«Французский дикарь, прожив столько времени среди мусульман, поумнел, и беседовать с ним стало интересно»

Джаназа для ребенка

В деревнях я обычно останавливался на постой у муллы, башкира или татарина. Последний, в отличие от первого, был сдержаннее, покладистее и авторитетнее у своей паствы. Как только я приезжал в селение, к его дому сразу сбегались жители, чтобы посмотреть на меня и напроситься на угощение. Вначале они вели себя настороженно, но, увидев мое доброе к ним отношение и получив от меня в качестве подарков сигареты, кусочки сахара и побрякушки, начинали давать ответы (к сожалению, не всегда точные) на мои вопросы.

Первое, что увидел я, подъехав весь покрытый пылью к Кипчак-Аскарово, это кладбище, занимавшее склон холма. На могилах вертикально стояли длинные и тонкие каменные пластины, отчасти напоминающие Карнакские и Локмариакерские мегалиты (Карнакские камни — условное название крупнейшего в мире скопления мегалитических сооружений эпохи неолита около французского города Карнак в Бретани; Локмариакерские мегалиты — комплекс неолитических сооружений в Бретани, – прим. Кучумова). На свежих могилах лежали кучи обычных камней, число которых, по словам местных жителей, должно быть нечетным. В глубине кладбища я заметил человека, копавшего яму. Я спросил у него, не деревенский ли он могильщик, и получил сухой ответ, что ночью умер его сынишка и теперь он его хоронит. Выкопав яму глубиной примерно в один метр, башкир принес трупик ребенка. Мулла помог ему уложить тело в землю лицом к Мекке, на боку и без гроба, прочел несколько молитв, а затем, взяв мужчину за руку, медленно увел его с кладбища.

Я последовал за ними и оказался на единственной в деревне улице. Вокруг не было ни души. Мой проводник привел меня в избу самого богатого, по его словам, сельчанина. Тот вышел мне навстречу, протягивая сразу обе руки. Появилось еще несколько угрюмых и неприветливых мужчин. Позже они признались, что поначалу приняли меня за очередного русского чиновника, приехавшего к ним за взяткой.

— Ты нам очень понравился, — потом сказал мне один из них, — поскольку не требуешь с нас денег, а сам раздаешь их…

Поумневший французский дикарь

Старик впустил меня в избу и предложил поселиться у него на любой срок. В комнате, которую мне определили, было довольно просторно, имелись стол и два стула, под потолком висели медвежьи шубы, гамаши из волчьих и бараньих шкур, большие валенки и прочие меховые изделия. Хозяин принес мне стакан довольно плохого кумыса и куски сваренной в бараньем жире крупной рыбы. Мне очень нравятся рыбные блюда, но только если они не приготовлены башкирами… Со мной был мой петербургский друг месье Гавриил Лагерквист. Взглянув на угощенье, мы тяжело вздохнули, но поскольку были очень голодны, то набросились на еду, забыв про вилки. Моему другу удалось спокойно поесть, а вот из моей порции рыбы наш хозяин, стараясь продемонстрировать свое почтение, постоянно извлекал своими большими и грязными пальцами кости, начисто отбив у меня аппетит.

Вскоре двор заполнили пришедшие посмотреть на меня башкиры. Они вели себя настороженно, спрашивали, кто я такой, откуда прибыл и зачем. Тогда я стал рассказывать им о своих поездках по Азии, о приключениях, которые пережил, путешествуя с киргизским караваном. Я говорил с ними на русском языке, время от времени вставляя татарские слова, которые помнил. Знавшие русский язык слушали меня, покачивая головами, хохоча над моими шутками, и переводили мой рассказ остальным.

В итоге все пришли к выводу, что этот французский дикарь, прожив столько времени среди мусульман, поумнел, и беседовать с ним интересно. Лед недоверия между нами растаял, и в обмен на подаренные монетки, а детям — конфеты, я получил теплые рукопожатия, добрые улыбки и… блох. Выпив, по русскому обычаю, чаю с лимоном, я предложил им несколько его ломтиков. Надо было видеть, с каким наслаждением они стали обсасывать их, передавая по очереди друг другу! Приютивший меня старик-башкир назвал меня своим другом, после чего доверием ко мне прониклись остальные сельчане. Самый смелый из них подошел ко мне, и, дождавшись, когда я допью чай, взял из чашки использованный кусочек лимона, другие подобрали и с удовольствием стали жевать брошенные мною окурки. Один башкир вынул табак изо рта, разделил его на две части и меньшую предложил пожевать своей жене.

Фотографироваться — грех?

Воспользовавшись благожелательным расположением башкир, я решил сфотографировать их женщин. Толпа сразу заволновалась, начала перешептываться, но ведь другу отказывать нельзя, и поэтому пятерым дамам было приказано надеть свои праздничные украшения. Они нехотя поплелись домой наряжаться, но когда мой спутник-полицейский рявкнул на них, бросились бежать со всех ног. Мы провожали их громким смехом.

— Бьешь ли ты своих жен? — спросил я у старика-башкира.

— Нет, — ответил он, — однако раньше иногда бывало!

— Покажешь их мне?

— Не могу, они обе умерли.

— Ну теперь понятно, — сказал я, — почему ты их больше не колотишь!

— У нас есть пословица, — со всей серьезностью заметил старик, — если хочешь, чтобы твоя собака знала, что ты ее хозяин, бей свою жену!

— Какой ужас! — возмущенно воскликнул Гавриил Эдуардович. — Мне непонятно, при чем здесь жена?

Что касается одежды башкирок, то они носят на себе то же самое, что и мужчины, то есть шаровары, немного укороченный халат, кожаные сапоги или лапти из березового лыка. Мужчины даже летом ходят в меховой шапке, а женщины надевают что-то вроде небрежно накрученного маленького тюрбана из грязной ткани. Иногда у них встречаются короткие юбки, но тогда ноги нужно прятать в шаровары или обертывать тканью.

— Ваши женщины не скрывают своего лица? — осведомился я.

— Очень редко, — был ответ. — Нашим женщинам нельзя показывать не лицо, а ноги.

Сопровождавший меня полицейский, услышав это, предложил попросить какую-нибудь старуху продемонстрировать их, на что я резко ответил, что мне и так вполне достаточно всего увиденного.

Вскоре пять женщин вернулись. Они не сменили одежду, не помылись, дабы не принести горе своим детям, но зато надели покрытые камушками, амулетами и монетами шелковые чепцы, покрывавшие голову и плечи. В качестве нагрудников у них были массивные ожерелья из серебряных монет. Башкирки никогда, даже при крайней нужде, не продадут вам сии семейные драгоценности, которые передаются по наследству: этого просто-напросто не разрешат им сделать мужья, а души умерших родителей будут мстить за такое кощунство. Любимые камни башкир — рубин, бирюза, сардоникс, турмалин и аметист, весьма ценятся у них и кораллы. Известно, что Уральские горы богаты месторождениями драгоценных камней, его рубины и сапфиры являются самыми красивыми в мире, при этом рубины уступают по красоте только цейлонским, а изумруды — бразильским. Имеются в Уральских горах и фенакиты, розовые турмалины, зеленые уваровиты, бериллы, аквамарины, желтые, розовые и белые топазы, а также хризолиты редчайших расцветок и высочайшего качества.

Между тем башкирки уже выстроились в ряд перед моим фотоаппаратом. Они были убеждены, что фотографироваться грех, и, подобно большинству наших женщин, полагали, что его можно совершать лишь тогда, когда это приносит удовольствие. А какая радость может быть от фотоаппарата? Женщины постарше стояли перед камерой совершенно безучастно, а самая молоденькая напомнила мне барашка, которого ведут на заклание. Утешением для них служило лишь то, что это делается с разрешения мужей, и, главное, в присутствии полиции, а значит, угодно богу!

Как француз стал башкиром

Затем сфотографироваться захотели все мужчины. Наиболее колоритных из них я, конечно, заснял, а остальных попросил встать в ряд, после чего запечатлел только оказавшихся в середине, но они, решив, что сфотографирован каждый, остались довольны. Один старик в знак благодарности даже упал передо мной на колени и коснулся лбом земли. После этого мужчины попросили меня открыть бокс с негативами и каждому выдать его портрет.

— Нет, это можно сделать только ночью, — объяснил я им. — В темноте я открою коробку и… — тут я присвистнул так, что собравшиеся вздрогнули, — из нее выскочит картинка!

Они сразу же успокоились, видимо, решив, что фотография — это обычное колдовство, а оно, как известно, происходит только по ночам.

Когда мы с Гавриилом Эдуардовичем ходили по избам, за нами всегда бежало воинство маленьких дикарей — местных мальчишек в рваных рубашках, через прорехи которых сверкали их животики и попки.

Я покидал эту деревню с глубокой тоской. Башкиры уговаривали меня остаться: мой приезд на время скрасил этим доверчивым созданиям монотонное и унылое существование. Возможно, я еще бы задержался у них, если бы не мой славный хозяин. Этот старик постоянно жаловался на свою жизнь, и мне ежедневно приходилось выслушивать его монологи об украденных у него десять лет назад трех рублях, о налоге, который он ежегодно платит, о русском ветеринаре, вынудившем его забить двух больных лошадей, о захваченных русскими башкирских землях… Держу пари, что после моего отъезда он окончательно тронулся умом на почве этого! Я до сих пор вспоминаю, как он помог мне сесть в повозку, приговаривая:

— Почему ты не хочешь у нас остаться? Жил бы в моем доме, а я бы тебя кормил! Пообещай, что вернешься!

Я наобещал ему и всем остальным с три короба, и только тогда нас отпустили. Вслед нам неслись пожелания доброго пути, а Гавриил Эдуардович, посмеиваясь, подначивал меня:

— Так вот для чего мне пришлось ехать в такую даль: чтобы убедиться, что вы башкир! Честное слово, они приняли вас за своего!

См. также:

«Татарская невестка иногда бывает недовольна количеством монет, и тогда гостям приходится раскошеливаться»

«Казань — невеселый крупный город, малоинтересный, с однообразными прямыми улицами и безвкусными домами»

«Нынешние французы так любят Россию, что вскорости сделают царя Николая своим императором»

«Башкиры — прежде это были славные люди. А теперь совершенно испортились: пьют и курят!»

«Едва между башкиром и русским намечается дружба, муллы и попы сразу же хотят их поссорить»