«Дракон» в Качаловском: не сказка, а антиутопия
Александр Славутский попытался показать: в каждом из нас живут и Дракон, и Ланцелот, и Бургомистр
Свою новую постановку худрук Качаловского театра определяет как «фантастическую историю с музыкой». Пьеса Шварца в прочтении Славутского — вовсе не сказка. Это скорее философская притча, антиутопия, в каждом персонаже которой зритель может при большом желании увидеть себя.
Время рыцарей кончилось, настало время колбасы
В прочтении Александра Славутского пьеса Шварца почти полностью избавляется от сказочности: режиссер делает другую историю, изменяя даже ее финал. Здесь Ланцелот не только с самого начала смотрится лишним человеком, которому совершенно нет места в размеренной обывательской действительности: места ему не находится и в конце. Ланцелот Шварца получает возможность изменить мир, Славутский же ему в этом отказывает, оставляя людей в их теплом, сытом и предсказуемом покое. После предпремьерного показа режиссер пояснил свою точку зрения:
«Я изменил финал, потому что делал спектакль про себя. Я — и Ланцелот, и Бургомистр, и Дракон, и народ. Это все во мне, и мы все так живем. Хочу ли я так жить? Наверное, нет. Но это так. Хочу ли я жить в другой стране? Нет, меня абсолютно устраивает моя страна, и я буду здесь жить, пусть она не идеальна. Все, что мы видели — это, в общем-то, про нас. Все же живут хорошо сегодня: посмотрите, сколько на улицах машин, сколько колбасы в магазине! Все счастливы, все хотят, чтобы не трогали их душу. В этом вся сложность. И в этом я себя от остальных не отделяю».
Спектакль, вроде бы, выглядит вполне классично. Обозначен конфликт, есть и отрицательные герои, которые поступают низко, и могущественный антагонист, перекраивающий человеческие души. И вот он — положительный рыцарь, который сейчас все исправит и всех вернет к светлым идеалам. Но не возвращает — и это неожиданно. Никого спасать не нужно, всем и без этого хорошо. Ланцелот со своим вмешательством в вековые устои неудобен абсолютно всем — и вынужден просто уйти, вместо того, чтобы начать перековывать людские души в светлые доспехи. Рыцари больше не нужны — люди желают предсказуемого уюта и даже не против заплатить за это одной девушкой в год. В конце концов, потом можно заесть горе траурными булочками. Сам режиссер называет получившуюся пьесу антиутопией — пожалуй, так оно и есть.
В каждом из нас сидит Дракон
И не только Дракон. Пожалуй, весь списочный состав героев легко можно примерить к собственной натуре. Излишне справедливый Ланцелот, желающий здесь и сейчас причинить добро. Хитрый и умный Бургомистр с его жаждой власти. Неприятный коллаборационист Генрих с его постоянным поиском теплого местечка. Город, мечтающий жить спокойно и предсказуемо. И, наконец, Дракон, который верит в собственное бессмертие, построил свою жизнь удобно и (казалось бы) безопасно. По Шварцу, Дракона надо убить в каждом из горожан. По Славутскому, Дракон имеет не меньшее право на существование, чем тот же Ланцелот:
«Мне и его жалко. Вот он жил-жил 400 лет, думал, что вечен и бессмертен. Обосновался здесь, и так хорошо ему. И вдруг кто-то приходит! Это как со мной: кричат же некоторые, что Славутский старый, ему 100 лет, гнать его пора. Ну обидно же. И Дракону обидно: отдать столько лет городу этому, все в нем счастливы, все сытые и красивые, им хорошо — вон даже озеро вскипятил для них. Это же про нас Шварц написал! И я тоже Дракон».
Дракон в исполнении Марата Голубева действительно обаятельный, хоть и несколько карикатурный: сценический образ полностью списан с Карла Лагерфельда, вплоть до очков и парика с длинными белыми волосами. Александр Славутский объясняет, что это абсолютно намеренная аллюзия: нужно было, «чтобы по сцене ходила такая старая перечница», яркий харизматик «непонятной ориентации», не человек — рептилия. Голубев очень убедителен: веришь и в его ярость (не очень опасную), и в недоумение при виде незваного рыцаря, и в старческую иронию четырехсотлетнего существа.
Бургомистр против Ланцелота: эффективный менеджер против обреченного идеалиста
А вот Ланцелот (Павел Лазарев) выглядит слегка картонно — оно и понятно, этот герой и у Шварца не отличается большой реалистичностью. Качества его Славутский находит и в себе:
«Я всю жизнь пытаюсь быть Ланцелотом: ставлю спектакль, а это, может, никому и не надо. На себе все тащу, ругаюсь, топаю ногами, потому что ведь пока не наорешь — никто не пойдет и не совершит поступка. Ланцелот, конечно, положительный герой, с моей точки зрения: я же вот тоже прихожу всегда со своим уставом в чужой монастырь».
Образ Ланцелота плосковат и у самого Шварца— возможно, потому что он весь — неправда. Один человек не может прийти и спасти мир. Но рыцарь и сам не верит в успех своей затеи: в видении Славутского это трагическая фигура, над которой витает ореол обреченности. Его трижды смертельно ранили те, кого он пытался спасти: это даже не приговор — скорее диагноз. Правда, ни обреченности, ни маниакальной страсти спасать страждущих в игре Лазарева пока не наблюдается: скорее, видится юношеское упрямство: «А я вот возьму и убью дракона. Возьму и спасу всех от всех». И даже логичным выглядит то, что в итоге он вынужден удалиться: дракона убил, но никого ни в чем не убедил. Зато увел за собой девушку, послушность и добродетельность которой с самого начала ставится под сомнение агрессивной игрой Славяны Кощеевой. Громкая, даже слегка истеричная Эльза, в которой нет ни капли нежности, может удивить неподготовленного зрителя.
Зато Бургомистр (Илья Славутский) выглядит правдивее некуда на сцене Качаловского. Если у Шварца он комичный, жадный и глупый, то у Славутского он умен и прозорлив, хоть и неприятен — и понимает человеческую натуру лучше, чем все остальные, вместе взятые (и использует это исключительно в своих, достаточно мелких и прозаичных целях). Градоначальник, знающий, как сделать праздник из несвободы, как завести толпу одним словом, как выдать за победу даже убедительный провал, Бургомистр просит Ланцелота плюнуть на горожан и оставить их как есть. И невольно думаешь, что и его частичка есть в твоей душе: коллаборационизм, приспособленчество, желание власти и богатства — кто такого никогда не чувствовал и не пытался претворить в жизнь, пусть первым кинет в него камень. Славутский комментирует:
«Когда я сам Бургомистр? Когда мне надо чего-нибудь для своего театра добиться. Я хочу, чтоб мой театр был хорошим, чтоб у людей были деньги и гастроли. Может Ланцелот добиться гастролей в Дрездене? Да ни за что, он же разрушитель, по существу. А Бургомистр может, он умеет договариваться и убеждать».
«Я считаю, что все должно быть красиво»
Как и большинство последних постановок в Качаловском, «Дракон» наполнен музыкой в живом исполнении инструментальной группы, удивляет неожиданными костюмными решениями и обрамлен декорациями, несущими глубокий смысл. Зритель видит пространство города как бы за решеткой: так художники визуализировали атмосферу тотальной несвободы, в которой происходит все действие спектакля. Славутский рассказывает:
«Решетки — это красивая комфортабельная тюрьма. А как иначе? Мы же все в ней живем. Здесь в декорациях вы видите и телевизионные антенны, и машины по сцене ездят, и инвалидная коляска присутствует: это же современный спектакль. Это наша действительность».
Текст Шварца перемежается стихами: Бургомистр поет строками Тютчева, Дракон — пронзительными словами Байрона, в уста Ланцелота вложены стихи Мирры Лохвицкой. Любитель лирики узнает в спектакле еще стихи Карамзина, Бернса и Георгия Иванова.
Костюмы для спектакля сконструировала Екатерина Борисова по мотивам коллекций Александра Маккуина: все герои одеты в черное и серое, единственным цветовым пятном на монохромной сцене становится Дракон, одетый в красное. В спектакле используются и видеопроекции: живое небо с движущимися облаками прорезает сеть молний, и на этом фоне происходит схватка Ланцелота с Драконом. Славутский объясняет, что стремился к зрелищности и яркости постановки:
«Брехт, Фриш и Дюренматт со своим «Надо развлекая — поучать, а поучая — развлекать» были правы. Я не люблю дидактики и занудства. Мы постарались сделать так, чтобы все выглядело убедительно. Меня всё критиковали за то, что мы — театр с колоннами, за то, что я видео никогда не использовал. Ну колонны колоннами, а видео я использовал — именно тогда, когда оно мне нужно стало. И я считаю, что всё должно быть красиво».
Грустная философия
Спектакль получился очень философским. Измененный финал заставляет задуматься едва ли не больше, чем оригинальный текст гениального Шварца. Кто мы? Что нам важнее — светлые идеалы или уют в обмен на чужую жертву? Нужна ли нам свобода как таковая и в чем она для нас выражается?
Вечные вопросы. Славутский задает их снова и снова — и вместе с фразами, написанными Шварцем, в полотно постановки шепотом вкрадываются разные варианты ответов. Всех героев находит в себе зритель, и ни в одном нет однозначной правды. В каждом из нас сидит дракон, и каждый решает для себя, надо ли его убивать.
