя подача, к ним нужны соответствующие тексты, а к ним нужен соответствующий композитор. Это был хороший шаг, нужный, здесь все учились.

Песни написались, как написались, на октаву, на три октавы. Мы показали, что у нас есть настоящие творцы, они все талантливые, с ними надо работать, у них невероятный потенциал, им надо уделять большое внимание.

— В «Татар алга» ты используешь домбру. Тебя не удивило, что в «Безнең җыр» не было народных инструментов, горлового пения? Ты интересуешься этим?

— Этно? Я ведь не просто туда включил домбру. Исходя из песни, из ее стилистики, нужно включать народные инструменты. Все равно музыка будет татарской, пусть она татарская или этническая, главное, чтобы она была качественной.

Главное — передать дух песни, ее шарм. Неважно, как ты оформляешь ее, рок, поп, в любом случае, это будет мое исполнение, живое

«Язык поменял — и это другая песня»

— Для тебя есть определение татарской песни? Либо этот вопрос — чистая профанация?

— Речь идет о настоящей татарской песне?

— Ты ведь поешь в разных жанрах. И при этом ты сходу понимаешь, что это поет Артур Исламов. И не приходит в голову, что это не татарское.

— Приведу любопытный пример. Мы сделали небольшой проект недавно. Перевели татарские песни на английский, сделали «Син сазыңны уйнадың», «Олы юлның тузаны», «Зәңгәр томан». Пела моя жена Эльза. «Син сазыңны уйнадың» недавно поставил Михаил Панджавидзе. Он говорит: «Никогда бы в жизни не подумал, что это татарская песня». Настолько универсально звучит музыка. Язык поменял — и это другая песня. А музыка-то наша.

В песне должны быть татарская душа, татарский дух — не что-то придуманное. Это касается любого жанра, исполнитель должен быть татарином.

— Перед интервью ты сказал, что будешь сегодня консультироваться с одним звукорежиссером.

— Да, по поводу аппаратуры. Хочу сделать свою репточку, студию. Я не могу позволить петь под фанеру на своих концертах, без музыкантов — для меня это... не хватает мне энергетики.

— Ты же единственный артист с рок-бэкграундом. Рузиль Гатин не играл в рок-группе!

— Это касается не только рока. В Америке же не поют под фанеру.

— Ну это с детства принято, когда ребенок приходит в ДК с флешкой.

— Это все от музыкального безвкусия. Потому что никакой индивидуальности. У всех один тот же баян, один и тот же баянист с одними и теми же партиями. Это мы должны кому-то показывать? Это же беда. И такого же не было. Такого стиля у нас не было.

— Откуда он появился?

— Ну, кто это начал в 90-е? Оркестр Рустема Утэя закончился совсем недавно. Были хорошие аранжировщики. Отличные студии, на которых можно было писать оркестры. А я убежден, что качественная музыка начинается с хорошей студии, звукорежиссера, аранжировщика, аппаратуры, миксинга. Почему говорят, что нечего слушать? Потому что нет конкурентоспособного звучания. Москва делает широкие миксы, а мы что? Нет миксинг-инженеров.

Я ничего не жду, я пока жив, буду делать, что мне нравится

— Для какой аудитории? Для русскоязычной, для нашей, которая приучена к эстраде?

— Вот посмотри, как у казахов. Отличный продукт, на своем языке. Они отправили людей учиться за рубежом, и вот результат. Меня самого интересует эта профессия. Я смотрю, как работают миксинг-инженеры, в YouTube. Это искусство, они создают песни, как композиторы.

— Ты это рассматриваешь как коммерческий проект? Ведь дорогой звук — это ресурсы, которые могут не окупиться. Или ты ждешь чего-то?

— Я ничего не жду, я пока жив, буду делать, что мне нравится.