Зачем «ФемКызлар» устроили кровавую свадьбу и где растворяются 70% случаев домашнего насилия

«Нам нужен был резонанс большой»

— Как пришла идея сделать акцию «кровавая свадьба»?

Тасия Альбариньо: На прошлой неделе мы участвовали в активистской школе «Ребер Евы» — это феминистская организация из Питера. И мы стали дорабатывать эту идею, и в процессе обсуждения уже появилась кровь.

Дина Нурм: Почему мы решили, что перформанс о проблемах домашнего насилия должен быть? Потому что мы уже обсуждаем домашнее насилие больше года, и за это время чего только не было — и интервью, и круглый стол с «Яблоком» (политическая партия, — прим. ред.) по обсуждению законопроекта о домашнем насилии. Мы проводили благотворительный концерт, средства от которого направили в женский кризисный центр «Фатима». Мы ведем в нем группу как волонтерки. Все это, хоть и привлекало внимание, но его было очень мало. К нам приходили только те люди, которые сами этим занимаются, или с этим сталкиваются, или хотят помочь. А нам нужен был резонанс большой. Поэтому мы подумали, что перформанс — хорошая идея. Для нас сейчас это то, что нужно.

— А вы ожидали, что акция соберет столько внимания? Там ведь были и положительные, и негативные отзывы.

Д.Н.: Да, конечно. Как всегда, это очень провокационная форма, во-первых. А во-вторых, очень актуальная тема, на которую у каждого есть свое мнение.

Мы, конечно, ждали, что будет большой охват и внимание. А получилось даже больше людей охватить, больше медиа, чем мы ожидали.

— А угрозы поступали после акции?

Д.Н.: Пока нет.

— Просто я посмотрела в группе — под другими вашими постами было много негатива. Вы были готовы к этому?

Д.Н.: Конечно. Мы давно в теме, и знаем, как обычно реагируют люди на такие вещи.

— Как долго готовилась акция, и кто был «женихом»?

Т.А.: Личность жениха мы по его просьбе не раскрываем. Это был знакомый, доброволец, это не так важно. За три дня мы все это подготовили.

— А аналоги были какие-то? Вы подсмотрели идею или все сами придумали?

Т.А.: Идея была наша. Были, конечно, подобные перформансы с невестами, и в России тоже было — когда невеста с женихом шли, а рядом с ними шли люди с плакатами. Я, честно говоря, приглядывалась и к этой идее, хотя сначала была идея чисто с платьем.

Д.Н.: А вот было ли что-то подобное с обливанием «кровью» — если честно, мы не знаем. Вполне возможно, но мы не видели такого. Я видела китайскую акцию, не знаю какого года, где были девушки в подвенечных платьях, вымазанных кровью. Это навскидку что-то похожее.

Но, вообще-то, активистки часто прибегают к каким-то ярким визуальным образам — таким, как подвенечное платье или материнство.

— Какие еще были акции? Почему вы именно сейчас выбрали столь радикальный способ привлечь внимание к проблеме домашнего насилия?

Д.Н.: Как Тасия уже говорила, мы делаем много для освещения темы домашнего насилия, в том числе на политическом уровне, когда нас приглашают на дискуссии, в Общественную палату или на круглые столы к каким-то партиям. Мы всегда принимаем участие, всегда приходим со своей статистикой. Стараемся донести свою мысль.

Акция для нас — это еще один способ донести идею до широких масс.

— Что это была за кровь?

Т.А.: Это субстанция на основе пищевого красителя. Моя вегетарианская натура не выдержала бы столько настоящей крови.

— Изначально в сообщении говорилось, что это была настоящая свадьба, не было уточнено, что это перформанс. С какой целью это было сделано, намеренно или нет?

Д.Н.: Это было сделано специально, чтобы вызвать более сильную реакцию людей.

Культура замалчивания и обесценивания проблемы: «бьет — значит любит»

— Насколько остро стоит вопрос домашнего насилия в России и, в частности, у нас в Татарстане?

Д.Н.: В России довольно остро стоит вопрос с домашним насилием, учитывая, что у нас сейчас декриминализованы побои в семье и нет закона о профилактике домашнего насилия, практически нет убежищ для женщин и очень мало кризисных центров. Женщинам, детям и старикам, которые подвергаются насилию в семье, немногочисленным мужчинам, которых тоже касается эта проблема, — им некуда обратиться за помощью. И все это создает культуру замалчивания и обесценивания проблемы. У нас даже на уровне языка есть поговорка «бьет — значит любит».

— Что насчет Татарстана?

Т.А.: В Татарстане ситуация примерно такая же, как в среднем по России. Точных цифр нет.

За 2019 год с января по сентябрь, за 9 месяцев, было около 15 тысяч случаев бытового насилия против женщин. При этом проводились неоднократно опросы, во время которых выяснилось, что в 70% случаев до обращения в полицию дело не доходит. А значит, реальная цифра минимум втрое больше.

Уголовно наказуемых действий в отношении детей происходит в семьях [гораздо больше]. 35% опрошенных женщин хотя бы раз сталкивались с физическим насилием.

В Татарстане в среднем в год регистрируется около 14 тысяч правонарушений, совершенных в семье.

Д.Н.: Есть официальная статистика за 6 месяцев 2019 года от замначальника полиции МВД по Татарстану Марата Айдарова, он привел такие цифры: за 6 месяцев 2019 года поступило около 45 700 обращений о побоях и угрозах в семье. Естественно, это не только в отношении женщин. Бытовое насилие, два товарища или два брата повздорили — и схватились за ножи. А что касается России, к примеру, то посчитали, что средний размер штрафа за насилие в семье составил 5 400 рублей примерно, поскольку у нас сейчас побои в семье — это административка, и за нее положен штраф.

С домашних тиранов взыскали в прошлом году 522 миллиона 600 тысяч рублей. Если разделить это на средний штраф, то получится около 96 700 случаев.

Т.А.: Хотелось бы добавить насчет штрафов: нужно понимать, что они выплачиваются из семейного же бюджета. А зачем женщине подавать заявление на что-то, если потом из общего кошелька все и будет выплачено? Получается, по сути, замкнутый круг, который проблему как раз и не решит.

Д.Н.: Был случай в Зеленодольске, когда мужчина избивал свою мать, она подала на него заявление, а поскольку мужчина не работал и не мог заплатить штраф, то его отправили на некоторое время в заключение. И через пару месяцев, насколько я помню, он вышел и убил мать.

— А вот недавно прогремела история из Бугульмы о мужчине, которого обвиняли в надругательстве над дочкой, в итоге прокуратура добилась того, что дело вернули в суд.

Т.А.: Эта ситуация закончилась таким образом благодаря журналистам и активистам, ее вытащили на федеральный уровень. А наш опыт работы с кризисным центром показывает, что, к сожалению, большинство подобных случаев заметается под ковер. Случай, конечно, ужасный, но мы рады, что он получил огласку.

«Горячая линия в марте, апреле и мае не работала»

— Как долго существует движение?

Д.Н.: Полтора года.

— А есть в Казани еще ЛГБТ-центр «Принятие» — и вы с ним как-то сотрудничаете?

Д.Н.: Да, мы дружим, проводим совместные мероприятия. Мы считаем, что у нас одна борьба — борьба с патриархатом и гендерными стереотипами.

— В реальной помощи жертвам насилия в Татарстане вы участвуете?

Т.А.: Да, поскольку мы волонтерим — в женском кризисном центре. Там сейчас работает горячая телефонная линия, потому что мы смогли собрать пожертвования, организовать совместно с клубом «Верка» благотворительную акцию, смогли привлечь людей. Я считаю, это наша помощь — насколько мы можем помочь, настолько мы и помогаем. И мы будем это делать и дальше — привлекать внимание, поднимать эту тему.

Несмотря на то, что мы сами не психологини, мы не можем лично помогать — можем только помочь привлечением внимания.

Д.Н.: Но иногда можем и консультировать. Потому что иногда приходят сообщения в три часа ночи — естественно, ни один телефон уже не работает. Мы разговариваем с потерпевшими, успокаиваем, обещаем помочь, насколько можем.

— Сколько человек к вам уже обратилось? Есть какая-то статистика?

Д.Н.: Мы не ведем статистику — к сожалению, у нас на это не хватает ресурса. Могу сказать, что где-то, наверное, пять обращений в месяц идет через паблик, но в основном звонят на телефон горячей линии.

— В связи с ограничениями из-за распространения коронавируса количество обращений увеличилось или уменьшилось?

Д.Н.: Увеличилось. Кстати, с конца прошлого года стали больше обращаться по поводу физического насилия. Но сама горячая линия в марте, апреле и мае не работала — был простой из-за недостатка финансирования.

«Самая большая проблема — некуда уйти»

— Откуда получаете финансирование?

Д.Н.: Если мы говорим про «Фатиму», то они раньше получали пожертвования от Министерства экономики РТ. Сейчас поступления прекратились, и центр существует через другие пожертвования. Их собираем через паблик и на мероприятиях. В последнее время пожертвования увеличились благодаря огласке в СМИ.

Мы держимся, но было бы здорово, если бы был источник финансирования от государства. Если бы оно признало, что проблема существует и выделило на это средства.

— А реально вообще, что государство эту проблему признает?

Т.А.: Если бы мы этого не ждали и не надеялись на это, мы бы ничего не делали.

Д.Н.: Очевидно, что мы — за принятие закона о профилактике домашнего насилия и отмене декриминализации. Проблему можно решить только комплексно, если создать государственную систему помощи, с тесно связью между ведомствами. Нужно приучить всех специалистов помогающих профессий и полицейских.

Должна быть какая-то понятная программа, в которой каждый человек, вовлеченный в систему, знает, как действовать. Травмпункт знает, что сделать с избитой женщиной, полицейский знает, что делать с вызовом на случай домашнего насилия поздно ночью, психологи знают, что делать. И все они работают вместе и вытаскивают пострадавших из этой ситуации.

Также должны быть государственные шелтеры (убежища, — прим. ред.), в которые можно уйти. Потому что самая большая проблема — некуда уйти.

В Казани, можно сказать, нет приюта, в который можно прийти. Есть православный шелтер, в который принимают женщин с детьми до 3 лет. Есть приют «Милосердие» — но он для бездомных.

— Хотелось бы вернуться к акции: вы планируете другие перформансы?

Т.А.: Да, у нас есть идеи. Думаю, вполне возможно, мы будем продолжать.