«Мне запомнилось, что Джалиль вел себя энергичнее всех на прогулке в тюрьме Моабит…»

О подвиге поэта-героя Мусы Джалиля написано немало. В том числе и о том, какое значение его подвиг имеет для судеб народов Поволжья, избежавших массовой депортации. Об этом в разные годы писал и известный писатель Рафаэль Ахметович Мустафин.

Свою переписку с участниками антифашистского Сопротивления, многое, что не удалось опубликовать, Мустафин завещал автору этих строк. Пришло время предложить вниманию читателей наиболее интересные письма подпольщиков, существенно дополняющих ту картину, которую воссоздали джалилеведы за десятки послевоенных лет.

Подпольщик Бушманов в тылу врага. Официальная биография

Начну публикации с писем полковника Николая Степановича Бушманова (1901—1977), руководителя подпольной антинацистской организации «Берлинский Комитет ВКП(б)».

Коротко о нем. Уроженец Пермской губернии. В РККА вступил в 1918 году. В годы Гражданской войны — командир взвода, воевал против Колчака и Врангеля, трижды ранен. В 1933 году зачислен в Военную академию им. Фрунзе (Главного разведуправления). С 1937 года — майор, старший преподаватель тактики специального факультета академии. С января 1941 года — начальник кафедры истории гражданской войны академии, кандидат военных наук. Владел четырьмя языками.

В 1941 году — начальник оперативного отдела штаба 32-й армии. В октябре 1941 года под Вязьмой взят в плен. Немцы знали с кем имеют дело и поместили его в тюрьму Моабит. Бушманов «согласился» на сотрудничество, преподавал на курсах пропагандистов в Вульхайде весь 1942 год. С марта 1943 года занимал должность помощника начальника Дабендорфской школы РОА («восточный отдел пропаганды особого назначения»). К лету 1943 года создал разветвленную интернациональную подпольную организацию «Берлинский комитет ВКП(б)», развернувшую активную работу по всей Германии. Антифашисты осуществляли саботаж и диверсии на немецких заводах. С организацией Бушманова были связаны Муса Джалиль и сын работавшего в Германии советского биолога Н.В. Тимофеева-Ресовского Дмитрий.

30 июня 1943 года арестован. Со смертным приговором переведен в концлагерь Заксенхаузен, затем снова в тюрьму Моабит. В апреле 1945 года отправлен в «марш смерти» к побережью Балтийского моря, где освобожден американскими войсками. В СССР осужден к 10 годам лагерей. 5 декабря 1954 года освобожден, реабилитирован в 1958 году. Умер в Москве 11 июня 1977 года.

Из писем Р.А. Мустафину от Н.С. Бушманова

«27.03.1967

Уважаемый товарищ Мустафин!

<…> Я арестован Берлинским гестапо 30 июня 1943 г. <…> 16 июля меня перевели в Моабит на Лертерштрассе, 3, из окон которой был виден Лертербанхоф, и железнодорожные пути проходили возле самой тюремной стены. Тюрьма была старинной постройки. Моя камера находилась на 4-м этаже, № 421, а мой товарищ, Калганов Иван Михайлович, сидел на 1-м этаже. Посредине между нами сидел Джалиль, с которым мы вели перекличку. Наши переговоры мы не считали застрахованными от подслушивания, а потому ни номера камер, ни имена и фамилии правильно не назывались.

Надзиратели, служившие здесь еще со времен Вильгельма, не зверствовали, но были исполнительны до педантизма… Раз в 10 дней нам выдавались 1-2 книги. Разносчиками книг работали немцы заключенные, через них можно было передавать записки в любую камеру, особенно если у вас было чем «поблагодарить» библиотекаря.

Раз в 10 дней водили в ванную или душ-баню и меняли постельное белье.

В камерах стояли железные кровати. Шкаф с миской, кружкой, ложкой и кувшином для воды. Прикованный к стене стол и 2 стула-табуретки тоже на цепях. В углу у двери — «параша» эмалированная или глиняная. В окне толстые с руку — решетки. Пол цементный, стены кирпичные метровой толщины, штукатурка — цемент.

Распорядок дня.

Подъем в 6.00. Туалет — зарядка в камере до 7.00.

Завтрак — ½ литра кофе и 250 граммов пайка хлеба на сутки.

С 7 до 12 — время для прогулок. На каждый вывод — 30 мин.

12.00—13.00 — обед. 1 литр баланды или неочищенный картофель.

13.00—18.00 — время прогулок. Выводили многих по 1 чел.

18.00—19.00 — ужин — кофе ½ литра или жидкий суп из овощей — чаще всего отвар из шпината.

22.00 — отбой.

С 19.00 до 22.00 в тюрьме оставались только дежурные по коридору, и в эти часы шли наши переговоры.

Просидел я в этой тюрьме до 3 ноября 1943 года. Время переклички с Джалилем примерно сентябрь—октябрь 1943 года, а затем его стало не слышно, видимо, увезли в другую тюрьму… Обратитесь к Девятаеву М.П. Он может Вам кое-что рассказать обо мне».

«4 апреля 1967 г.

<…> Не знаю, как благодарить Вас за присланный сборник избранных стихотворений Мусы Джалиля. Вы не можете себе представить, как это растрогало меня и всколыхнуло воспоминания <…> На обложке художник нарисовал орла за решеткой, очевидно, по тексту известной песни «Сижу за решеткой в темнице сырой…». Это была любимая песня узников, но она не всегда отвечала нашему настроению. Я принял орла за голубя и воскресил в памяти деталь из моабитской были.

Моя невольная ошибка напомнила мне о том, как мы создавали наше стихотворение «Голубь» в сентябре 1943 г.

Голубь сизый, друг печальный,
Полетай ко мне домой.
Отнеси привет прощальный,
Бедной матери родной.
Расскажи про все, что видел,
Сквозь тюремное окно,
Про тоску мою и гибель
Поворкуй ей заодно.
Посиди на гребне крыши,
Огляди родимый край,
Поднимись потом повыше,
И обратно прилетай.
Под окном моим присядешь,
И немного отдохнешь,
Все, что видел, перескажешь.
И привет мне принесешь.
В путь быстрее, сизокрылый,
Улетай в родимый край,
Мой привет подруге милой
Поскорее передай.

Родилась песня так. В моем окне верхняя фрамуга открывалась вовнутрь камеры. На нее я сыпал крошки хлеба для воробьев. Забавно было видеть этих драчунов…

Однажды в сентябре сел на решетку окна голубь и, склонив головку, заглянул в камеру. Я замер от волнения. Среди узников бытует поверье, что голубь в окне — жди добрых вестей. Хотя я не верил в приметы, но учтите, что это было в одиночной камере, а в моем досье — смертный приговор. Посидев на решетке, голубь улетел, а я тут же на газете набросал черновик обращения к голубю. Он не был таким, как изложен, у меня не ладилось с рифмой, размер хромал, но я не удержался и в часы разговоров, передал его Калганову. Передачу слышал Джалиль и на второй день вернул мне песню почти в том виде, как я ее привожу. Несколько слов изменил и Ваня Калганов. Песня нам понравилась, и мы начали ее распевать на мотивы «То не ветер ветку клонит» или «Штормовать в далеком море посылает нас страна».

Напомню, что в 536 году Константинопольский Собор официально провозгласил голубя символом Святого Духа. У многих народов, в том числе и у славянских, душа умершего оборачивалась голубем. У мусульман голубь — священная птица, носившая Мухаммеду в клюве воду для мытья.

В Моабитском цикле Джалиля есть похожее стихотворение «Пташка», суть которого та же».

«…И еще об одном стихотворении, которое тоже прошло через наши руки в сентябре 1943 года. Тогда же, когда был написан Мусой «Строитель».

«Мечты узника»

Облака перистые
По небу плывут,
Серебристо чистые
Ровный держат путь.
В синеве небесной
Вольно им гулять.
Мир земной чудесный
Сверху наблюдать.
Из неволи тесной
Мне бы к ним подняться.
И тропой небесной
В край родной умчаться.
Покружить над садом
Матушки родимой
И окинуть взглядом
Уголок любимый.
Опуститься низко,
В самую избушку.
И увидеть близко
Милую старушку.
Ветерком обвеять
Волосы седые.
Мрачные рассеять
Думушки о сыне.
Он придет — как прежде,
Из-за той березы.
Только жди с надеждой,
Не роняя слезы.

Сначала Ваня Калганов обругал меня за этот стих: «К чему такое уныние. Мы еще поживем». К нему было присоединился и Джалиль, но потом попросил повторить его и одобрил, а на следующий день внес предложения и поправки. У меня была «жена», он предложил изменить на «мать», внес «садик», у меня его не было. В последней строке у меня было «да можешь сквозь слезы», а он предложил «не роняя слезы».

Помню начало стихотворения, которое прочел Джалиль, а мы с Калгановым вносили свои поправки. Не сохранилось ли оно в записях Джалиля? Вот его начало:

Штормы грозные бушуют
Над моею страной.
День и ночь враги штурмуют
Край любимый мой.
Но не сломит вражья сила
Наших братьев никогда.
Всех фашистов ждет могила,
И победа к нам близка.

Мы с Калгановым одобрили стихотворение, а Джалиль говорил, что оно ему не нравится в переводе, а по-татарски звучит лучше.

…Газету возвращать нужно было, но собирал их надзиратель, не обращая внимания на их состояние, проверяя количество. Писать на газетах можно было, за это не наказывали, возможно, начальство ожидало найти что-нибудь интересное в записях. Письменных принадлежностей в камере хранить не разрешалось, но у дежурного можно было получить на 2-3 часа карандаш или чернила. При обмене книг вы вкладывали в книгу пару сигарет, а библиотекарь «возвращал» вам книгу с огрызком карандаша.

У Мусы была и еще возможность — заключенные иностранцы, с которыми он сидел. Западники получали посылки — передачи, в которых были бумага и письменные принадлежности.

Заключенные немцы и иностранцы выполняли разные работы и могли пронести в камеру небольшие предметы, в особенности когда долго задерживались на работе, и конвой спешил поскорее сдать узников. Обыск тогда был очень поверхностный.

Просверлить дыру в соседнюю камеру можно было возле железной петли, за которую приковывали узников за разные провинности и нарушения тюремных правил. Эта петля из толстого железа была вмонтирована в стену при кладке тюрьмы. Заключенные пытались расшатать ее, и она кое-где поддавалась раскачке. Начальство укрепляло ее цементом, его и можно было выкрошить проволокой или небольшой стамеской.

Нам с Андреем, сидевшим рядом, удалось просунуть возле скобы проволоку, найденную во время прогулки, и мы разговаривали при помощи спичечной коробки, как по телефону, слышен был даже шепот.

Писать в камере разрешалось, когда выдавались письменные принадлежности. В другое время писать не разрешалось, но приспосабливались так: сидя на полу возле двери, вы могли услышать шаги надзирателя. В общей камере ставился «слухач».

Труднее и опаснее было сохранить написанное. Обыски в камере производились часто, тщательно и всегда внезапно. Все найденные записи и записки уничтожались, а виновнику объявлялся карцер — бункер от 5 до 10 дней. Обычный или строгий. Бункер — подвальная камера без окон, без освещения, с сырым, холодным полом. Пища — через сутки, а при строгом аресте — один раз в три дня и вода — через сутки. После бункера обычно — лазарет или кладбище.

Какое же мужество надо было иметь, чтобы писать и хранить написанное! Я писал много, но хранить не рисковал, т. к. в одиночной камере припрятать что-либо было невозможно. Отсидев раз 5 суток за найденные у меня записки, больше не рисковал. Да и вряд ли бы вынес повторение.

Я набросал схемку тюрьмы на Лертерштрассе, 3 как она запомнилась мне. В прогулочном дворике я ежедневно из окна камеры наблюдал за узниками, не подходя к окну, чтобы не привлечь внимания охраны и не угодить в бункер. Прогуливались здесь и Джалиль с однокамерниками, но до встречи в бане я не знал его в лицо. Мне запомнилось, что он вел себя энергичнее всех на прогулке и первым начинал физкультурные упражнения…».

«5 октября 1972 г.

«Берлинский комитет ВКП(б)» действовал в Берлине в 1943 году. Это факт, установленный следственными органами и показаниями многих. Об этом писал журналист Богачев Константин Петрович из г. Новомосковска <…> Его статья была в газете «Родяньска Украина», орган ЦК КПУ № 36, 14 лютого 1965 года. Так и названа «Берлинский комитет ВКП(б)» <…> Ю.Корольков в книжке «Не пропавший без вести» (изд. 1971 года) тоже говорит о комитете. Вам надлежит установить — была ли связь у комитета с Джалилем и джалильцами. Лично я связи не имел, имел информацию только от Федора Чичвикова (погиб в гестапо) и от Андрея Рыбальченко.

О Рыбальченко.

Не забывайте, что дело происходило в глубоком подполье Берлина в 1942—1944 годов. Мы знали о делах друг друга только то, что считали возможным сообщить другому. О работе говорилось всегда в общей форме, и никто не докапывался до деталей. В меру возможностей проверяли сообщения каждого, но это было сложно. Нет смысла проверять все, что написал тов. Рыбальченко. Могу только подтвердить со всей ответственностью, что он был членом комитета и имел заданием внешние связи. Он работал в библиотеке при газете «Заря», и это давало ему возможность снабжать нас советскими газетами и самой новой информацией.

Библиотека была на Виктория штрассе, 10, где помещались многие газетенки в том числе и «Заря». Там и встречались «газетчики» разноплеменных формирований и редакций. Летом 1943 года Рыбальченко был арестован гестапо, проведено следствие, он был в концлагере Заксенхаузен вместе со мной. Полагаю, что Вам следует отнестись к его воспоминаниям с доверием…

С глубоким уважением, Бушманов»

Подробнее с перепиской Р.А. Мустафина можно ознакомиться в Музее-мемориале Великой Отечественной войны в Казанском кремле.