Сакалиба в Среднем Поволжье можно отождествлять со славянами
Ответ Ярославу Пилипчуку
Казанский историк Александр Овчинников, не раз упомянутый в предыдущей статье нашего постоянного автора Ярослава Пилипчука «Загадка сакалиба: можно ли отождествлять их со славянами?», написал украинскому историку ответ. В нем он «попытался показать необоснованность некоторых утверждений» Пилипчука, в частности, о генезисе именьковской культуры и политической ангажированности автора ответа. Публикуем ответ без сокращений.
В последнее время в научной периодике и материалах СМИ (в том числе на страницах «Реального времени») стали появляться многочисленные публикации украинского историка, кандидата исторических наук Ярослава Пилипчука. Географический и хронологический охват интересов молодого автора довольно широк. Он включает в себя более тысячи лет (от эпохи раннего Средневековья до XVIII в.) и обширные пространства от Дуная на западе до Алтая на Востоке, от Карелии на севере до Северной Африки на юге. Сам Пилипчук является специалистом по относительно узкой теме завоевания монголами половцев в XIII в. (см. его диссертацию). Судя по всему, огромный мир Улуса Джучи захватил воображение исследователя, и он заинтересовался многими историческими проблемами как более раннего, так и более позднего времени. Статьи Пилипчука посвящены и древним венграм, и аварам, и отношениям Грузии с Османской империей и азербайджанскими ханствами в конце XVIII в., и миграциям сарматов, и калмыкам, и средневековым саамам, и взаимоотношениям поволжских финнов с татарами в XIII—XVI вв., и государству Тамерлана, и даже ранним государствам береберов в Магрибе…
С одной стороны, в век интернета доступ к информации относительно легок, но с другой — научной информации так много, что профессиональные историки очень осторожно выходят за пределы разрабатываемых годами тем. Можно заинтересоваться субъективно новым историческим вопросом, но сказать по нему что-то объективно новое очень сложно. В случае историка нужно знать историографию вопроса, т. е. то, что по этой теме писали его предшественники (а это анализ многолетних научных изысканий коллег), затем нужно тщательно разобраться с историческими источниками, которых может быть большое количество — если не письменных, то вещественных или иных. Только после этого можно выходить на уровень публикации, да и то, сначала осторожно затрагивая лишь один из аспектов интересующей проблемы. Если историк по различным причинам торопится пройти эти важнейшие стадии исследования, то к конечному продукту — статье или книге — может возникнуть много вопросов, и эти тексты для науки окажутся малополезными.
Сказанное можно в полной мере отнести к циклу статей Я. Пилипчука по раннесредневековой истории Среднего Поволжья. Исследовательское поле, в которое «вторгся» украинский историк — это огромный мир с десятками, если не сотнями, далеких от разрешения проблем, огромным корпусом источников и тысячами научных публикаций. Особенно интересны точки зрения «новых авторов», которые могли бы сыграть роль «свежей головы». Подобные надежды у меня были, когда я начинал знакомиться с первыми статьями Я. Пилипчука, так или иначе затрагивающими интересующие меня темы. Но эти работы не оправдали ожиданий, т. к. сразу бросилось в глаза поверхностное знакомство автора с историографией и источниками, а также, как мне показалось, определенная заданность и предсказуемость выводов.
Учитывая формат статьи, я сосредоточусь на последней публикации Я. Пилипчука в «Реальном времени» «Загадка сакалиба: можно ли отождествлять их со славянами?». Построения автора касаются, в том числе и сложных проблем изучения т. н. «именьковской археологической культуры» IV—VII вв. н. э. Поясню читателям, что под этим словосочетанием скрывается совокупность остатков материальной культуры (поселения, могильники, орудия труда, оружие, украшения, кухонная утварь и т. д.), обнаруженных учеными на территории Татарстана, Чувашии, Башкортостана, Самарской и Ульяновской областей. Сходство артефактов заставляет специалистов объединять их в одно целое, которое и называется «археологическая культура».
Сразу же после выделения именьковской культуры начались научные споры об этнической и языковой принадлежности оставившего ее населения. «Именьковцев» считали буртасскими (В.В. Гольмстен, Н.Ф. Калинин), поволжскими финнами с вкраплениями славянского населения (А.П. Смирнов), тюрками (В.Ф. Генинг), уграми-мадьярами (П.Д. Степанов), балтами (А.Х. Халиков), сарматами (Е.П. Казаков), славянами (Г.И. Матвеева, П.Н. Старостин, В.В. Седов, А.В. Богачев, Р.Д. Голдина, А. Кирпичников и др.), гетерогенным (т. е. разноэтничным) населением (Д.А. Сташенков). За каждой названной точкой зрения стоит напряженная научно-исследовательская работа и многие годы дискуссий. Прежде чем интерпретировать взгляды того или иного ученого, нужно проработать его труды, понять, на какие источники он опирался, выяснить динамику его взглядов, понять ее причину (которая может быть не всегда научной).
Я. Пилипчук не стал этого делать и с первых же строк своей публикации заявил, что «в последнее время в историографии появилось несколько работ, подвергающих ревизии взгляд на этническую историю Среднего Поволжья,… утверждается славянство (полное или преимущественное) носителей именьковской культуры». Под «несколькими работами» подразумевается ряд моих статей по именьковской проблеме, а также публикации петербургского историка М.И. Жиха. Сразу хочу заметить, что пассажами о «ревизионистских взглядах» Пилипчук вводит читателя в заблуждение и искажает историографическую ситуацию последних десятилетий. Утверждение о славянском происхождении было и остается главной версией об этнокультурной принадлежности «именьковцев». Впервые эту точку зрения высказал А.П. Смирнов (1899—1974) — известный московский археолог-булгаровед, начавший систематические раскопки Болгара (этому ученому была посвящена моя кандидатская диссертация). Относимые сегодня к именьковской культуре памятники он отождествлял в основном с предками мордвы, в среду которых вторглись славяне и оставили после себя Рождественский II могильник с кремациями (Лаишевский район Татарстана). Мой учитель П.Н. Старостин (1936—2012) доказал, что Рождественский II и другие могильники с трупосожжениями являются частью именьковской культуры. Напомню, что Петру Николаевичу принадлежит единственное на данный момент фундаментальное монографическое исследование, посвященное именьковской культуре. Благодаря результатам его кропотливой источниковой работы другой крупный специалист по раннесредневековой археологии Среднего Поволжья самарский ученый Г.И. Матвеева (1933—2008) соотнесла материалы именьковских памятников с материалами пшеворской, зарубинецкой и черняховской археологических культур, среди носителей которых специалисты видят в том числе и предков славян. Мнение о «славянстве» «именьковцев» поддержал и развил крупнейший специалист по раннеславянской археологии академик РАН, профессор МГУ, доктор исторических наук В.В. Седов (1924—2004). Широкие познания в славянской археологии позволили ему провести корректные аналогии именьковских материалов с достоверно славянскими археологическими культурами (т. н. «ретроспективный метод»).
Выводами археологов заинтересовался признанный специалист по раннетюркской истории, доктор исторических наук, завотделом Центральной и Южной Азии Института восточных рукописей РАН С.Г. Кляшторный (1928—2014). Он связал известия арабских авторов о сакалиба, походе арабского полководца Марвана 737 г. и выводы археологов о генезисе именьковской культуры. Таким образом, точка зрения о славянском присутствии в Среднем Поволжье в IV—VII вв. стала результатом выполненного по всем правилам исторического исследования, когда данные археологии сопоставлялись с известиями письменных источников и материалами языкознания. Взятые в отдельности эти источники мало что могли сказать, но в комплексе они свидетельствовали о проживании в добулгарский период в Среднем Поволжье (пра)славянского населения. Этот историографический факт был официально признан в фундаментальном историческом труде Академии наук Татарстана «История татар» в 7 томах. В первом томе этого издания есть глава под авторством С.Г. Кляшторного и П.Н. Старостина «Праславянские племена в Среднем Поволжье». Таким образом, идея о славянском происхождении одной из групп раннесредневекового населения нашего края — факт серьезной академической науки. Поддержка и развитие этой точки зрения — вовсе не ревизия взглядов на историю Среднего Поволжья, как это пытается показать неподготовленному читателю Я. Пилипчук.
Несколько слов о моем скромном участии в изучении проблем именьковской культуры. Важнейшим источником для этнокультурных реконструкций древнего населения является погребальный обряд. Могильниками именьковской культуры я занимался под руководством П.Н. Старостина несколько лет на протяжении всего студенчества. Защитил дипломную работу, подробно (как мне представляется) разобрав в ней материал Рождественского II и Богородицкого могильников с кремациями. Для меня было очевидным сходство этих трупосожжений с могильниками (пра)славянских археологических культур. Уже в аспирантуре я стал заниматься проблемами историографии археологии, что позволило более детально рассмотреть, в том числе и ход дискуссий по именьковской проблеме, начиная с 1950-х гг. Сегодня, работая над докторской диссертацией в стенах Института этнологии и антропологии РАН и изучая проблему национальных историй при помощи методов социально-культурной антропологии, я пытаюсь рассмотреть среди прочих и кейс «споров об именькове» как феномен современной реальности. Отсюда мое внимание не только к объекту исследования (материальным остаткам и письменным свидетельствам), но и к его субъекту — ученому и исследовательскому коллективу, а также представлениям о проблеме в массовом сознании. Пилипчук не прав, называя такой подход «политизированным взглядом». Наоборот, как признано в современном науковедении, позиционирование ученых борцами за «объективную истину», которые непримиримо воюют, например, с «буржуазными фальсификаторами истории» или «замаскировавшимися под ученых» недругами того или иного народа, свидетельствует о несвободе научного поиска, его возможном использовании для нужд государственной идеологии.
Я попытался показать необоснованность утверждений Я. Пилипчука об отсутствии в академической науке признанной точки зрения на славянство «именьковцев» и о моей, якобы политической, ангажированности в данном вопросе. Теперь обратимся к особенностям работы автора с источниками и текстами других историков.
Начнем с археологических источников — их Пилипчук не знает и просто жонглирует мнениями археологов. Равнозначными для него выступают позиции П.Н. Старостина, специалиста по именьковской культуре, и булгароведов Е.П. Казакова, А.Х. Халикова и Р.Г. Фахрутдинова, готовивших свои диссертационные исследования не по «именькову» (кандидатская и докторская А.Х. Халикова были посвящены эпохам камня и бронзы, проблемами же Волжской Булгарии он занялся во втором периоде своей научной деятельности).
Если бы Я. Пилипчук обратился к источникам, то увидел бы следующее. В комплексе основные элементы именьковской культуры находят аналогии в материалах раннесредневековых археологических культур Поднепровья и Северного Причерноморья (пшеворской, зарубинецкой, черняховской). Сходства обнаруживаются в конструкции и планировке жилищ, керамике, погребальном обряде, совершаемом по обряду кремации, хозяйстве, включающем пашенное земледелие и домашнее скотоводство. Упомянутая черняховская культура является археологическим выражением «державы Германариха» — союза племен, который существовал в основном на территории современной Украины до 375 г. Во главе этого непрочного политического образования стояли готы, они покорили местных праславян и поздних сармат. В 375 г. гунны окончательно разгромили «державу Германариха». Часть ее населения (готы), спасаясь от захватчиков, ушла на юг, на территорию Римской империи. Другая часть, видимо, в основном праславяне, мигрировала на северо-восток и оказалась на территории Среднего Поволжья, где примерно в это время и возникает именьковская культура. Тогда же в языке местных финно-угров появляется несколько праславянских лексических заимствований, относящихся, прежде всего, к пашенному земледелию (например, «рожь»). Иными словами, конкретные исторические источники указывают на то, что в районе IV в. н. э. на территории Среднего Поволжья появляются новые группы населения, говорившие на неком праславянском языке и занимавшиеся пашенным земледелием — в то время новым для нашего края видом хозяйства.
До недавнего времени считалось, что носителем археологической культуры обязательно должен быть какой-нибудь народ или, по крайней мере, этнокультурная группа со своим языком. В связи с этим, к изучению археологических культур активно подключались собственно историки (обычно они искали возможность отождествления археологических культур с известными по письменным источникам группами населения) и лингвисты (данные археологии они использовали для реконструкции истории того или иного языка). Сегодня большинству исследователей ясно, что образы народов с одной культурой, языком и религией — результат конструирования эпохи модерна. Традиционные же общества были дискретны, разноязычны и разнокультурны, часто скреплялись на некоторое время лишь силой принуждения или иных быстроменяющихся обстоятельств. Поэтому отождествлять археологическую культуру с неким одним народом, с научной точки зрения, неверно. Кроме праславянских общин, в ареале именьковской культуры вполне могли обитать и балтоязычные, и ираноязычные, и угроязычные, и финноязычные общины (за исключением тюркских — они (булгары) появились в Среднем Поволжье относительно поздно, только в VII в., никаких данных об их более раннем проживании здесь нет). Археологические материалы вполне подтверждают гетерогенность именьковского населения.
Интересна проблема соотношения «именьковцев» с волжскими булгарами — одними из предков казанских татар. Многие собственно булгарские поселения располагались на именьковских памятниках, и в некоторых случаях (например, в Болгаре) один культурный слой плавно переходит в другой. Некоторые орудия труда булгар явно эволюционировали от именьковских — определенные типы наральников, косы-горбуши, жернова. Булгары, как и именьковцы, культивировали яровую рожь. Наследием именьковской культуры является присутствие на ранних булгарских поселениях полуземляночных жилищ славянского облика. Скорее всего, какая-то часть именьковцев после прихода булгар осталась в Среднем Поволжье и могла там проживать, например, в глухих лесах по берегам Черемшана.
Здесь мы подходим к проблеме сакалиба (славян), которой Я. Пилипчук уделил в своей публикации особое внимание. Дело в том, что в знаменитых «Записках» Ахмеда ибн Фадлана, который в 922 г. в качестве секретаря багдадского посольства прибыл в Волго-Камье, правитель булгар именуется «царем сакалиба (славян)», а его страна — «страной сакалиба (славян)». Этот факт позволил ряду специалистов говорить о возможном проживании в Волжской Булгарии славян — потомков именьковцев, что вполне согласуется, как мы видели выше, с данными археологии. Сам титул «царь сакалиба» (точнее, «амир Славии») добавлял власти Алмуша большей легитимности. Возможно, этот титул был чем-то вроде исторического воспоминания (как, например, упоминание фактически не существовавших Казанского, Астраханского и Сибирского царств в титуле российских императоров).
Главный тезис, который пытался доказать Пилипчук, заключался в том, что, хотя научная традиция и отождествляет арабские сообщения о сакалиба в основном со славянами, но, в случае населения именьковской культуры и данных Ахмеда ибн Фадлана, речь идет не о славянах, а о северном светловолосом населении в целом.
С путаными построениями Пилипчука трудно согласиться. В Халифате было много славян-невольников, которые общались между собой на родном языке и которых арабы вполне определенно называли сакалиба. Ахмед ибн Фадлан, без сомнения, был знаком с ситуацией в Халифате, и поэтому вряд ли в описании путешествия на Волгу («славянскую реку») он стал бы называть славянами население, не говорившее на славянских языках.
Исследователи обращают мало внимания на факт присутствия в багдадском посольстве двух переводчиков — Текина Тюрка и Барыса Славянина. В «Записках» Ахмед ибн Фадлана четко указывается на то, что Текин выполнял функции переводчика («Однажды, право же, напал на нас сильный холод. Текин ехал рядом со мной, а рядом с ним один человек из числа тюрок, который разговаривал с ним по-тюркски. И вот Текин засмеялся и сказал: «Право же, этот тюрок говорит тебе: «Чего хочет господь наш от нас? Вот он убивает нас холодом, и если бы мы знали, чего он хочет, мы непременно это ему дали бы». Тогда я сказал ему (Текину, — А.О.): «Скажи ему (т. е. переведи, — А.О.): Он (Аллах) хочет от вас, чтобы вы сказали: нет бога, кроме Аллаха». Он же засмеялся и сказал: «Если бы нас этому научили, мы обязательно это сделали бы»). Имевшая право находиться рядом с Алмушем и общаться с ним верхушка багдадского посольства состояла из посла (Сусан ар-Раеси), секретаря (Ахмед ибн Фадлан), Текина Тюрка и Барыса Славянина («Однажды мы остановились вместе с царем (Алмушем, — А.О.)на одной остановке. И вошел я, мои спутники — Текин, Сусан и Барыс»). Конкретные сообщения исторического источника можно объяснить только следующим. В Халифате знали, что в Волжской Булгарии проживают тюрки и славяне, и потому в составе посольства оказались два переводчика, соответственно, с тюркских и славянских языков. Если же под сакалиба понимать северное население в целом, в том числе и тюрков, как считает Я. Пилипчук, то посольству «хватило» бы только одного переводчика — Текина, но его явно было недостаточно, что для Ахмеда ибн Фадлана представлялось само собой разумеющимся фактом. Этими славянами вполне могли быть потомки некоторых групп именьковского населения. Таким образом, обращение к историческому источнику значительно продуктивнее, нежели наблюдаемая в публикации Я. Пилипчука эквилибристика мнениями разных исследователей.
Ответ на вопрос о том, по каким причинам многие данные письменных и материальных источников «ускользают» от внимания исследователей лежит уже в плоскости социально-культурной антропологии, в частности, антропологии академической жизни, которая изучает само научное сообщество. Опыт использования антропологического подхода в разработке именьковской проблемы был мною обобщен в отдельной статье. Эта статья доступна в интернете, и я не вижу смысла повторяться. Отмечу лишь «двойные стандарты» в работе с источниками. Так, 20 сентября 2016 г. в Казани состоялся Международный круглый стол «Ахмед ибн-Фадлан и его эпоха», на котором со ссылками на текст «Записок» подчеркивалась «ошибочность трактовки некоторыми учеными термина «сакалиб» как славян». В то же время, со ссылками на те же «Записки» констатировалось официальное принятие ислама булгарами в 922 г. на территории Болгара. Однако в «Записках» Ахмеда ибн Фадлана ничего не говорится ни о городе Болгаре, ни об официальном принятии ислама. Распространенное сегодня в Татарстане утверждение о том, что в «922 г. волжскими булгарами в городе Болгаре был официально принят ислам» — не более чем миф. Почему специалисты не опровергают этот миф, а активно участвуют в его конструировании, и одновременно, работая с тем же источником, обходят молчанием явные свидетельства славянского присутствия — проблемы, которые находятся в поле зрения антропологии академической жизни.
Можно констатировать, что Я. Пилипчук не проработал историографию проблемы, к которой решил обратиться. Не совсем понятно, как он работает с источниками. Не касается он и методологических вопросов. Его построения содержат фактологические ошибки (так, он заявляет, что известный археолог-славяновед В.В. Седов археологом не был, московская исследовательница Е.С. Галкина названа казанской, перепутаны названия важнейших именьковских археологических памятников — «Рождественский и Богородицкий Второй могильники», тогда как правильно «Рождественский II и Богородицкий могильники»). Хочется посоветовать автору сосредоточиться на изучении не многих тем сразу (см. разброс интересов Я. Пилипчука в начале статьи), а на одной проблеме с четкими хронологическими и территориальными рамками.