Страсти по несбывшемуся
В Казани продолжается Качаловский фестиваль. Рецензия на спектакль «Три сестры
В БДТ им. Качалова продолжается первый Качаловский фестиваль. Третьим коллективом, приехавшим по приглашению художественного руководителя и директора Качаловского театра Александра Славутского, стал Небольшой драматический театр из Санкт-Петербурга. Он представил в рамках фестиваля свою версию «Трех сестер» Антона Чехова. Подробнее — в материале «Реального времени».
Совсем небольшой театр
Создатель Небольшого драматического театра в Санкт-Петербурге — Лев Эренбург. Врач по первому образованию, начинавший свою актерскую карьеру в Чите, где главным режиссером в ту пору был Александр Славутский. Позже Эренбург окончил режиссерский факультет ЛГИТМИКа, мастерскую Георгия Александровича Товстоногова.
Небольшой драматический театр был создан в 1999 году на основе актерско-режиссерского курса, который вел Лев Эренбург. Театр изменил свой статус и стал государственным через 10 лет после своего открытия. Сам создатель Небольшого драматического театра — лауреат «Золотой маски», полученной за спектакль «Гроза», который он поставил в Магнитогорске. Впрочем, номинантом на «Золотую маску» был и спектакль Небольшого драматического театра «На дне», который тоже будет показан в Казани в рамках Качаловского фестиваля.
Потерянный ключ
Ирина в последнем акте «Трех сестер» во время разговора с Тузенбахом сравнивает свое сердце с роялем, крышка которого заперта, а ключ потерян. Пожалуй, эти слова можно было бы вынести эпиграфом к спектаклю Льва Эренбурга. Все персонажи его «Трех сестер» живут с «запертыми» сердцами.
«Три сестры» идут на Малой сцене, максимально приближенные к зрителю. Сценография (ее автор Валерий Полуновский) минимальна. В первом акте — длинный стол, то ли именинный, то ли поминальный, именины Ирины совпадают с годовщиной смерти отца. Во втором акте — беспорядочно расставленные чемоданы и стопки книг — в городке ночью был пожар, жители собирали вещи на всякий случай. Все это рождает чувство бесприютности, неприкаянности, нет ощущения дома, где можно укрыться и почувствовать себя защищенным.
Режиссер заранее оговаривает, что его спектакль ставился «по мотивам Чехова», то есть чеховский текст подвергся препарации, в результате которой появились новые смыслы. Впрочем, так ли далеки они от идеи, заложенной Антоном Павловичем в «Трех сестрах»? Просто эти новые смыслы (просчитанные, угаданные — так ли это важно?), возможно, могут шокировать публику, но в основе своей они не идут в разрез с драматургом.
Да, действительно, наверное, было бы возможно избежать некоторых физиологических моментов в спектакле, но такова воля режиссера, тут уж ничего не поделаешь, зрителю остается только принимать их или не принимать.
Перед нами более жесткий Чехов, чем мы привыкли видеть. Чехов, у которого истеричная Ольга (Татьяна Рябоконь), больная Ирина (Мария Семенова), предельно экзальтированная Маша (Татьяна Колганова), простоватый Вершинин (Константин Шелестун), необаятельный Андрей Прозоров (Даниил Шигапов, кстати, хорошо известный казанцам как исполнитель главной роли в фильме «Курбан-роман») и так далее. Все они находятся словно в броуновском движении в постоянной нелюбви. Нет веры в любовь Маши и Вершинина, Тузенбаха (Кирилл Семенов) к Ирине, Андрея к Наташе. Есть их страх перед одиночеством, почти животный, и тяга к тому, чтобы хоть кто-то был рядом. Для любви просто нет душевных сил.
Жизнь идет впустую, в мечтаниях о ставшей уже призрачной Москве, о том, что жизнь проходит и надо бы что-то делать, но… Это вечное российское «но…»! Офицеры полка, стоящего в городке, беспробудно пьют. Вершинин ходит в расстегнутом кителе, да и все они расхристаны и необаятельны.
Могу предположить, что режиссер идет на это сознательно — на измазанные землей лица Ирины и Тузенбаха, на их вызывающий в зрительном зале отторжение поцелуй, на эпилептический припадок у Вершинина, на сцену, когда Соленый вырывает себе больной зуб и так далее. Таких натуралистических сцен в спектакле много, и публике надо суметь преодолеть отторжение к ним. Потому что за этой утрированной физиологией стоит боль, одиночество и сострадание, которое заложено Львом Эренбургом в спектакле. Своего рода призыв «полюбите нас черненькими».
Эренбург поставил очень злободневный спектакль, не перенося действие в сегодняшний день, его постановка во многом именно о дне настоящем. Об этих маленьких Богом забытых российских городках, где нет нормальной работы, нет каких-то либо жизненных перспектив и если нет сил и возможности оттуда выбраться, то, скорее всего, деградация неизбежна. Впрочем, эти беды не обходят и мегаполисы. «Я не помню, как по-итальянски «окно», — еще одна ключевая фраза Ирины.
Несбывшееся у героев спектакля так и не сбывается, как, впрочем, и у многих сидящих в зале. Гибель Тузенбаха кажется случайной и не вызывает особого потрясения. Одним бароном больше, одним меньше. Крышки роялей по-прежнему заперты. Вот такая тарара-бумбия.