Татьяна Шахматова: «Носители русского языка могут быть изобретательными, когда нужно очернить конкурентов»

«Часть жалоб отправится к «майору Корзинкину» как неадекватные»

— Татьяна, в прошлом интервью «Реальному времени» вы рассказывали о первой книге в серии «Детектив с филфака». Сейчас у вас снова вышла книга «Маньяк между строк». Как она появилась на свет?

— Эта книга — продолжение уже существующей серии «Филологическое расследование», которая сначала называлась «Детектив с филфака». Довольно скоро стало понятно, что название серии надо расширить, потому что речь не о филфаке как таковом, а о лингвистике и научных методах, которые широко применяются в самых разных жизненных ситуациях, в том числе, криминалистической практике. Поэтому серию переименовали в «Филологическое расследование». «Маньяк между строк» — это уже пятая книга на эту тему.

Идея создания конкретно этого детектива возникла как результат сотрудничества с различными специалистами. Мой маньяк совершает серийные преступления, и здесь уже на сцену выступает не просто конфликтный текст, а проявления в тексте ментальных отклонений от нормы. Нужно было сконструировать речь человека с психопатологией, разобраться в мотивах его поведения и их проявлениях в тексте. За консультациями я обратилась к психиатру Максиму Малявину, практикующему врачу, автору научно-популярных книг о психиатрии и увлекательного блога добрых психиатров в ЖЖ. С ним мы прорабатывали речевые характеристики нашего преступника.

А саму идею сюжета мне подарили. Как Пушкин подарил Гоголю идею «Мертвых душ», так адвокат Евгений Архангельский, с которым я много лет веду экспертную практику, подсказал обратить внимание на корпус жалобных текстов. Любое государственное и негосударственное учреждение принимает жалобы. Часть из них будут рассмотрены, а часть отправится к «майору Корзинкину» как неадекватные, безумные, не содержащие предмета для проверки. И вот Евгений предложил сделать из этого сюжет, представив что какие-то из заявлений об облучениии невидимыми лучами смерти имеют под собой реальную основу, только нужно уметь их правильно прочитать. Заглянуть по ту сторону безумия, упорядочить его, найти связь с реальностью — это тоже, как оказалось, задача для эксперта-филолога. Тут подключаются методики работы с большими объемами текстов и, конечно, нейролингвистика. Так появился «Маньяк между строк». Писался он, кстати, дольше всех как раз потому, что приходилось советоваться с другими специалистами.

«Сами способы дискредитации деловой репутации подробно описаны в лингвистике»

— Как к эксперту попадает текст, который он будет исследовать?

— Это могут быть частные обращения от адвокатов спорящих сторон или запрос приходит через следственные органы и суд. Там будут немножко разные процедуры. В одном случае работа будет называться «экспертиза», а в другом — «лингвистическое исследование», но научные принципы производства исследования одни и те же.

— Бывает, что чиновники передают проверить папку с жалобами?

— В художественном тексте возможно все, а в жизни должна возникнуть конфликтная ситуация, зафиксированная в тексте: угрозы, оскорбление, дискредитация, спорная трактовка документа и т. п. Тогда следует обращение в суд или в прокуратуру, к адвокату, только потом подключается эксперт-филолог.

— Можете привести примеры из своей практики лингвистических исследований, которые вы использовали в книгах?

— Например, информационная война. Вообще, когда речь идет о войнах в прессе, репутационных войнах, дискредитации, возникают очень любопытные истории. Атака в прессе — это само по себе дорогое удовольствие, поэтому чтобы ее начать должны столкнуться интересы бизнеса, больших денег, амбиций, а это самые мощные мотивы: как в жизни, так и в литературе. Меня привлекали на несколько подобных конфликтов, когда конкуренты дискредитировали друг друга публично: либо сливали совершенно недостоверную информацию, либо поворачивали факты таким образом, чтобы от конкурента отвернулось общественное мнение. Сами способы дискредитации деловой репутации подробно описаны в лингвистике, их много: это и конструирование негативно оцениваемого контекста, и всевозможные намеки, и использование предположений о неблаговидных, неэтичных поступках персоны или ее связи с лицами, которые уже были в чем-то уличены. Помните, детский анекдот: стоял там, где курили, сидел там, где пили… Вот по этому же принципу работают и приемы дискредитации. Например, фраза Друг Ивана Мамочкина занимается сбытом краденого переносит отрицательную оценку и на Ивана Мамочкина, хотя этот компонент значения не является ни утверждением, ни предположением, ни выражением мнения. Как говорят эксперты, не верифицируется, то есть информацию об Иване Мамочкине нельзя оценить как истинную или как ложную, она просто попадает в наше сознание и там остается. Что-то с этим Мамочкиным было не то, то ли он украл, то ли у него украли…

Или есть еще такой прием, который называется «неутомимый долдон», когда одну и ту же негативную информацию просто повторяют и повторяют, и она в конце концов начинает вызывать доверие. Хотя с первого раза сведения могут быть оценены критически. На второй раз человек, может быть, посмеется, а на пятый раз скажет: «А я это уже где-то слышал, просто так говорить не станут». Удивительно, но этот прием работает даже с очень умными людьми. На основе анализа подобных речевых манипуляций в средствах массовой информации я написала детектив «Удар отточенным пером». По сюжету в этой книге происходит рейдерский захват завода, идет война вокруг крупной компании химической промышленности, и видимая часть этой борьбы происходит на страницах прессы города. Ну а дальше выясняются факты уже совсем не информационного характера, как обычно в жизни и бывает.

Этот тип дел очень увлекательный сам по себе, прекрасно подходит как основа для романа. Обычно это длинные разбирательства, — иногда суды идут дольше года. За это время уже многое узнаешь и об участниках, и о деталях, погружаешься в ситуацию и понимаешь, насколько изобретательными могут быть носители русского языка, если необходимо очернить конкурентов.

— Приведете конкретные примеры языковой изобретательности, использованной во зло?

— Да, для убедительной антирекламы надо тоже обладать даром слова. Например, в моей практике был даже разбор стихотворных заголовков: «Из одного бокала пьют и ж…лиз и лизоблюд» (так с троеточием вместо пропуска и было напечатано). Или такой заголовок «Авария произошла из-за козлов», где козел — застывший металл, приставший к какой-то стенке (трубы, рукава печи и т. п.) и создавший затор. Но статья была написана не для того, чтобы сообщить эту техническую деталь.

Манипуляции на уровне модальности текста, синтаксиса иногда сложно заметить с первого прочтения. Например, в «Ударе отточенным пером» я описываю случай, когда в статье рассказывается о пожаре на предприятии, все взорвалось, все умерли, раненых не спасли. И только в самом конце выясняется, что речь шла об учениях по пожарной безопасности, но даже моей героине-филологу пришлось прочесть статью несколько раз, чтобы в этом разобраться. Степень воздействия подобных манипуляций, заложенных в саму структуру предложения, огромна.

— Это не из практики по Татарстану?

— Нет, в разборе информационных войн в Татарстане я ни разу не участвовала — это были Самара, Тольятти. В нашей республике у меня был другой чудесный пример. Суд — это всегда столкновение людей и сил, которые в обычной жизни никогда не встретятся. Почти любое судебное заседание — настоящий театр жизни. Неслучайно многие писатели используют криминальные архивы или фабулы реальных дел. Как известно, А.Н. Островский очень любил криминальную хронику за завтраком почитать, многие современные авторы тоже прямо заявляют об использовании основы полицейских архивов: Александра Маринина, например. А я вот в суд хожу.

Так вот несколько лет назад мне поступили материалы дела, которые я прозвала делом альфонса. Это была игра на доверии, любви, страхе женщины остаться одной. Неизменно в такой истории имелся и красавец-мужчина, значительно моложе и беднее своей избранницы. Раньше думала, что такие сюжеты только в мелодрамах бывают. Женщину заманили в преступную схему, обманным путем выманили деньги, заставили заложить квартиру ради совместного бизнеса. Все средства вкладывались в дело, и степень доверия к обманщику была так высока, что жертва не попросила ни одного документа, ни одной расписки. Все на словах. Неудивительно, что когда ее деньги закончились, а бизнес начал развиваться, выяснилось, что дама не имеет к нему никакого отношения. Сохранились только записи нескольких телефонных разговоров и переписка. Пришлось проводить анализ затекстовой информации, информации подтекста, выявлять договоренности, о которых были в курсе оба участника разговора, устанавливать, что действительно они говорят об одном и том же.

— Удалось помочь пострадавшей?

— Да, удалось. Слова, собственно, и оказались единственным доказательством, все остальное — косвенное. Так по совокупности… в общем, суд встал на сторону жертвы.

«В интернете человек раскрывается с другой стороны, потому что проговаривается»

— Расскажите, где еще черпаете материал для книг? Помогают ли другие адвокаты?

— Безусловно, адвокат — часто единственный человек, с которым я общаюсь во время проведения экспертизы. Адвокаты обычно бывают очень интересными люди, так что это само по себе приятное общение. Когда-то я работала в нашем «Казанском межрегиональном центре экспертиз» при КФУ, но там было не так интересно, потому что мне просто присылали через центр запрос: только я и текст. Скучновато.

Сейчас я сотрудничаю с адвокатами из Москвы, Санкт-Петербурга, Казани, Самары, Тольятти.

Ну и плюс экспертиза может свести абсолютно с любым человеком: от слесаря до врача высшей категории, чиновника, артиста. Причем мне не всегда обязательно даже видеть стороны процесса, достаточно текстов. Но если мы потом еще и в суде встречаемся — то информация увеличивается в геометрической прогрессии. Если бы я только работала на кафедре, то общалась бы с интеллигентными филологами, со студентами, взаимодействовала с какими-то сугубо нашими проблемами науки и образования. Это все замечательно, я люблю кафедральную жизнь, она позволяет постоянно держать мозги в тонусе, но я бы, конечно, ничего не написала. Чтобы писать, надо постоянно прокручивать калейдоскоп предлагаемых обстоятельств и вглядываться в незнакомые лица.

— В описании к книге говорится, что герои идут по следу убийцы и попутно спасают репутацию блогера. Эта сюжетная линия тоже создавалась на основе реального экспертного опыта?

— Образ пользователя в социальных сетях и в интернете, — нежно любимая мною тема. Сейчас мы наблюдаем такое интереснейшее явление как удвоение реальности. Фактически мы живем в двух реальностях: физической и интернет-реальности. Если в 70-х годах звездами эпохи считались рок-музыканты, то сейчас это айтишники, — люди-невидимки, наделенные огромной властью над нашими эмоциями и интеллектом.

В большей или меньшей степени мы все загружены в матрицу этой второй реальности, и наш образ там существенно отличается от образа в жизни, в том числе и в плане речи. Ведь в интернете можно спрятаться за маской, выстроить образ, даже заработать на нем. Недавно я очень сильно удивилась, когда вживую встретилась с девушкой, которая преподает в интернете гимнастику для лица и разные способы быть красоткой, она ориентируется на определенный контингент женщин и ведет свой блог в образе милой няшечки, которая постит котиков и мопсиков, а сама она вся в закатах и рассветах. А в жизни она кандидат медицинских наук, преподаватель, умница, начитанная, ироничная, острая на язык. Абсолютно другой образ. Это одна сторона виртуальной реальности. Эдакий контролируемый флер.

С другой стороны, когда мы листаем профиль человека в соцсетях, мы можем узнать гораздо больше, чем тот хочет сказать. Тут уже лингвистика нам в помощь: информация в профили выкладывается постепенно, можно видеть картину в синхронии и в диахронии. Пользователя выдадут нестыковки, настойчивое внимание к какой-то теме, о многом скажет и молчание, и лукавство, и прямая ложь. Именно так я наткнулась на одну любопытную интернет-аферу, которую описала в пятом романе. Когда я завела Instagram, первое, что я там обнаружила, это запросы в друзья от молодых женщин, которые настойчиво рекламировали некую компанию: которая называлась то IT-проектом, то инвестиционной компанией, то еще чем-то. Истории, которые они выкладывали в сторис, были похожи: начальник на работе был самодур, не ценил, не уважал, не платил, терпение лопнуло, ушла, осталась в долгах и в ужасном эмоциональном состоянии, кто-то добавлял, что еще и муж бросил. Но вот она вступила в компанию и теперь все наладилось: путешествия, пассивный доход, встречи с миллионерами. «Я пью тут с вами кофе, а мой доход увеличивается», — можно выделить как условный лозунг этого движения. Тексты были с вариациями, но в их основе прослеживался один и тот же сценарий или в данном случае скорее речь о скрипте. Обязательно имелись посты о перезагрузке сознания, по апгрейду и апдейту личностных параметров, отрывки из книг по личностному росту, выдаваемые за собственные мысли. Кто-то писал более виртуозно, кто-то менее, но явно прослеживалась одна и та же схема работы с информацией и инструктаж в создании контента. Окончательно мое внимание привлек факт публикации фотографий с ненастоящими геолокациями: за берег Лос-Анджелеса выдавались старые фото из Геленджика, фотографии сильно ретушировались. Самое миллионерское поведение — ничего не скажешь. После этого я уже внимательно изучила профили друзей-друзей этих бизнес-леди, настойчиво предлагавших мне красивую жизнь. И нашла там еще много любопытных признаков и приемов введения читателя в заблуждение, преувеличения и прямой лжи. Что это за приемы, как их отличить и что это была за махинация, читайте в детективе «Маньяк между строк», думаю, читатели должны узнать и саму схему и, быть может, кого-то из своих интернет-френдов. А может быть, напротив, вы меня убедите и докажете, что именно с таких инстаграмов сейчас и начинается карьера миллионеров. Как знать?!

— Сейчас много известных людей, политиков, чиновников ведут свои блоги. Не изучали их страницы на предмет того, насколько их публичные образы соответствуют реальности?

— Я пока особо не интересовалась этими вопросами, хотя держу в голове. Особенно после выступления блогера Саши Спилберг в Госдуме, когда она предложила депутатам: «Становитесь прозрачными». Наверное, было бы интересно исследовать: где граница прозрачности? Но пока не дошли руки.

«Голая официантка» — не более, чем казус

— Хотели разобрать с вами недавний случай с «Корстоном»: УФАС признал нашумевшую рекламу бара на здании ТРК про «голую официантку» сексистской. Каково ваше профессиональное мнение? Есть здесь нарушение?

— С «голой официанткой» случай, конечно, курьезный. Дел о рекламе на самом деле пока не так немного. Потому что, во-первых, область юридической лингвистики в принципе достаточно молодая — ей всего 30 лет. А, во-вторых, в отличие от той же дискредитации, угрозы или призыва — призыв либо есть, либо его нет, он лингвистически четко оформлен, вопрос с некорректной рекламой неоднозначный. И определения четкого в законе нет.

Какие тут могут быть пути решения? Сам закон определяет неэтичную рекламу так: «содержит текстовую, зрительную, звуковую информацию, нарушающую общепринятые нормы гуманности и морали путем употребления оскорбительных слов, сравнений, образов в отношении расы, национальности, профессии, социальной категории, возрастной группы, пола, языка» и т. д. (108-ФЗ «О рекламе», ст.8). Выделим здесь «оскорбительных слов», т. е. реклама считается неэтичной, когда содержит элемент оскорбления. А что такое оскорбление? Здесь явно речь пойдет о широкой трактовке оскорбления, а именно о заявлениях, которые направлены на понижение статуса лица в социальной иерархии, срывают титульные свидетельства, задевают, обижают, причиняют эмоциональную боль. То есть неприличная форма в такой трактовке — это не только нецензурная брань, но и грубые, презрительные выражения, и слова, которые в словарях идут с пометой «сниженное, бранное».

Сейчас приведу два примера. Первый однозначно неэтичен, а второй — оскорбляет кого бы то ни было с большой натяжкой и скорее просто забавный. А потом, определив эти два полюса, поговорим о голой официантке.

Пример первый: одна известная косметическая компания выпустила линию косметики для усопших. В рекламе обещалось, что родственник-покойник будет выглядеть согласно стандартам красоты живых. Эта рекламная кампания была сделана в свое время в поддержку сериала «Клиент всегда мертв». Английский канал Channel 4 ее выпустил, а еще несколько журналов Hello, The Times и другие поддержали. Постеры действительно были выполнены на высоком художественном уровне, на них изображались модели с неестественно заломленными шеями, синюшным цветом кожи, стеклянными глазами. Покойников, конечно, изображали живые модели, но потребители этой рекламы все равно ужаснулись.

С одной стороны, действительно существуют стиль нуар, черный юмор, черная комедия, художественные миры таких художников, как Тим Бёртон, в произведениях искусства все это мы воспринимаем, к тому же всегда есть выбор: смотреть или не смотреть. Но на рекламных плакатах это выглядело шокирующе, за гранью. И самое главное, о чем мы уже говорили, здесь было налицо игровое отношение к категории смерти, которое болезненно воспринимается в нашей и в европейской культуре, может трактоваться как оскорбление и именно так было воспринято большинством увидевших рекламу. К тому же имелся и обман потребителя: «как живой», увы, это было неправдой. Рекламную кампанию свернули. Случилась вся эта история в начале 2000-х годов. Это один полюс, где однозначно есть и элемент шока, и оскорбления и заигрывания с опасной темой.

Но есть другие примеры, где, на мой взгляд, это разделение на оскорбленных достаточно условное. Например, была реклама, на которой девочка просит отца: «Папа, если ты меня действительно любишь, купи мне шляпку, сумку и туфли», и внизу подпись какого-то известного бренда, то ли Prada, то ли Gucci. Реклама была запрещена, потому что она дискриминирует отцов, не способных купить своим дочкам дорогие вещи.

А это уже, согласитесь, попахивает абсурдом. Давайте тогда запретим рекламу женских гигиенических прокладок на том основании, что этот товар нужен только женщинам фертильного возраста, и женщины, которые не достигли этого возраста или, наоборот, уже переступили его, могут обидеться. Или давайте уберем отовсюду рекламу средств контрацепции, потому что кому-то не надо?!

Так может колебаться маятник. Наша официантка, на мой взгляд, находится ближе ко второму полюсу. Почему? Потому что не очень понятно, кто тут оскорбленный.

Как я уже говорила, выросло поколение людей, которые воспринимают нашу реальность через призму интернет-реальности. Этот постер выглядел как яркий интернет-дисклеймер, по типу объявлений: «У Филиппа Киркорова отвалились уши». Если кликнуть, выясниться, что у певца наушник выпал или часть концертного костюма отпала. Мы кликаем на дисклеймер, заранее зная, что у Киркорова с ушами все в порядке. Это такая форма подача информации, которая стала уже устойчивой, пользователи Сети к ней привыкли, реклама отсылает именно к этому интернет-жанру.

— То есть аудитория на самом деле понимает, что в реальности все не так..

— Конечно, это правила игры, и аудитория включается в игру. Это шутка, текст-трансформер с подвохом. Так что единственный вывод, который здесь можно сделать из наказания УФАС — это вывод о возрасте экспертов, которые давали заключение о сексистской рекламе.

— Это явно не миллениалы...

— Да, молодежи среди них было немного или это была молодежь, которая думает не как молодежь. Иногда просто хочется сказать старшему поколению и уже даже и моим ворчащим ровесникам: давайте мы не будем приписывать молодежи наши собственные пороки — у них своих достаточно. Потому что получается, что все эти проверяющие инстанции залезают в голову большинства, говорят от лица всех, а на самом деле транслируют представление какой-то небольшой части общества. Я, кстати, провела свой маленький эксперимент с этим текстом. Конечно, когда мы проводим настоящий лингвистический эксперимент, то надо опросить хотя бы человек 100. Я опросила 20, но тенденция все равно была видна. Люди за 50 задумывались, отвечали что-то вроде «ужас какой!», «снять», «наказать», а молодежь даже ухом не вела. Мои студенты только улыбались, плечами пожимали: «Прикольно же». Они привыкли к такого рода текстам рекламы и новостей.

«Сейчас нет таких бестселлеров, которые читают все»

— Подводя итоги нашей беседы, хочу спросить, кого предпочитаете из современных прозаиков?

— Современная литература стала довольно сегментированной. Сейчас нет таких бестселлеров, которые читают все, ну может быть, Пелевин или Водолазкин. И то спорно.

Как человек, который пишет детективы, я сейчас поняла, что мне надо познакомиться с творчеством коллег. Причем именно коллег-современников и в довольно узком сегменте экспертного детектива. Этот жанр сейчас активно развивается на западе. Несомненный лидер, конечно, Кетлин Райх, консультант сериала «Кости» с ее серией о детективе-антропологе. На русском языке вышли несколько книг: «Уже мертва», «Смертельно опасно» и др. Жан-Кристоф Гранже «Пассажир» — это продолжая тему психотерапевта и расследования. Из чисто филологических детективов могу порекомендовать Лорана Бине «Седьмая функция языка» — необычайно остроумная вещь, но это непростое чтение. Автор не ставил себе задачу популяризировать филологию, но если вы хоть немного в теме, имеете представление о том, кто такие Ролан Барт, Мишель Фуко, Роман Якобсон и другие теоретики языка и постмодернизма, то получите от книги огромное удовольствие.

Еще один сегмент, который меня привлекает, — это литература, написанная профессионалами для непрофессионалов. Об экспертной филологии, например, потрясающе пишет эксперт, создатель института судебной экспертизы в Великобритании Джон Олссон. Его книга «Слово как улика» — это сборник рассказов из реальной экспертной практики с разбором случаев, но читаются они не хуже художественной литературы. «Занимательные алгоритмы» Мартина Эрвига — это книга программиста, который обнаруживает коды и алгоритмы в действиях литературных персонажей.

Вот это то, что меня сейчас занимает и в качестве чтения, и в качестве собственной писательской задачи: совместить мастерство рассказчика и профессиональные знания, развлекательность и достоверность. Это довольно непростой путь для автора. Фигаро должен быть и тут, и там: и в литературе, и в науке, и в экспертизе. Но тем интереснее принять этот вызов. Тем более что на такую литературу есть читательский запрос, читатели мне активно помогают: комментируют, оценивают, иной раз и темы подсказывают.