Сергей Ястржембский: «С Владимиром Владимировичем не виделся с 2008 года»

«Я охотился на слонов в тех местах, где существует их переизбыток»

— Сергей Владимирович, вы сами страстный охотник и в то же время, озаботились темой защиты природы. Нет ли здесь противоречия? Возможно, вы отказались от охоты после увиденного?

— Нет, я не отказался от охоты, и здесь нет никакого противоречия. Более того, второе вытекает логическим образом из первого, потому что многие охотники, видя, что происходит с дикой природой, видя, угрозу исчезновения тех или других видов, первыми поднимают свой голос в защиту животных. Охота, как вы понимаете, не может существовать без диких животных, а для того, чтобы эта охота продолжалась, нужно предпринять какие-то меры для защиты этих диких животных.

Трофейная охота, которой я занимаюсь и занимаются тысячи людей по всему миру, предполагает безусловную оплату этого дорогого удовольствия. Часть этих денег идет как раз на сохранение дикой природы и на защиту животных от браконьерства. Если не будет охоты (такой парадоксальный, может быть, для некоторых несведущих людей я сделаю вывод) — не будет диких животных. Причем, они исчезнут очень быстро. Трофейные охотники являются барьером между дикими животными, браконьерами и местными общинами в Африке, Азии. Если бы они потеряли свою экономическую стоимость (а она определяется именно охотой), то они бы были просто уничтожены. Животные очень часто рассматриваются местным населением, как конкурент в борьбе за доступ к воде, пастбищам. Поэтому, если нет охоты, местное население их уничтожает.

Что касается известных охотников, которые много внимания уделяли защите дикой природы, то я могу назвать вам известного политического деятеля Южной Африки начала XX века Пауля Крюгера — он был охотником и создал первый в Африке крупнейший национальный парк, который существует и по сей день. Я также называл резервацию Селус в Танзании, так она носит имя очень известного профессионального охотника, который также был защитником животных. Помимо этого, в начале 20-х годов, один из самых известных в то время американских президентов Теодор Рузвельт, также совмещал охоту с защитой дикой природы. Это естественное развитие человека, который видит, что происходит в дикой природе, и начинает бить тревогу, когда понимает, что нужно спасать то или иное животное.

«Животные очень часто рассматриваются местным населением, как конкурент в борьбе за доступ к воде, пастбищам. Поэтому, если нет охоты, местное население их уничтожает». Фото yastrebfilm.com

— Если не секрет, какова ваша самая крупная добыча?

— Ну я охотился на тех же слонов в тех местах, где существует переизбыток (есть и такая проблема в некоторых странах). Скажем, в Зимбабве и Ботсване, где количество слонов превышает (это научно доказано) тот уровень, который может выдержать дикая природа.

Были и медведи. Вопрос не в крупности, не в количестве мяса, потому что оно нас не интересует — нас интересуют трофеи — это клыки, те же бивни, рога и так далее.

Что касается охоты, то это погоня не за конкретным животным, а за эмоциями, прежде всего, за переживаниями, путешествиями, за преодолением себя. Вот это все входит в понятие охоты. А не то, что ты приехал в какую-то страну, расчехлил свой карабин, выстрелил и уехал.

Я буквально недавно вернулся с охоты на анатолийскую серну. Два дня я охотился в горах под снегопадом, в тумане. Каждый день мы где-то по восемь-девять часов находились в горах, спускались и поднимались, вымотанные, что называется, «в дым». Погода не позволяла нам взять этот трофей, и только на третий день удалось это сделать, благодаря тому, что погода улучшилась. Вот такие тяжелые охоты запоминаются на всю жизнь. Ради этого мы, собственно говоря, этим и занимаемся.

«Песков слишком часто отвечает на те вопросы, которые не касаются Кремля»

— Сергей Владимирович, скажите, откуда в вас страсть именно к документалистике?

— Может быть, от журналистики, потому что я многие годы провел в этой сфере. Я семь лет проработал в Праге в журнале «Проблемы мира и социализма», потом у меня был свой журнал VIP для лидеров и о лидерах, который существует до сих пор. Я много писал в разных российских изданиях. В общем, на мой взгляд, журналистика очень близка к документалистике. Документальное кино — это тоже в своем роде журналистика. Просто в кино используется другой язык — язык образов. Журналистика, в классическом понимании, это более сухой вид творчества.

«Я серьезно увлекаюсь фотографией — здесь у меня есть определенное имя, которое было заработано на десятках выставок. Существует примерно 8-9 персональных альбомов, которые я выпустил. Это тоже очень близко к документальному кино». Фото dolcevita-magazine.com

Вторым «истоком» является то, что я серьезно увлекаюсь фотографией — здесь у меня есть определенное имя, которое было заработано на десятках выставок. Существует примерно восемь-девять персональных альбомов, которые я выпустил. Это тоже очень близко к документальному кино.

Ну и в-третьих, документальное кино, в отличие от художественного, позволяет о многих реальных проблемах говорить прямым текстом, жестко и правдиво. Конечно, если вы снимаете настоящее документальное кино, а не занимаетесь политкорректностью. Вот это мне тоже нравится.

— Вы на протяжении нескольких лет занимали высокие посты в правительстве: скажите, как и почему у вас произошел переход от политики к этнографии, фотографии и режиссуре?

— Я отдал государственной службе 30 лет, как посол и как чиновник в администрации президента, как пресс-секретарь президента и его помощник. Я считаю, что это достаточное время для того, чтобы проявить себя на государственной службе. По прошествии этих лет мне кажется, что я многого добился на этой ниве.

Мне просто захотелось, пока есть время и здоровье, попробовать себя в других сферах — вот поэтому я выбрал фотографию, документальное кино, обратив внимание именно на этнографию, на путешествия, на защиту дикой природы — то есть, на те темы, которые мне всегда были близки.

— В одном из интервью вы говорили о том, что вас якобы «попросили» из политики в 1998 году. А в 2008-м вы ушли сами» Но в 98-м, если не ошибаюсь, вы занимали должность заместителя премьера Москвы. Не могли бы вы прояснить этот момент?

— Я тогда выразился несколько по-другому: в 98-м году меня «попросили» из Кремля, уволив с должности заместителя главы администрации президента, а в 2008 году я сам попросился из Кремля. Речь шла не о политике. Уйдя из Кремля, я, как вы совершенно верно сказали, ушел в другую нишу политики и стал вице-премьером правительства Москвы.

— Не могу не попросить вас, как бывшего пресс-секретаря Ельцина и Путина, прокомментировать упреки в адрес Дмитрия Пескова, которого часто обвиняют в том, что на вопросы журналистов о каких-либо событиях в стране, он отвечает, что руководство не в курсе ситуации.

— Песков — профессиональный пресс-секретарь, я бы считал, что он наоборот слишком часто отвечает на те вопросы, которые не касаются Кремля. Особенно, на то, что касается спорта, допинга и каких-то бытовых историй.

Что касается его реакции на вопросы, касающиеся реакции правительства, то замечу, что у правительства есть собственный пресс-секретарь, и он правильно делает, что отсылает к ним.

«С Владимиром Владимировичем не виделся с 2008 года»

— При вас произошла отставка Ельцина, вы являлись его помощником, а затем заняли аналогичную должность уже при Путине — спустя годы, что вы можете сказать о том переходном периоде?

— Ну Россия постоянно находится в каком-то переходном периоде — у меня такое впечатление. Думаю, в том переходном периоде надо оценивать мужество первого президента России, который, найдя преемника, понимая, что физически он не готов продолжать выполнять свои обязанности, досрочно передал власть в руки Путина и, в общем, создал прецедент очень интересный и, мне кажется, заслуживающий внимания России. Трудно себе представить других политических деятелей того же периода, которые могли бы это сделать.

— 90-е все вспоминают по-разному, но если говорить о свободе слова и самовыражения, об искусстве, тогда условия были комфортнее, чем сейчас?

— Я считаю 90-е прекрасными годами, потому что это были годы надежд, годы больших порывов, годы, когда люди начали понимать, что они могут сами что-то делать в этой жизни, добиться чего-то в бизнесе, добиться чего-то в искусстве, журналистике, когда действительно была свобода прессы, свобода слова даже с перехлестом.

Конечно, 90-е были наполнены большими проблемами и серьезными крушениями. С другой стороны, так всегда бывает, когда страна переходит из одной эпохи в другую — из эпохи тоталитаризма и полного государственного контроля над экономикой в эпоху относительной хотя бы демократии и рыночной экономики. Я считаю, что эти годы принесли России очень многое, хотя, конечно, были серьезные проблемы, о которых многие люди помнят, и я их тоже хорошо понимаю.

— Отдалившись от политики, вы продолжаете следить за политической жизнью страны?

— Сейчас я очень далек от политики, но, если вы не следите за политикой, то политика будет заниматься вами, поэтому, конечно, я нахожусь в курсе основных событий и отслеживаю их хотя бы по интернету. Но политикой совершенно не занимаюсь, хотя, видите, этот фильм, который мы сняли, безусловно политический, поскольку все темы, которые мы в нем поднимаем, носят политический характер. Поэтому полностью от политики уйти, снимая такое кино, невозможно. Конечно, когда снимаешь фильмы о жизни племен, то гораздо проще «замкнуться в раковине» и не заниматься текущей политической повесткой.

— Если вы следите за новостями, то наверняка слышали про Улюкаева: как вы думаете, что это?

— Эту тему не комментирую. Это шок. Правильно кто-то сказал, что это событие вызвало шок — аналогичная реакция и у меня. А что за этим стоит и прочее — это надо находиться внутри, вариться в этом бульоне внутренней политики России. Я же нахожусь далеко от этого.

— Поддерживаете ли вы связь с бывшими коллегами? Остался ли кто-то из них в аппарате?

— Конечно, остались некоторые люди. Эпизодически, да поддерживаю контакт, но это очень редко.

— А с Владимиром Владимировичем?

— С Владимиром Владимировичем не виделся с 2008 года.

— Как давно вы навещали Татарстан? И знакомы ли вы с нашими первым и вторым президентами?

— В Татарстане, к сожалению, был очень давно. С огромным уважением всегда относился и отношусь к Минтимеру Шаймиеву, которого считаю мудрым и тонким политиком.

— Напоследок хочу спросить, не планируете ли вы возвращение в политику?

— Нет, ни на секунду не появлялось такого желания. И надеюсь, не появится (смеется).

Конкуренция с Ди Каприо и сжигаемые «десятки миллионов долларов»

— Сергей Владимирович, ваша документальная картина «Кровавые бивни» стала конкурентом ленты, спродюсированной Леонардо Ди Каприо. Вы смотрели трейлер фильма-конкурента? Какие впечатления?

— Я недавно видел фильм Ди Каприо, посвященный защите окружающей среды, но фильма по слонам еще не видел, как и любого материала, связанного с этой картиной. Да и трейлер все-таки не такое серьезное впечатление может оставить. Это впечатление может быть и обманчивым — между трейлером и фильмом гигантская разница. Двухминутный материал вряд ли может дать полную картину.

— Ожидали ли вы, что попадете в «оскаровский» лонг-лист? Возможно еще на этапе создания картины, были некие надежды?

— Нет, не ожидал. Когда вы создаете картину, вы думаете о том, чтобы сделать ее, а уже потом думаете о том, на какие фестивали ее продвигать, и меньше всего думаешь о наградах. Вот, как сделаешь работу, тогда уже можно делать следующий шаг. Существует жесткая периодизация, поэтому, начиная картину, я думаю, мало кто задумывается о будущих наградах.

— Почему вы вдруг озаботились проблемой уничтожения слонов? Какие ресурсы были задействованы при создании картины?

— Что касается самого фильма, то мы начали его снимать три года назад. К нему моя студия подошла с хорошим багажом картин, которые мы снимали, в том числе и в Африке — к тому моменту нами было снято порядка 70 фильмов. Съемки проходили в тридцати странах мира. Только операторов у нас работало 30 человек из разных стран — это поистине международная команда, международный проект.

Сделав фильм в стиле журналистского расследования, мы проследили цепочку преступления: от места зарождения — в саванне или в лесах Африки, где действуют браконьеры, затем мы показываем, как нелегальная слоновая кость попадает в различные транзитные страны, скажем в те же Филиппины, а дальше мы проследили ее путь до главного потребителя всей легальной и нелегальной слоновой кости, которым является Китай — больше 90% нелегальной слоновой кости идет на китайский рынок. Таким образом, у нас получилось полноценное журналистское расследование от начала преступления до его конца, когда мы показываем, как происходит сбыт нелегальной слоновой кости и предметов, произведенных из нее.

Конечно, мы обратили внимание на эту проблему неслучайно. Дело в том, что я многие годы занимаюсь охотой, и в 97-м году я открывал свою африканскую охоту поездкой в Танзанию — в знаменитую резервацию Селус. Тогда я был поражен самой Африкой, как говорится, «запал» на нее. Вместе с тем я был поражен количеством слонов, которых я видел в Селусе. Фактически в каждый день охоты мы видели большие группы слонов. С того момента прошло достаточно много лет, и я приехал туда снова — это было где-то в 2013 году, и увидел совершенно другую картину. Во-первых, было большое количество гиен, за две недели я не увидел ни одного живого слона. Гиены расплодились из-за того, что там был просто массакр, массовое уничтожение слонов. За этот период количество этих животных в Танзании уменьшилось катастрофически — со 100 тысяч до 12—15 тысяч. К тому времени ко мне в руки начали попадаться материалы, которые говорили о невероятном буме браконьерства в Африке. Именно это меня подтолкнуло к тому, чтобы начать снимать этот фильм.

— То есть, прямо на ваших глазах происходили задержания и уничтожалась добыча браконьеров? И, к слову, как вообще принято поступать с нелегальной слоновой костью?

— Да, на наших глазах происходили аресты контрабандистов, аресты браконьеров, допросы. Мы сами помогали задерживать торговцев в Дакаре — принимали скромное участие в операции по пресечению торговли слоновой костью.

Что касается судьбы задержанной слоновой кости, по сути дела, есть только два выхода: она либо оседает на складах африканских государств, где задерживается, и хранится там до лучших времен. Либо она на какое-то время оказывается на этих складах, а потом сжигается. Я считаю, и мы в фильме об этом говорим, что последнее решение проблемы абсолютно контрпродуктивно и глупо, потому что сжигаются десятки миллионов долларов, которые могли бы быть использованы для охраны окружающей среды и тех же слонов.

— «Нью-Йорк таймс» указывает в своей рецензии на некоторую неровность съемок — вы с этим замечанием согласны?

— Неровность съемок совершенно очевидна. Треть материала снята скрытой камерой. Когда вы снимаете скрытой камерой там, где не разрешено снимать, там, где вас просто физически могут выставить, условно говоря, из ювелирного магазина или из мастерской, где работают с нелегальной слоновой костью, вы не можете обеспечить качество съемок. Журналистское расследование предполагает то, что будут неровности съемок. Это не паркетные съемки это фильм, снятый в очень тяжелых условиях.