«Тукай в изобразительном искусстве»
Со дня рождения великого татарского художника Баки Урманче исполнилось 120 лет
В галерее «Хазинэ» после реэкспозиции можно снова, поднявшись на третий этаж, погрузиться в беспредельно красочный мир полотен Баки Урманче. Юбилей художника и скульптора — лишний повод вспомнить, каким был Баки-ага, проживший такую сложную жизнь, не сломавшую его и оставившую все, что он творил, наполненным верой, надеждой и любовью. Подробнее — в материале «Реального времени».
«Тукай был скромным, он просто молча улыбался»
Он родился в Буинском районе, мать — вышивальщица, отец — имам. Пресвященная семья, где вера, нравственные традиции ислама переплетаются с творчеством. Мамины краски — это нитки, она вышивает ими, и мир становится ярким. Эта любовь к цвету, умение «оперировать» им у Урманче были почти что врожденными.
«Книг в доме было много и ими дорожили. У татар ведь как — если, не дай Аллах, в доме пожар, первым делом спасают книги», — рассказывал он автору этих строк.
Как и положено в семье священнослужителя, мальчика отправили в Казань, учиться в медресе. В знаменитое новометодное «Мухаммадия». Ему было всего десять лет, и он уже начал самостоятельную жизнь. Учился легко, хотел рисовать, но в медресе уроков рисования не было, а поступить в художественную школу татарскому мальчику в то время было невозможно.
Увлекся языками — арабским, персидским, языки давались ему легко, он, по сути, был позже полиглотом. Когда подрос, в свободное время стал ходить в чайхану рядом с медресе. «Мы обычно сидели по группам, пили чай, разговаривали. Иногда в нашу чайхану заходили Габдулла Тукай и Фатих Амирхан. Амирхан был веселый, остроумный, всегда втягивал нас в разговор. А Тукай был очень скромный, было ощущение, что он даже нас, мальчишек, стесняется. Всегда молчал, только улыбался», — вспоминал Баки Идрисович позже.
Когда апрельским днем Казань хоронила Тукая и все улицы в Старо-Татарской стороне были запружены народом, Урманче был среди тех шакирдов, которые, сменяясь, несли тело усопшего на кладбище. Судьба Урманче так причудливо сложилась, что позже Тукай стал одной из основных тем в его творчестве.
Учиться живописи он начал лишь в 1919 году, в Глазове, где работал школьным инспектором, там удалось получить первые уроки. Они продолжились в Казани, где на базе Казанской художественной школы были открыты свободные мастерские. Позже ему удалось поступить во ВХУТЕМАС, и он оказался в эпицентре новой художественной жизни.
«Я услышал цокот копыт и понял, что это за мной»
Отучившись, Баки Урманче вернулся в Казань. Он стал заведующим учебной частью художественного училища, которое переживало далеко не лучшие времена. Урманче преподавал и одновременно занимался налаживанием учебного процесса. Естественно, много писал. Шел 1929 год, начинался первый этап сталинских репрессий.
«Это был очень жаркий день, воскресенье. Мастерская моя была на первом этаже, от духоты я открыл окна настежь. Они выходили в тихий переулок, где росли столетние липы и прохожие были редки. Я стоял у мольберта и вдруг услышал цокот копыт. Кто-то подъезжал к моему дому. Я почему-то вдруг подумал: «Это за мной приехали». Так и оказалось», — рассказывал Урманче.
Его арестовали, обвинили в национализме и отправили в лагерь на Соловки. Это было то время, когда из лагеря еще можно было выйти живым. Урманче повезло — через несколько лет его выпустили, и он принял парадоксальное решение. «Я понял, что репрессии только начинаются, и я буду на заметке, второй раз несколькими годами лагеря уже не отделаюсь. И я решил не возвращаться в Казань, а уехать в Москву. Почему в Москву? Да потому что в большом городе легче затеряться», — так Урманче пояснял мотивы своего отъезда в столицу. Удивительно, но это сработало. В Москве работы было немного. «Мы писали лозунги, как мы тогда их называли, лозгуны. Их требовалось тогда много, и можно было что-то заработать», — вспоминал он позже, уже живя в Казани.
Через некоторое время Урманче уехал в Среднюю Азию и, по сути, помогал становлению изобразительного искусства в Казахстане и Узбекистане. Он вернулся в Казань лишь в конце пятидесятых по настоятельному приглашению руководства республики. Одна из первых скульптурных работ на родине — образ Габдуллы Тукая. Позже был неоценимый вклад Урманче в создание мемориального комплекса поэта в Кырлае.
Бортовой журнал
Его мастерская была этажом ниже квартиры, где Баки Идрисович жил с семьей. Не очень большое помещение, где пахло краской, стояли мольберты с незаконченными картинами, скульптуры. Каждый день Урманче вел дневник, он называл его «бортовой журнал», в этот журнал он записывал всякого, кто приходил к нему в гости или по делу. Причем, он каждый день менял язык записей — день мог писать по-немецки, день по-арабски. По настроению.
Он встречал гостей в своем неизменном фартуке, чтобы не испачкаться красками или глиной и в валенках — даже летом. Застуженные на Соловках ноги с возрастом дали о себе знать, мерзли и болели. Он поражал эрудицией и феноменальной памятью. Иногда, под настроение, пел, делая это прочти профессионально.
Про Урманче, который стал в Татарстане уже в семидесятые годы прошлого века живым классиком, говорили, что он — «Тукай в изобразительном искусстве». В чем-то это так, но талант Урманче, в отличие от видящего мир трагически Габдуллы Тукая, был солнечным. Воздух, ощущение гармонии и счастья, калейдоскоп красок — вот что отличает его живопись. Даже тот официоз, что был неизбежен в полотнах в те годы, был отмечен этими его особенностями.
Баки Урманче, если по-гамбургскому счету, — это одна из фишек казанской художественной школы. Почему-то, в отличие от Николая Фешина, до конца неоцененная по достоинству. Хотя есть и памятник художнику, и его музей, и премия имени Урманче. Но нет продвижения наследия художника за пределами Татарстана. Возможно, со временем понимание уникальности полотен и скульптур Урманче придет в полной мере. Сейчас же в галерее «Хазинэ» можно увидеть около 60 работ Урманче, это половина из того, что хранится в фондах ГМИИ РТ.
