«Алдаровщина»: как казахи дали добро на Оренбургский проект, а башкиры подняли новое восстание

Рождение Оренбургского проекта

По прибытии на место Тевкелев сделал неприятное открытие, что Абулхаир-хан принял русское подданство без согласия других ханов, султанов и старшин, бросившись в отчаянную авантюру. 7 октября в присутствии казахской знати была зачитана царская грамота, после чего возбужденная толпа хотела убить русского посла. Казахи устроили на него настоящую охоту, но башкиры, находившиеся в конвое, отчаянно защищали Тевкелева во время всего периода пребывания в казахских улусах. В самый отчаянный для дипломатической миссии момент башкирский отряд «барантовщиков» совершил нападение на Средний казахский жуз. Было убито 40 и захвачено в плен 100 человек, отогнано 2 000 лошадей. Этот набег был наглядным свидетельством того, что далеко не все башкиры были согласны примиряться с казахами и отдавать им свои земли. Столь крупный набег был организован с определенным умыслом. Скорее всего, он ставил целью вызвать возмущение казахов, чтобы те убили А.И. Тевкелева и всех башкирских старшин, ему помогавших. Гибель миссии неизбежно перечеркнула бы все усилия Абулхаир-хана по присоединению Казахстана к России. В сердцах хан изрек: «…киргис-кайсаки есть многие добрые люди, а года два или три придут и все в постоянство; а башкирцы-де, сколько лет в подданстве российском, и тут-де пакости делают».

17 декабря 1731 года состоялась историческая беседа между Тевкелевым и Абулхаир-ханом, которая, собственно, и положила начало Оренбургской экспедиции и, как следствие, дала толчок башкирскому восстанию 1735—1740 годов. Во время разговора о выгодах транзитной торговли между Россией и ханствами Средней Азии мурза как бы невзначай предложил построить в устье р. Орь крепость, «в которой бы ему, хану, зимовать со всем ево домом» и от которой «киргис-кайсаки будут находиться в немалом страху». Хану чрезвычайно понравилась эта идея, и в Коллегию иностранных дел немедленно полетела депеша о согласии хана на строительство крепости, которая впоследствии получит название Оренбург. Так родился Оренбургский проект, целью которого было проникновение в страны Средней Азии и в Индию.

В 1732 году, когда Тевкелев по-прежнему находился в «Киргис-кайсацкой орде», в Коллегии иностранных дел уже рассматривалось его донесение, в котором дело представлялось так, что Абулхаир-хан сам «просил е. и. в., чтоб милостиво указать соизволила на устье р. Орь, где впала в р. Яик, зделать крепость…» Самое главное, что идея, озвученная А.И. Тевкелевым, окончательно и бесповоротно закрепилась в мыслях столичной бюрократии. Теперь казахское подданство и основание крепости на р. Орь рассматривались как взаимосвязанные вопросы, которые якобы нельзя было осуществить один без другого. Интересно, что ни у Тевкелева, ни у Абулхаир-хана не возникло даже тени сомнения относительно законности строительства крепости в башкирских вотчинах. И, самое главное, они почему-то не задумались о возможных негативных последствиях подобного решения. Вероятно, они решили, что одного согласия башкирской знати достаточно для реализации подобного мероприятия. Однако у башкирского народа на сей счет было иное мнение.

Если интерес Абулхаир-хана в принятии русского подданства понятен, то какова была в этом деле выгода для Алдар-батыра? Как объясняли в Москве сотрудникам Коллегии иностранных дел Алдар Исекеев и его спутники, «им, башкирцам, польза в том та, что ежели оные казацкие народы всемилостивейшим указом е. и. в. в подданство приняты будут, то они, башкирцы, могут жить в покое, и от них, [казахов], башкирцам разорения и нападку не будет, и от них, башкирцев, взятые казаками ясыри возвращены будут». Однако искренность слов башкирских посланцев вызывает сомнения. Исходя из логики и контекста политической обстановки, сложившейся в Башкирии, они по крайней мере должны были потребовать от правительства возвращения занятых казахами башкирских земель, а потом уже обсуждать условия подданства последних. Тем более что подчинение разных народов одной короне никогда не было панацеей от взаимной вражды. Бесконечные башкирско-калмыцкие войны XVII – XVIII веков были тому ярким примером, а последующие кровавые столкновения между башкирами и казахами в 1755 – 1756 годах, спровоцированные самими же властями, станут еще более убедительным тому подтверждением.

Наш тезис о политической ангажированности московских заявлений Алдара находит подтверждение в оценке результатов дипломатической миссии со стороны основной массы башкир, которые откровенно говорили, что посланцы обманули царицу, отдав казахам заяицкие территории: «…оные каштаны (баш. предатели, мироеды, — прим. авт.) ездили в Санкт-Питербурх и оболгали государыню, якобы киргиские народы будут подданные, от которых уже, как всегда, разорение есть, а издревле пожалованные нам земли и угодьи ныне отнимаются для оного непостоянного народу». Таким образом, истинная подоплека участия в этих событиях Алдара Исекеева и его единомышленников заключалась не в официальной версии о стремлении примирить два народа, а в ином.

Алдар-батыр, воплощая свою идею о политической самостоятельности Башкирии в виде башкирского ханства с династией Кучумовичей во главе, встал на путь вооруженной борьбы и добился фактической независимости Башкирии. Однако в силу особенностей устройства башкирского общества создать властную вертикаль ему так и не удалось. Тогда он решил объединить башкир и казахов под главенством династии Тука-Тимуридов. Именно с этой целью в 1712—1714 годах Абулхаир-султан был провозглашен ханом Башкирии. Когда же он стал еще ханом Младшего казахского жуза, политический проект Алдара, казалось, как никогда был близок к осуществлению. Однако резкое изменение политической ситуации в Центральной Азии, вызванное нашествием джунгаров и, как следствие, внезапно возникшим желанием русского подданства со стороны Абулхаир-хана, перечеркнуло все его многолетние усилия. Ему пришлось быстро корректировать свой замысел, придавая ему форму русского протектората над предполагаемым башкирско-казахским ханством. С.У. Таймасов пишет, что Алдар-батыр решил поддержать Абулхаир-хана, чтобы «использовать его устремления для создания на краю Российской империи коалиции из родственных народов. Известно, что тархан пытался установить дружественные связи со среднеазиатскими народами и волжскими калмыками». Как сообщают источники, в 1731 году «Алдар и Хазя (башкир Юрматынской волости Хаджи Аккускаров, — прим. авт.) посылали от себя х калмыкам (…) для договору, чтоб они были в мире и перестали в Башкирь ездить, нападение чинить и людей побивать…» Калмыки прислали к Алдару ответное посольство.

Ради своей цели он и его сторонники были согласны даже отказаться от башкирских территорий южнее Яика в пользу казахов с тем, чтобы последние кочевали в непосредственной близости от башкир и тем самым составляли башкирско-казахский этнополитический континуум от Перми до Сырдарьи. Алдар-батыр, вероятно, считал, что союзу башкир, казахов и каракалпаков, возглавляемому одним ханом или одной династией с разными ханами, будет легче противостоять русской колонизации. Однако большинство башкир Ногайской и Сибирской дорог не понимало действий Алдара и его сторонников. Они просто видели, что их земли занимают соседи, и не хотели мириться с этим. Факт захвата башкирских земель казахами был общеизвестен, и о нем писал в своем «Представлении о киргиз-кайсацкой и каракалпацкой ордах» сам И.К. Кирилов: «А третья Меньшая орда, о которой выше упомянуто, что оная в подданство принята (…) к башкирцам же и к калмыкам, кои по Эмбе и Яику рекам кочуют, самые близкие соседи и не мало башкирской земли захватили (…). Вторая Средняя орда, в которой Шемяка хан, в ней тысяч двадцать [воинов], оные еще в противности стоят и подданства не приняли (…), потому что кочуют между теми обоими ордами по реке Торгай и по другой, которые реки башкирцы называют своими».

В 1730—1734 годах взаимная вражда между башкирами и казахами достигла большой остроты. При этом зачинщиками степной войны были рядовые башкиры, которые, не обращая ни малейшего внимания на призывы своей знати к миру, продолжали совершать набеги. Уфимский воевода П.Д. Кошелев 8 июля 1734 года докладывал И.К. Кирилову: «…башкирцы живут несмирно: и кипчацкие, и усергенские, и тингаурские, и бурзейские волостей, а все вышеписанные волости сели на коней рубить кайсаков (т.е. казахов, — прим. авт.)». При этом башкир Бурзянской волости Деветей Минкин признавался: «…в кайсачьи юрты намерение имеется доброе, а худого ничего нет, и все имеющиеся кайсачьи воинские люди Ея Императорскому Величеству желают быть в холопстве, что ни есть худоба имеется от наших башкирцев…»

Желая пресечь «башкирской воровской розъезд в их Казацкую Орду», правитель еще независимого Среднего казахского жуза Шемеке-хан в 1733 году решил напасть на башкир Сибирской дороги. Однако его поход не только закончился полным фиаско, но ему вслед за Абулхаир-ханом пришлось принять русское подданство, чтобы остановить нападения башкир. И.К. Кирилов писал: «Получены ведомости с Уфы и из Казани, что та Средняя орда захотела напасть на башкирцев в 20 000 человеках, от которых башкирцев разбиты и осажены были, и тем принуждены просить подданства российскаго».

Алдар-батыр и башкирское восстание 1735—1740 годов

До 1730 года, когда Абулхаир-хан обратился к русскому правительству о желании вступить в подданство, Алдар-батыр считался «изменником». Однако взявшись сопроводить казахских старшин в Москву и обратно, он автоматически приобрел дипломатический иммунитет ханского посла. Именно поэтому, находясь в Уфе, Москве и других российских городах, он не подвергся аресту. 10 февраля 1734 года султан Ирали, доставленный Тевкелевым и Алдаром, в торжественной обстановке был принят императрицей Анной Иоанновной, и условия русского подданства казахов Младшего жуха были окончательно закреплены. 1 мая 1734 года она также подписала проект Оренбургской экспедиции, а 22 декабря 1734 года издала указ, касавшийся лично Алдара: «…ныне он Алдар, служа Ея Императорскому Величеству, привел посланников ис Киргис-Кайсацкой Орды, и с посланцом же от Ея Императорского Величества Государственной Иностранной Коллегии с переводчиком, что ныне полковником, Тевкелевым привел в подданство Российской империи Киргис-Кайсацкого Аболгаир хана (…) написать Алдарбая з детми и со внучеты и с племянники в новую тарханскую книгу…»

В своем указе Анна Иоанновна, перечислив его подвиги во время Азовского похода, обошла молчанием мятежный период биографии батыра. Восстановление в тарханстве означало, что он был окончательно прощен. И вот Алдар, который с 1707 по 1734 годы, то есть 27 лет, отказывался покоряться России, являясь для всех живым символом борьбы и олицетворением старой башкирской вольности, вновь стал «служилым башкирцем». Примирение с правительством, а более всего лелеемый им проект башкирско-казахской унии, связали бесстрашного батыра по рукам и ногам. В начале XVIII века он уступил Абулхаир-хану бурзянские вотчины по рекам Иргиз и Тургай, где правитель Младшего жуза учредил свою ставку, а в 1735 году ему пришлось отдавать уже родовые земли бурзянцев и кыпчаков под строящийся Оренбург (ныне город Орск Оренбургской области).

И.К. Кирилов писал: «Алдарбай тархан (…) к новому городу земли его подошли (…). Токчура мулла — роду кипчацкого, нужен для того, что он в своем кипчацком роде силен, и земли подошли его, где город будет строитца». Кирилов также указывал в проекте Оренбургской экспедиции, что вся «та земля башкирская и владелец здесь, который сам того желает». Не избежал этой западни и Таймас-тархан Шаимов, который «без мирского согласия» по просьбе А.И. Тевкелева в 1735 году продал казне вотчинную землю под Верхояцикую крепость (ныне город Верхнеуральск Челябинской области), которая служила перевалочной базой по доставке продовольствия в Оренбург из сибирских слобод, а в 1736 году отдал А.И. Тевкелеву землю башкир-табынцев под строящуюся крепость Челябинск и Чебаркуль.

В 1735 году И.К. Кирилов наконец прибывает в Башкирию, и Оренбургская экспедиция начинается. Ее начало спровоцировало мощное восстание, во главе которого стоял башкир Юрматынской волости Кильмяк-абыз Нурушев, еще в 1705—1706 годах ездивший по заданию Алдар-батыра в Крым и Турцию. Как писал А. И. Добросмыслов, «…башкиры во главе с Кильмяк-Абызом (…) пришли к заключению, что с постройкой города и крепости на устье Ори Башкирия постепенно будет окружена с восточной стороны и таким образом навсегда войдет в состав России, и, кроме того, не будет никакой возможности возвратить от киргиз те земли (северные части Тургайской области), которые они отняли у них не более четверти века тому назад, а потому и решились оказать русскому правительству противодействие, в осуществлении предположений его об устройстве восточных окраин, с оружием в руках». Сигналом к новому восстанию стало нападение на Вологодский драгунский полк, совершенное 1 июля 1735 года в урочище Зирган повстанцами под предводительством Кильмяка-абыза Нурушева. Полк понес тяжелые потери, но сумел вырваться из окружения.

На Сибирской дороге Башкирии также вспыхнуло восстание, о причинах которого рассказывал «пойманный вор», допрошенный советником Экипажмейстерской конторы А.Ф. Хрущевым: «…начали де башкирцы бунтовать для того что на их вотчинных землях Оренбург и другие крепости стали строить (…) и утвердились в том, что города Оренбурха строить и Илецкой соли брать не давать и по дорогам людей не пропущать и бить и бунтовать, пока все не помрут и в том между собой они присягу учинили…» Главным вождем башкир Зауралья стал башкир Кара-Табынской волости Юсуп-батыр Арыков. Пленный башкир Ибраш Алдаров после пытки показал: «Каратабынской волости башкирец Тоймас Шаимов продал вотчинную землю, на которой построена Верхояцикая крепость, полковнику Тевкелеву, а государыня де о том не ведает. И в том де они, башкирцы, шертовались меж собой, чтоб чинить бунт, русских бить до смерти и города строить не давать».

Начавшееся в Башкирии восстание перечеркивало не только планы тархана Алдара Исекеева, но и И.К. Кирилова, который уже прибыл в устье р. Орь и заложил там крепость. Вскоре он получил указ императрицы, обеспокоенной известиями о начале нового башкирского бунта, что если «башкирцы, действительно в противностях состоят, то в таком случае вам (…) со всем своим корпусом возвратиться на Уфу…», то есть она требовала отзыва экспедиции в случае восстания башкир. Судьба важнейшего геополитического проекта повисла на волоске. Его спасла лишь стремительность действий И.К. Кирилова, действовавшего напролом, и затрудненность сообщений со столицей. Пока до начальника экспедиции дошел указ Анны Иоанновны о прекращении похода, он уже успел заложить Оренбург.

Ю.Н. Смирнов пишет: «Восставшая Башкирия оказалась слишком весомым аргументом в руках противников Оренбургской экспедиции при дворе. Однако решительное продвижение отряда Кирилова к Яику упредило неблагоприятное для его дела развитие событий». И. К. Кирилов действуя с удвоенной энергией, одновременно строил Оренбург и выжигал аулы башкирских повстанцев. В итоге 31 августа 1735 года Кабинет отменил свое прежнее распоряжение об отмене экспедиции. Однако к великому разочарованию И.К. Кирилова ее цели изменились. Ю.Н. Смирнов пишет: «Поставленная на Ори крепость окончательно разрешила сомнения в пользу Кирилова. Отказаться от уже приобретенной «Новой России» империя не могла, но прежние планы требовали изменений». Вместо похода в Индию И.К. Кирилову пришлось заниматься подавлением башкирского восстания вплоть до самой своей смерти от чахотки, последовавшей 14 апреля 1737 года.

Что касается Алдара, то он, как и большинство представителей башкирской знати, оказывавшей помощь Абулхаир-хану в его предприятии, был обескуражен таким исходом дела. Они переоценили степень своего влияния на башкирское общество, которое полностью вышло из-под их контроля и отвергло все их начинания. Восстание возглавили простые общинники, участвовавшие в «Алдаровщине» и с молодости впитавшие в себя ее дух беспредельной непокорности. Поэтому нынешние мятежники откровенно заявляли: «…в прежние годы имелися войны при бытности Кучюк-хана (отца султана Мурата,— прим. авт.), и то государи, пожаловав, давали нам грамоты за красными печатьми (…). После того учинилась Алдаровска война: [башкиры, живущие] с вершины Белой до устья порубили они Тобольской и Казанской уезды и многие церкви жгли. И, приехав Хаванской и то розыскав и пожаловав, рукам нашим дал грамоты за красными печатьми. И тако наш обычай: воевать и порубить». Новое поколение мятежников полагало, что им удастся повторить успех Алдара, дескать, мы «порубим», но все равно «государыня нас будет пожаловать». Заклеймив своего учителя «каштаном», они взялись за оружие, не имея, кроме воинственности и отваги, иных качеств, в первую очередь политического кругозора и стратегического мышления, каковыми обладал Алдар.

Перед началом боевых действий повстанцы провели ряд съездов, на одном из которых они вынесли смертный приговор Алдар-батыру и другим знатным лицам: «И имеетца де у них на зборе приговор, чтоб убивать до смерти Бурзенской волости башкирцов Алдар-бая Исекеева да Шиму-батыря, да Сибирской дороги Кара-Табынской волости башкирца Таймаса-батыря…» Под угрозой физического истребления башкирская знать повела себя по-разному. Некоторые встали на путь открытого сотрудничества с правительством. Именно с этого момента берет свое начало феномен так называемых «верных старшин». Группа новоиспеченных башкирских старшин, в основном Сибирской и Казанской дорог, — Куджаш (Козяш) Рахмангулов, Якуб Чинмурзин, Шиганай Бурчаков, Юнус-тархан Теперишев, Шарип Мряков и другие — сформировали вооруженные отряды и вступили в сражение с повстанцами. Другая часть старшин заняла выжидательную позицию. Некоторые из них откровенно двурушничали, например, Таймас-тархан Шаимов, который временами оказывался в стане повстанцев, но в то же время выполнял тайные поручения властей.

Алдар-тархан не мог воевать против собственного народа, как не мог сотрудничать с властями, вставшими на путь беспощадного истребления башкир. Он также не мог примкнуть к восставшим, поскольку в данной ситуации путь вооруженной борьбы считал гибельным для башкир. В равной степени он не мог спокойно взирать на происходящее, косвенным виновником которого являлся сам. Поэтому Алдар решил действовать. Летом 1736 года в ставку Абулхаир-хана приехал посланник И.К. Кирилова рисовальщик Джон Кэстль, который был принят на службу в Оренбургскую экспедицию. В предисловии к своему «Дневнику путешествия в году 1736-м из Оренбурга к Абулхаиру, хану Киргиз-Кайсацкой Орды» оставил интересное сообщение: «…я изобразил с большим сходством хана Абул Гейера, находящегося в Оренбурге сына хана — Ерали Султана, знаменитого военачальника башкир Алдара, дочь Алдара, а также татарского мурзу, который является переводчиком». Художник не сообщает, где он нарисовал портрет Алдара, но рассуждая логически, можно предположить, что это могло произойти в ставке Абулхаир-хана, где он, возможно, укрывался с членами своей семьи от угрожавших ему расправой повстанцев.

Известия об успешных операциях башкир, сумевших в 1735—1736 годах нанести правительственным войскам ряд поражений и ощутимых ударов, возбуждающе подействовали на соседних казахов. Джон Кэстль писал: «Я узнал, что подстрекаемые Оттоманской Портой (Ottomannische Pforte) стоят наготове 40 000 недовольных киргизов, которые хотят, объединившись с башкирским бутовщиком Килмеком (Kilmeck), выступить против Российской империи статского советника Ивана Кирилова, одолеть его и потом опустошить все земли от Уфы до Казани…»

Поэтому у восставших башкир возникла идея призвать на помощь правителя Среднего казахского жуза Шемеке (Шах-Мухаммед)-хана. Данный выбор был не случаен. В отличие от Абулхаир-хана, правителя Младшего казахского жуза, он довольно прохладно относился к идее русского протектората над казахами. По извету ясачного татарина д. Киги Байчуры Егамбетева, ездившего «для проведывания всяких вестей», у башкир Сибирской дороги был сбор в Мурзаларской волости, на который съехалось более 200 человек, и «при том собрании оной Елдаш-мулла (ага Кыр-Кудейской волости Юлдаш Суярымбетов, — прим. авт.) говорил з зауральскими старшинами: что де нам скрывать? Послали де мы х киргиз-казакам искать себе хана». Башкиры, осаждавшие Богданову крепость, подъезжали к стенам и кричали осажденным: «Смотрите нашего хана, а ежели не станете смотреть, (…) раззорим вас, которые служите рускому государю холопы; всем говорим вам — ежели станете на его хана смотреть, и вы будите таковы, что и мы вольны, и станете видеть дни вольные, а хана нашего называют Шемяки». Как видим, восставшие сами «дозрели» до идеи самостоятельного башкирского ханства, в котором все будут «видеть дни вольные», а это было как раз то, к чему последние 30 лет призывал Алдар-батыр.

Однако Шемеке-хан так и не приехал. Башкирские посланцы, ездившие в Средний казахский жуз за помощью, вернувшись, рассказывали, что казахские Барак-султан и Джанибек-батыр сказали, что «де мы (башкиры, — прим. авт.) им не надобны для тово, что мы в государевой земле воровали и, своровав, хотите к ним ехать, а они (казахи, — прим. авт.) де Е. В. В. верные слуги, и ежели де мы чрез Яик реку переедем, то де они нас всех перерубят, и им де такие воры не надобны». По сообщению красноуфимского коменданта капитана П. Батова, «намерены де все башкирцы за неприездом из киргисцов хана выбрать в ханы оного Тюлкучуру». Этот казус, с одной стороны, показывал, насколько лишенной сакральности к 30-м годам XVIII века стала идея чингизизма, если ханом Башкирии хотели избрать простого башкира Кудейской волости, а с другой — свидетельствовал о стремлении повстанцев создать центр власти.

Окончание следует