Возврата нет: воспоминания жен и сестер белых офицеров

О том, как вслед за Белой армией через глухую зимнюю Сибирь отступали семьи военных и мирное население

Одним из самых ярких и драматичных событий Гражданской войны был Великий сибирский ледяной поход. Так в истории названо легендарное отступление армий адмирала Колчака от Омска через Новосибирск, Ачинск и Красноярск глубоко в Сибирь, до Читы, зимой 1919—1920 гг. «Реальное время» предлагает вашему вниманию редкие воспоминания участников этого события, которые были опубликованы в России за последние годы. Автор занимается сбором информации по данной теме давно и ранее публиковала очерки, в том числе в проекте «Совершенно секретно» и «Тайны и загадки истории».

Вместе с остатками Белой армии отступало и мирное население — а это несколько миллионов человек: они оставили свои дома, а иногда и близких, и уходили по 50-градусному морозу — кто в вагонах-теплушках, кто в открытых санях. Это были как семьи белых офицеров, так и просто более или менее состоятельные и образованные горожане, которые боялись красного террора. Они проделали путь общей протяженностью более 3 тысяч километров, и для тысяч людей это путешествие через Сибирь стало последним.

Предыстория пути

В середине ноября 1918 года, когда Гражданская война была в разгаре, в Сибири, куда отступили под натиском красных белые войска, было сформировано новое правительство, во главе которого встал человек с героическим послужным списком военного — адмирал Александр Колчак, бывший главнокомандующий Черноморским флотом. Он был провозглашен верховным правителем сибирского правительства с новой столицей в Омске. «Я не пойду ни по пути реакции, ни по пути партизанщины… Моя цель — создание мощной армии и победа над большевиками… чтобы русский народ сам мог выбрать ту форму правления, которую он желает», — такова была политическая программа Колчака.

Великобритания, Франция и Италия приняли решение о поддержке антибольшевистских сил, Черчилль призвал «задушить большевизм в колыбели». В союз с Белой армией вступили также чехи — бывшие военнопленные периода Первой мировой войны, у которых были крупные вооруженные формирования. Правда, они согласились воевать с одной единственной целью — проложить себе дорогу домой. Так провинциальный Омск приобрел мировую известность, о нем в те годы упоминалось в каждой газете мира.

К апрелю армия Колчака уже прошла более 500 верст на запад и находилась всего в 100 километрах от Казани. Однако к концу лета белое наступление начало замедляться. В 1920 году в Иркутске на допросе перед расстрелом причины этих трудностей пояснит сам Колчак. Во-первых, существовала несогласованность в действиях командующих армий, что подрывало доверие к белому движению. Во-вторых, союзники крайне плохо выполняли свои обязательства по снабжению армии. К наступлению осени армия была не готова, практически раздета. Ближе к зиме солдаты были вынуждены добывать полушубки и валенки, сани, лошадей по деревням на пути. В-третьих, очень сильной была красная пропаганда, агитаторы склоняли к измене ряд белых подразделений, действовал в сибирском тылу и красный террор.

В октябре 1919 года Белая армия покатилась в обратном направлении, оставив позади беспорядочную эвакуацию Омска и его падение. Это движение белых военных, их семей и мирного населения после Омска вглубь Сибири историки назвали «Великий Сибирский Ледяной поход». Люди перемещались в эшелонах, в открытых санях и даже пешком, пересекая бескрайние сибирские просторы при минус 50—70 градусах.

Среди тех, кто оставил Омск, была Стефания Витольдова-Лютык, чей брат воевал в рядах Белой армии. Ей в тот год было чуть больше 20 лет, и она покидала родной город вместе с мужем, друзьями и родственниками. Позже эта женщина напишет воспоминания, уже эмигрировав в Латвию, лишь в начале 2010-х годов они были привезены в Россию. Она описывает позднюю осень 1918 года в Омске, дезертирство белых солдат, которые бросали фронт на произвол судьбы: видя, как разлагается армия, как расправляются большевики с пленными, бросали винтовку и грязные окопы и в безотчетном страхе уходили с фронта, пробираясь окольными путями на восток, полузамерзшие и голодные.

«Пусть говорят, что уходили с целью начать движение снова; это неверно, об этом не думали. Психологически мы были сломлены… Думали другое: прежде всего, уйти туда, где нет большевиков, где можно отдохнуть, получить передышку. Была действительно слабая надежда на то, что 1-я Сибирская армия запрет красным проход через Тайгу, а все остальное будет отведено в более глубокий тыл, к Иркутску, где за зиму оправится. Ведь между весенним и осенним наступлением было целое лето для подготовки», — напишет в эмиграции в своих воспоминаниях Павел Петров, служивший в рядах Белой армии в чине генерал-майора.

Остановка в пути

Основная часть отступавших из Омска устремилась в Новосибирск (тогда Ново-Николаевск), который находился в двух днях ходу по железной дороге. Но на деле путь оказался непрост — в панике отступления тот, кто был сильнее, тот и забирал паровозы и топливо (в частности 40-тысячная армия чехов, которая контролировала железную дорогу). И вскоре поезда с беженцами остановились — не было топлива. Весь путь до Новосибирска был забит поездами.

— Дни шли за днями. Мы безнадежно стояли в поле. Женщины занимались домашним хозяйством, то есть пекли булки в железной печке, стирали, починяли белье, варили, жарили, а мужчины рубили дрова, носили воду; если же поблизости не было воды, а надо было для паровоза, то носили снег мешками.… Дров не было, а морозы были сибирские. Нужно было учиться красть на станциях шпалы, дрова, заборы, но скоро и на станциях не оказывалось запаса топлива.… Скоро уже месяц, как мы в дороге, — описывает те дни Витольдова-Лютык.

В эту зиму Белую армию поразило еще одно несчастье — эпидемия цепного тифа. Рядом с эшелонами беженцами останавливались санитарные поезда с солдатами: на буферах и площадках вагонов были сложены голые трупы один на другом и завязаны веревкой, чтобы во время хода поезда не свалились.

«Трупы, застывшие в разных позах со скрюченными пальцами, с головой, откинутой назад, со стеклянными бездушными глазами. …А около поезда не ходили, а ползали солдаты, исхудавшие от тифа и голода. Их распаленный мозг не отдавал отчета в том, что они делали. Ползали, ели снег, просили есть и, когда получали хлеб от пассажиров нашего поезда, жадно ели и, почти не жуя, проглатывали.… В некоторых вагонах больные лежат в три этажа.… Насекомых масса, ползают по одежде, одеялам. Некоторые больные отбывают свои естественные потребности в вагоне на своих постелях, а в вагоне находятся 40 человек. Многие уже умерли и пока что лежат там, где и больные. Персонал весь болен.… И это колчаковская армия, о которой до сих пор писали, что она «планомерно отступает», — пишет Витольдова-Лютык.

Вскоре стала понятна безвыходность положения: ждать топлива было неоткуда, и доходили новости о том, что красные уже «отрезали» часть эшелонов и уничтожили всех, кто в них находился. Беженцы в панике начали пересаживаться из поездов в открытые сани, на которых можно было путешествовать только в дохах — тяжелых шкурах самоедских собак мехом вовнутрь. Родственники белых офицеров последовали в так называемых «семейных обозах» за своими близкими. Они были в лучшем положении — им достались сильные лошади, сани с верхом, необходимая теплая одежда, а также запас продовольствия. И первые две недели дались им относительно легко. Другие беженцы вынуждены были сами искать подводы — для себя и своих вещей. У кого на это не было денег — а это преимущественно одинокие женщины с детьми или старики — оставались в поездах и со страхом ждали прихода красных.

Сибирские крестьяне

Среди отступавших была также Ольга Ильина-Боратынская, правнучка поэта Евгения Боратынского, дочь предводителя дворянства Казанского уезда (о семье Боратынских «Реальное время» подробно рассказало прежде). В рядах Белой армии погибли ее младший и старший братья, большевиками был расстрелян ее отец. Белым офицером был ее муж, и в свои 24 года она вслед за ним проделала страшный путь из Казани по бескрайним просторам Сибири с грудным ребенком на руках. Много лет спустя, уже в эмиграции в США, в 1984 году, она описала пережитое в романе на английском языке «Белый путь. Русская Одиссея 1919—1923» (на русский язык роман был в 2000-е годы).

Она описывает ту Сибирь, которая предстала глазам жителей западной России. Получая образование, они слышали и читали про подневольный труд в тюрьмах Сахалина, дикий край, преступность, но была еще и другая Сибирь — зажиточная.

«Большинство жителей в городах Западной Сибири были разбогатевшими потомками крестьян, пришедших из России в поисках земли, никогда не знавшими крепостного права. Крепкие крестьяне, которые не привыкли гнуть спины и ломать шапки перед кем бы то ни было, — пишет Ольга Боратынская. — Менее восьми лошадей, дюжина коров, несколько сотен овец — это то, чем обычно владела семья коренных жителей здешних мест, а земли у них было столько, сколько они могли обработать. В деревнях европейской России нам никогда не приходилось видеть ничего подобного их избам-пятистенкам — просторным, удобным, чистым. Трудились они тяжело, зато ели сытно и степенно.…Запах чистоты, свежевымытых полов и вкусной еды наполнял их дома, в которых царил прежний достаток».

Этим зажиточным, независимым сибирякам было трудно пережить то, как врывалась в их размеренную жизнь европейская России, принося с собой войну, тиф, вшей. Тысячи людей прошли через их деревни, опустошая запасы еды и корма для лошадей. Однако они принимали белых, потому что патриархальному укладу жизни сибиряков была близка монархия и они уже испытали недолгую жизнь под коммунистами, которые требовали делиться всем честно заработанным.

Однако не только такая Сибирь предстала перед беженцами. Чем глубже они уходили, тем условия выживания становились тяжелее. Поселения встречались все реже, они были уже не на 40, а на 10 дворов, и жили в них нищие переселенцы из западной России. Для беженцев, основную массу которых составляли представители интеллигенции, условия жизни в пути, которые и без того ставили их на грань выживаемости, были трудны не только физически, но и морально.

Спали в избах на полу, поднимались в 4 часа утра и, чтобы продержаться до вечера, ели все, что могли продать им крестьяне за призрачные «колчаковские» деньги — а это соленая капуста, огурцы, мороженные пельмени. В пути проводили не меньше 10 часов. В течение дня обходились без еды и питья, ехали, скорчившись и не шевелясь. Причем, в равных условиях с молодыми оказывались и пожилые люди. Например, за полком следовала в открытых санях знаменитая 75-летняя графиня. Ее слова приводит в своих воспоминаниях Ольга Боратынская:

«Сказал бы кто-нибудь еще два года назад, когда я наслаждалась великолепной туалетной — гардеробной, ванной и инкрустированными мраморными полами, большими зеркалами… Сказал бы мне кто-нибудь, что в четыре утра я буду выскакивать на пятидесятиградусный мороз и пристраиваться за сугробом… Я бы умерла, если бы мне сказали это!» — говорила бывшая владелица особняка на Мойке.

О будущем России

Все исследователи истории Ледяного похода, независимо от того, как они оценивают белое движение в целом, говорят, что этот путь требовал героизма. Офицеры, которые добровольно вступили в ряды Белой армии — это была в основном идеалистически настроенная молодежь, получившая прекрасное образование. Среди них были инженеры, врачи, музыканты, поэты, философы, в мирное время уже успевшие проявить себя (например, поэты Всеволод Иванов, Георгий Маслов и другие). Ольга Боратынская пишет, что каждый вечер, после долгого трудного пути, остановившись в какой-нибудь глухой сибирской деревне, участники похода все же собирались вместе, чтобы обменяться мыслями и впечатлениями. Осознать то, что с ними происходило, было насущной потребностью, не меньшей, чем еда и сон.

100 лет назад, удивлялись они, по этой же самой дороге везли в ссылку декабристов, которые положили начало русской революции. Может быть, если бы не было их идеалистического самопожертвования, если бы декабристы не были кучкой легковерных мечтателей, Россия осталась бы неделимой и не было бы пролито столько крови? При этом было совершенно понятно, что возврата к бывшей России нет: революция 1905 года дала народу многочисленные новые свободы, и страна шагнула далеко вперед во многих областях. Ширилась духовная и материальная свобода, раньше бывшая прерогативой привилегированных классов; прогресс экономики, культуры и образования, поклонение поэзии, музыке, театру — все это создавало атмосферу воодушевляющей целеустремленности. Но, были уверены они, большевизм — это нечто другое. Это разновидность тирании, которую Россия не знала со времен Ивана Грозного, но только в больших масштабах.

«Мы отдавали себе отчет в том, что ведем борьбу против превосходящих сил; что все наши три добровольческие армии — Южная на Дону, малочисленная Северная и наша Восточная народная Армия адмирала Колчака — были не более чем тонкими нитями, опоясывающими огромные российские просторы, которые находились в руках у большевиков. Мы отдавали себе отчет в том, что были отрезаны от военной промышленности, да и от промышленности вообще; мы отдавали себе отчет, что лозунги, с которыми мы шли к массам — такие, как «Учредительное Собрание! Демократия! Свободные выборы!» — были для масс малопонятными пустыми звуками, тогда как лозунги, провозглашенные красными, с предельной ясностью предавали свой смысл: «Всю землю крестьянам! Вся власть рабочим и солдатам!» и особенно: «Смерть эксплуататорам! Бери, что хочешь, оно по праву твое!» Все это с самого начала обрекало нас на неудачу.… Но мы считали своим долгом остановить процесс дегуманизации, начатый большевиками. Я сомневаюсь, что кто-либо из нас обращал внимание на то, что мы подвергаемся смертельной опасности и тяжелым невзгодам… Так думала вся молодежь. Так думала и я, испытывая безоглядный оптимизм...», — пишет Ольга Боратынская.

Думали, что сражаться Белая армия будет годами, только чтобы удержать Восточную Сибирь. Тогда перед армией стояла ясная цель. До февраля 1920 года она должна была пересечь озеро Байкал и достичь Читы, где после отдыха сможет начать наступление.

Продолжение следует

Наталия Федорова

Новости партнеров