Загадки переписи 1920 года: как жители одной деревни делились на татар и мусульман

Как себя назвать

Особенность социализации индивида в упрощенном виде представляет собой выбор модели поведения и причисление себя к какой-либо группе. Иначе говоря, идентификации себя в социальном пространстве. Очевидно, что подобный вопрос стоял и перед татарами в начале XX века. Говоря о социальных и прежде всего групповых идентичностях, необходимо начать с вопроса: кем же считали себя наши предки?

Не мудрствуя лукаво, стоит отметить, что главный аспект идентичности — самосознание, то есть логичный итог саморефлексии, и вопрос этничности здесь не всегда ключевой.

Не так много источников конца XIX — начала XX века, фиксирующих идентичность современников. Однако в распоряжении современного исследователя есть материалы по масштабной переписи 1920 года, проведенной на территориях бывшей Уфимской губернии (подробно разобрана М.И. Родновым). Что касается современной территории Республики Татарстан, то по бывшей территории Мензелинского уезда сохранились подворные карточки только Сухаревской волости (левый берег р. Зай, Нижнекамский район).

Мусульмане — «простонародное» название татар?

Сухаревская волость на момент переписи состояла из 18 селений с населением в 15578 чел. Из них около 34% отнесли себя к русским, 26% — к крещеным татарам, 22% — к татарам, а 15% — к мусульманам, также имелось небольшое количество чувашей и украинцев.

Сам Михаил Игоревич Роднов предполагает, что «мусульмане» — «простонародное» название татар. Но дореволюционный миссионерский и публицистический дискурс чаще оперирует категорией «магометане», предполагающим религиозное понимание проблемы через эпоним Мухаммед—Магомет—магометане.

Поэтому проблема кажется не столь однозначной, тем более что вариативность использования обоих вариантов «идентичности» достаточно широкая. Есть две деревни, где жили практически 100% мусульман: Архипово и Каинлы, в последней лишь два двора татарских против 251 мусульманских. Есть деревни, где почти все население «татарское»: Туба (163 двора татарских), Семенеево (19 татарских дворов, 2 мусульманских), М. Аты (114 татарских и 42 крещенотатарских двора). И, соответственно, есть населенные пункты с более плавным распределением представителей обеих «идентичностей»: к примеру, Красная Кадка поделена практически пополам на татарские и мусульманские дворы. В Нижней Уратьме мусульман одна треть (167 против 50). В целом получается, что едва ли не половина татаро-мусульманского населения Сухаревской волости в 1920 году записана «мусульманами».

Каков мулла, такова и махалля?

Насколько эти данные — продукт саморефлексии, т.е. самосознание? А насколько результат работы переписчиков? В данном случае, возможно, речь идет о экстраполяции авторитета приходского духовенства. Учитывая, какую солидарность показывали приходы, логично, что паства идентифицировала себя вслед за своим лидером. Это же объясняет ситуацию в Красной Кадке, где было две мечети и два прихода. С Уратьмой ситуация сложнее, так как среди жителей присутствуют чуваши, а среди них были распространены «отпадения в ислам», возможно, что среди «мусульман» были и чуваши-мусульмане.

Широко известен факт, что на протяжении XIX века многие современники обращали внимание на то, что татары Поволжья и Приуралья чаще идентифицируют себя, как мусульман. В частности, об этом писал Ш. Марджани, порицая своих современников за отказ от «татарства». В начале XX века этот же вопрос обсуждался (а иногда и осуждался) на страницах периодических изданий, в частности, журнала «Шура». Обычно эти споры вписывались в контекст проблем этногенеза и истории. Вызывает интерес репрезентация отдельных комментаторов, например, «Татар угылы» или «Төрк угылы». Понятно, что псевдонимы отдельных авторов являются очень частным случаем. Большинство текстов презентуются через конфессионим «мусульмане» (к примеру, «Вымрут ли касимовские мусульмане»).

При этом нельзя сказать, что у них отсутствовал концепт макро (национальной) идентичности, они чувствовали принадлежность к одному контексту, просто называли его по-разному (мусульмане или татары). Часто авторы использовали слово «милләт» (нация) для обозначения этой общности: есть «мы» и есть «чужие». И основной критерий отличия «нас» от чужих — это религия. А. Ю. Хабутдинов в книге «Институты российского мусульманского сообщества в Волго-Уральском регионе» считает, что институализация религиозной сферы жизни татар Волго-Урала (в рамках категории «миллет») очертила контуры современной татарской нации.

Как найти на улице «true» мусульманина

Очевидно, что масса обывателей также проводила четкую грань между «своими» и «чужими». И здесь стоит вспомнить упоминавшегося в этом издании А. Франка, который обозначил эту самую грань: мусульманин — это в первую очередь внешний вид. Иными словами, тот, кто выглядит, не как мы — тот не из нас. И это не только одежда, это и прическа, и «стиль» вообще. Найти на улице «true» мусульманина было просто: он был лысым (гладко выбритая голова), у него были коротковатые штаны, чтобы было видно щиколотки. Один из «продвинутых» комментаторов на страницах газеты „Ислах“ писал: «Он не пойдет в театр, не носит волос, и брюк, что скрывают щиколотки…». Более того, прическа, по мнению некоторых современников, была одним из основных маркеров успеха или неуспеха миссионерской деятельности среди отпавших крещенных татар. Наличие в селении «чәчле кешеләр» (люди с волосами) оставляло некоторую надежду на возвращение в православие.

Примерно такая же роль отводилась личной гигиене. Очень важным элементом каждодневной жизни был «кумган» используемый для ритуального (и не только) омовения (тахарат). Условно говоря, наличие в доме кумгана являлось индикатором религиозного прилежания всей семьи в целом.

При соблюдении этого протокола индивид воспринимался как мусульманин, как один из «нас», как часть миллета. При этом остальные аспекты отодвигались на второй план. Необходимо подчеркнуть, что антагонизма или противоречия между двумя «идентичностями» не было, то есть татарин был тем же мусульманином.