Рамиль Хайрутдинов: «Мы пошли путем укрупнения, а не ликвидации кафедр»

Речь не идет о том, что кого-то из какой-то комнаты перевели: все остались на своих местах

— Насколько я знаю, недавно прошло заседание Ученого совета, на котором были утверждены изменения в структуре института. Пожалуйста, расскажите, какой она будет сейчас.

— Она фактически такая же, какая есть. 17 июня увидел свет приказ, о котором я неоднократно говорил. Структура теперь приняла ту форму, которую утвердил большой Ученый совет КФУ. Никаких кардинальных, революционных решений нет и не предполагалось. Реально произошло уменьшение количества кафедр с 18 до 13, как заявлялось. Естественно, мы пошли путем укрупнения, а не ликвидации кафедр, поэтому такая формулировка в прямом тексте отсутствует. Речь идет о том, что мы объединили их по научным направлениям абсолютно справедливо. Это общая тенденция. Это не означает, что это хорошо или плохо, это реалии сегодняшнего дня. По крайней мере, специалисты, которые занимались теми или иными направлениями, будут работать вместе.

В институте все высшие школы сохранены с теми же названиями: это Высшая школа международных отношений и востоковедения, Высшая школа исторических наук и всемирного культурного наследия, Высшая школа иностранных языков и перевода. Хорошая новость — в том, что все языковые кафедры приобрели свою четкую специализацию. Речь идет о том, что кафедра, которая связана с социогуманитарным блоком, работает со всеми гуманитарными факультетами и институтами нашего университета, разрабатывает вопросы терминологии, соответствующие курсы обучения, преподает английский язык в специализированной форме. Для каждой отрасли науки есть своя терминология, и поэтому сейчас студенты получили замечательную возможность изучать современный английский язык не просто на уровне овладевания иностранным языком, а владения уже языком науки. Научная терминология, действительно, наша «фишка». И появилась кафедра, которая уже будет обслуживать международников и востоковедов. Вы же понимаете, что здесь уровень владения языком должен быть очень высокий — теперь английский язык будет преподаваться с участием тех преподавателей, которых мы на конкурсной основе переводим на эту специализированную кафедру.

«В институте все высшие школы сохранены с теми же названиями: это Высшая школа международных отношений и востоковедения, Высшая школа исторических наук и всемирного культурного наследия, Высшая школа иностранных языков и перевода. Хорошая новость — в том, что все языковые кафедры приобрели свою четкую специализацию». Фото Гуландам Зариповой

Что касается темы, о которой в последнее время часто расспрашивали (а что же будет с нашими историками?), все произошло именно так, как они и планировали. Кафедра получила новое наименование — кафедра истории Татарстана, археологии и этнологии. И, наконец-то, они все вместе. Речь не идет о том, что кого-то из какой-то комнаты перевели: все остались на своих местах, все занимают те же кабинеты, которые занимали. Но выстроена научная и образовательная программа по развитию кафедры с учетом интересов всех этих направлений. Количество часов у истории Татарстана и татарского, тюркских народов не только не уменьшилось, но и увеличилось — мы это почувствуем уже с сентября этого года.

Наш университет чем хорош? Мы сохраняем тенденцию по увеличению численности мест в аспирантуре, в первую очередь очной, на бюджетной основе. Так вот, на историю, археологию, которые включают в себя и различные исторические периоды, в этом году у нас 15 бюджетных мест. Мне кажется, в этом смысле все должны быть спокойны, потому что у нас нет проблем в отличие от академических коллег, например, у которых существуют сложности с аспирантурой, к сожалению. Дело в том, что я сам в этом так или иначе принимал участие, работая в Институте истории, — и в создании диссертационного совета, и в развитии аспирантуры. Я прекрасно помню те замечательные времена, когда в Академии наук готовили по 20 с лишним аспирантов по самым различным направлениям. Сейчас эта цифра у историков уменьшилась, потому что часть перешла в Институт археологии и т. д. Но общая тенденция такова, что количество аспирантов уменьшилось. Может быть, за этим последует качество поступающих аспирантов. У нас в Казанском университете, слава Богу, стабильно, и ни в коей мере не произошло сокращения аспирантских мест. А это означает, что существует реальный лифт, когда молодой человек, интересующийся историей, имеет возможность поступить в бакалавриат, поступить в магистратуру, и высшей ступенью сейчас является аспирантура. После этого он уже — при условии защиты кандидатской диссертации — становится научным сотрудником, специалистом в области истории.

Татароведов — к историкам, алтаистов — к китаеведам

— Не могли бы вы озвучить названия укрупненных кафедр?

— Институт большой; это не маленький институт, в котором 100 человек, как у Рафаэля Сибгатовича. И так у него внутри очень дробные деления: у него отделы по 4 человека. Академический институт это может себе позволить, для этого есть нагрузка. Но если кафедра не является выпускающей здесь, если нет у нее учебной нагрузки, то эта кафедра существовать не может.

В отделении Высшей школы международных отношений и востоковедения появится кафедра международных отношений, мировой политики и зарубежного регионоведения. Сюда вошла кафедра мировой политики, так как все они в рамках одного направления «международные отношения» — все они слились, и на сегодняшний день там особых проблем нет. Там в чем проблема могла бы быть? В том, что часть коллег представляет себя востоковедами, часть считает себя историками. Мы будем учитывать их желания, если они захотят перейти на другие кафедры.

«В чем проблема могла бы быть? В том, что часть коллег представляет себя востоковедами, часть считает себя историками. Мы будем учитывать их желания, если они захотят перейти на другие кафедры». Фото Гуландам Зариповой

Далее — укрупненная кафедра востоковедения, африканистики и исламоведения. Понятно, что сюда вошли специалисты в области истории, языков и этого региона. Это не только Ближний и Средний Восток, Центральная Азия, но и африканский континент, в том числе и северная его часть: Северная Африка, Магриб (это арабская часть). Шума и гама много, а на самом деле — 6 человек, и набирались два раза. В этом и в следующем году набора не будет. К этому времени мы откроем магистратуру, и они продолжат обучение. Тогда уже будет объявлен следующий набор.

Далее — кафедра алтаистики и китаеведения. Здесь тоже укрупнение специалистов: сюда пришли специалисты-тюркологи, которые занимались тюркскими языками.

— То есть с кафедры татароведения?

— Да. Но это филологи, да и сама кафедра специфическая. Она охватывает огромный регион, и здесь на серьезном уровне преподают корейский, китайский, тюркские языки. Поэтому они объединены в рамках одного направления «алтаистика». Это правильное решение.

Далее — Высшая школа исторических наук и всемирного культурного наследия; кафедра истории Татарстана, археологии, этнологии. Наконец-то, все специалисты собраны вместе. Самое смешное, никто ведь не спрашивает у Искандера Аязовича как у руководителя кафедры, правильно это или неправильно. Сколько я смотрел, никто ему прямого вопроса в лоб не задал: «Искандер, а чего ты сам ждешь от этого объединения?». Ни один не догадался спросить, он бы ответил. Он человек скромный, к тому же на двух креслах сидит: он еще директор Института татарской энциклопедии, поэтому промолчал, улыбаясь. А на самом деле у него сейчас есть и нагрузка реальная, и археологи с удовольствием передают ему по этнической истории. То есть он наконец-то выдохнул, у него нет проблем с нагрузкой, он довольный, счастливый и радостный.

Кафедра общей истории осталась.

Кафедра музеологии, культурологии и туризма переименована в кафедру всемирного культурного наследия.

Кафедра истории России тоже объединилась в рамках укрупнения с кафедрой историографии и источниковедения, потому что там было 5 человек. Историография и источниковедение — это вспомогательные научные дисциплины. Они объединились в кафедру отечественной истории. Точно также им предстоят выборы, им предстоит определиться со своим лидером. Понятно, что волнение у них будет.

«Никто ведь не спрашивает у Искандера Аязовича как у руководителя кафедры, правильно это или неправильно. Сколько я смотрел, никто ему прямого вопроса в лоб не задал: «Искандер, а чего ты сам ждешь от этого объединения?». Ни один не догадался спросить, он бы ответил». Фото Михаила Козловского

И вот у нас на отделении Высшей школы иностранных языков появилась кафедра иностранных языков в сфере международных отношений, которая объединила две кафедры. Остальные все кафедры специализированные: кафедра теории и практики перевода, кафедра иностранных языков для социально-гуманитарных направлений, кафедра иностранных языков для естественно-научного направления, кафедра иностранных языков для физико-математического направления и информационных технологий.

Ресурсный центр Всемирного культурного наследия у нас появился уже в структуре института, у нас появился Образовательный центр изучения Кореи и корееведения. Мы выиграли соответствующий грант с корейской стороны, 27 июня представитель министерства образования Кореи приезжает для открытия этого центра. Также у нас появился Научно-образовательный центр истории детства. У нас динамично развивается Центр компетенций «Универсум плюс», Центр английского, французского языков, появился Центр тюркских языков, Центр арабского языка, Учебный центр туризма и гостеприимства.

Скандал, превратившийся в пиар

— Вы упомянули об укрупнении кафедры исламоведения и востоковедения…

— Да, естественно. Так оно всегда и было: существовала кафедра востоковедения, которая изучала и собственно языки. Еще раз говорю: никакого механического смешения нет. Все коллеги так или иначе остались в тех же самых аудиториях, в тех же самых комнатах, в тех же самых программах. Ни о каком сокращении речи не идет. Произошло сокращение численности заведующих кафедрами, но не специалистов, не часов. Теперь они сгруппированы в своих научных направлениях более органично, нет этой узости мышления, когда каждый заведующий кафедрой ратовал только за собственное направление. Единая кафедра востоковедения позволяет стратегически размышлять о том, какие языки и в каких направлениях мы должны изучать.

— А кто туда войдет?

— Те же специалисты, которые готовились в области арабского языка, персидского языка, суахили, африкаанс и т. д., и та кафедра востоковедения, которая существовала и занималась в первую очередь проблемами подготовки специалистов-регионоведов в сфере Востока, изучала проблему ислама отдельно. Кардинальных изменений, ломки быть не может: идет последовательная работа по оптимизации структуры института, повышению его управляемости. А самое главное — по достижению серьезных результатов.

«В Институте международных отношений на этот год по бакалавриату у нас запланировано 173 бюджетных места, контрольная цифра есть и по коммерческому набору: на сегодняшний день день — 542; общий объем — более 700 человек планируем принять только по бакалавриату». Фото Гуландам Зариповой

Единственное, что я хочу сказать: все изменения войдут и будут реализованы с 1 сентября этого года. На сегодняшний день люди спокойно уходят в отпуска, подавляющее большинство специалистов уже знает свою нагрузку: они знают, каков ее объем, последние коррективы будут внесены осенью. Конечно, многое зависит от набора. Мы рассчитываем, что в этом году набор будет хороший и вместо одной группы будет две группы специалистов, как на бюджет, так и на коммерческий набор. Мы на это рассчитываем. Все говорят, что сокращается количество бюджетных мест. Да, иногда оно варьируется: где-то меньше на 5 человек, где-то больше на 10 человек. Но в совокупности бакалаврских и магистерских программ мы выдерживаем. В Институте международных отношений на этот год по бакалавриату у нас запланировано 173 бюджетных места, контрольная цифра есть и по коммерческому набору: на сегодняшний день день — 542; общий объем — более 700 человек планируем принять только по бакалавриату. Кроме того, мы очень надеемся на магистерский набор, очень неплохие востребованные направления подготовки. По нашему институту в магистратуру 184 бюджетных места и вдвое меньше, где-то 96, мы еще рассчитываем набрать на коммерческой основе. Кроме этого, есть еще аспирантура, о которой я говорил. По нашим цифрам это очень хороший рост и устойчивая динамика.

Я не могу не поблагодарить и ваше издание. Дело в том, что обсуждение, анализ этих событий вызвали действительно живой интерес, в том числе и к нашему Институту. Я могу это четко отследить по количеству звонков на горячую линию. Интерес к поступлению в наш Институт существенно изменился: я не могу судить о цифрах, которые произойдут, но о том, что люди звонят, интересуются, расспрашивают об этих направлениях, вы не поверите, в том числе и о тех направлениях, о которых мы с вами говорили — на историю тюркских народов, историю татарского народа есть устойчивый интерес. Я очень надеюсь, что мы отберем лучших из лучших. Я пересмотрел свои взгляды — надо быть более открытыми и доступными, не сосредотачиваться только на внутренней работе Института, а очень важно иногда просто рассказывать о той реальной работе, которая ведется в Институте, а она очень большая.

Можно долго говорить о качестве образования в советское время, в 90-е годы, но к нам поступают лучшие из лучших. То, что КФУ всегда в первой пятерке, десятке престижных институтов, университетов России, — это тоже показатель квалификации. У нас проблема другая. Я коллегам своим, преподавателям всегда объясняю: мы должны не останавливаться на достигнутом и все время думать о завтрашнем дне. Мы должны идти к повышению качества образования и подготовки. Наверное, уже не достаточно только прочитать лекцию и поработать со студентами индивидуально. Мы должны готовить студентов к этой реальной жизни: надо научить студентов читать, анализировать, изучать, владеть информацией, — но вместе с тем очень важно быть реалистом и давать те навыки, которые буквально завтра, после окончания вуза, могут быть востребованы. Это касается не только естественно-научных дисциплин, но и гуманитарных. Понятно, что есть достижения в медицине, химии, физике, строятся лаборатории, приглашаются ученые, проводятся серьезные исследования, есть уже публикации в крупных научных журналах. Но это не означает, что такая же активная жизнь по совершенствованию программ, привлечению лучших специалистов не происходит у нас.

«Я считаю — и это позиция Ученого совета института, — помимо языка коллеги должны знать и историю Татарстана <...>, очень хорошо должны знать тот регион, язык которого они изучают, будь то Европа или Восток. То же касается и наших международников: они не должны зацикливаться исключительно на страноведческой подготовке, дипломатических дисциплинах. Найти этот баланс — сейчас это самое важное». Фото Гуландам Зариповой

У нас большой институт, есть и минусы, и плюсы. Минус только в том, что приходится думать о балансе, то есть у нас не может быть отстающих, мы единая команда, поэтому все взаимосвязано. Как готовить, например, лингвистов — натаскивать только на язык? Я считаю — и это позиция Ученого совета института, — помимо языка коллеги должны знать и историю Татарстана, и эти часы у них есть: они должны знать некие экономические, правовые дисциплины, очень хорошо должны знать тот регион, язык которого они изучают, будь то Европа или Восток. То же касается и наших международников: они не должны зацикливаться исключительно на страноведческой подготовке, дипломатических дисциплинах. Они должны быть широкими специалистами. Найти этот баланс — сейчас это самое важное. Что касается истории, важно дать развиться не только направлениям, которые сейчас востребованы. Хотя очевидно, что у нас здесь есть серьезные достижения, прекрасные специалисты, крупные лаборатории. Все наслышаны о программе. Почему кафедра получила название культурного наследия? Это не только следование моде, а то, что на этой кафедре истории, археологии и этнологии реализуются программы по подготовке специалистов в области всемирного культурного наследия. Не знаю, почему на это меньше обращают внимание, но это направление, как и татароведение, объединило целый ряд научных дисциплин, образовательных программ.

Еще раз говорю: эта полемика, которая была в прессе, во многом позволила нашим коллегам внимательно посмотреть. Мы убедились, что находимся на правильном пути, что речь не идет об очередной корректировке, смене курса или изменении, переименовании этих кафедр. Нет, речь идет о том, что на сегодняшний день выстроилось уже некое сообщество, структура в рамках высших школ, которые позволят говорить о том, что именно здесь собраны профессионалы. Также говорят, что мы некая замкнутая корпорация. Это не совсем так. Дело в том, что я выходец из академической среды, в Академии наук проработал достаточно долго, почти 15 лет, знаю и проблемы, и достижения не понаслышке. Я тоже долго для себя перестраивался, потому что всегда был архивным червяком, человеком, который реализовывал научные проекты. Здесь была несколько другая ситуация: во главе угла студент, образовательная программа, работа с точки зрения подготовки специалистов. Но мы открыты, и у нас идет постепенная смена тренда: мы начинаем понимать, что мы готовы уже приглашать не только тех специалистов, которые выросли в недрах университета, прошли ступеньки от студента до аспиранта, преподавателя, доцента. Эти традиции сохранены, но мы готовы и к приглашению целого ряда специалистов. По востоковедению, по китайскому языку у нас был целый ряд не только собственных воспитанников, но и часть коллег приезжали устраиваться к нам на работу. Сейчас у нас достаточно большой конкурс на преподавательские места. Нагрузка сформирована — ее столько, сколько есть желающих прийти к нам в университет и поработать. В том числе и историков, и востоковедов, и жителей других городов. Это меня не может не радовать. Сейчас появился некий выбор. Коллеги, которые преподают в Казанском университете, знают об этом, и, для того чтобы соответствовать всем требованиям Казанского федерального университета, они должны показывать свои лучшие стороны, то есть это не формальная отписка о статье — действительно должна быть хорошая публикация, которая вызовет интерес. Если это учебно-методические пособия, то они должны быть не те, что переписаны, а реально новыми.

«Вы публиковали интервью с Юлаем Шамильоглу, который высказывал свои опасения. После того, как этот материал состоялся, он уже неоднократно бывал в нашем институте, ему стали интересны наши программы». Фото Романа Хасаева

— Кто возглавит эти укрупненные кафедры, известно?

— В любом случае, мы действуем по регламенту университета, а он предполагает конкурсное назначение. На каком-то этапе мы можем назначить исполняющего обязанности, но затем предполагаемый заведующий кафедрой должен пройти конкурсный отбор, и он не бывает безальтернативным. На его должность также будет претендовать человек с собственной программой. Мы должны будем определить, кто из них является более подготовленным для этой должности.

«Ничего личного»

— Буквально две недели назад в Академии наук проходила конференция по исламоведению. Вы тоже были заявлены среди участников, но вы не пришли…

— Дело не в том, что я не пришел. Я как раз находился в отпуске. Я даже обещал моему коллеге Ягудину, что я буду. Другое дело, что я достаточно поздно получил программу. Я очень надеюсь, что мое выступление так или иначе в материалах будет опубликовано. Там абсолютно нет ничего личного, потому что моя позиция такая: у нас не делятся конференции, мероприятия на «наши» и «не наши», академические и вузовские. В республике проходит много мероприятий, в которых должны участвовать все. Мы и Академия наук являемся соорганизаторами конференции, которая пройдет в июле. Конференция, посвященная обретению Казанской иконы Божией Матери, хотя, казалось бы, здесь в основном должны говорить религиозные деятели, специалисты в области теологии, религиоведения — они есть как в Академии наук, так и у нас. Зачастую это одни и те же люди, я имею в виду тех, кто приглашается академическим сообществом в качестве руководителей, сотрудников или участников проектов. Точно так же сознательно, я вам скажу, мы не ограничиваем приглашения академических исследователей. Надо быть честным, справедливым: я, будучи директором, на протяжении этих 5-6 лет неоднократно делал предложения прийти и занять место в университете — кто-то соглашается, кто-то раздумывает, у кого-то есть собственные причины быть или не быть университетским ученым. Если дистанцироваться от личностных отношений, у нас в республике это достаточно гармонично, у нас нет этого жесткого разделения.

Помните, была настороженность, и вы публиковали интервью с Юлаем Шамильоглу, который высказывал свои опасения. После того, как этот материал состоялся, он уже неоднократно бывал в нашем институте, ему стали интересны наши программы, и он предложил свои услуги в качестве исполнителя и участника программ. Мы ему даже предложили — и он не отказался. У нас существует Информационно-ресурсный центр «Тюркский мир», и наш американский коллега, наш друг–татарин согласился стать научным руководителем, у него очень большие планы. Тем более он планирует в ближайшее время переезжать в Казахстан и возглавить кафедру в одном из университетов Астаны. Мы уже сейчас выстраиваем совместный план работы.

«Я за то, чтобы работали лучшие специалисты, и я за то, чтобы работал и Беккин в том или ином качестве. Какие у меня могут быть претензии к ученому, специалисту? Но для этого нужно прилагать хоть какие-то усилия для того, чтобы соответствовать требованиям федерального университета». Фото vk.com

— Вернемся к вопросу о конференции — на ней присутствовал Ренат Беккин, и его доклад был посвящен судьбе кафедры исламоведения и востоковедения, в котором он отзывался достаточно критично и назвал нововведения развалом кафедры.

— А как ему не отзываться критично. Если бы все было замечательно, тогда, наверное, не было бы необходимости вносить коррективы. Я за то, чтобы работали лучшие специалисты, и я за то, чтобы работал и Беккин в том или ином качестве. Какие у меня могут быть претензии к ученому, специалисту? Но для этого нужно прилагать хоть какие-то усилия для того, чтобы соответствовать требованиям федерального университета. Вы понимаете, нет былых заслуг. Можно быть довольным или недовольным Хабутдиновым. Пройдет срок, и определится победитель в споре между ними. Они оба доктора наук, один — экономических, другой — исторических наук; у обоих большое количество публикаций, авторитет. Но, извините, огромное количество кафедр под каждого доктора наук — это вчерашний день. Пожалуйста, открывай свое собственное направление научное, его же не обязательно привязывать к какой-то кафедре, организовывай магистратуры, принимай людей. Претензий к Беккину, еще раз говорю, у меня нет. Может, у него есть ко мне.

Университетская образовательная среда очень отличается от академической. Если ты там доктор наук и ты работаешь в секторе, ты понимаешь, что с тебя три статьи в год, пожалуйста, появляйся в явочный день, все остальное время ты можешь посвятить себе. У него как у академического ученого была возможность работать еще и дополнительно: и москвичи, и питерцы, и казанцы этим занимаются. Но если ты руководитель кафедры, если ты говоришь о науке, развитии образовательных программ — открывай новые магистерские программы. При Беккине новых магистерских программ открыто не было, как и нет их и при Хабутдинове на сегодняшний день. Другое дело, что они хотя бы запустили эти механизмы. Дело не в проведении красивых конференций, куда можно привести всех своих друзей и партнеров. Речь идет о повседневной работе. Я согласен с Беккиным: речь должна идти о повышении качества образования. Если у него есть желание, надо говорить об этом не с трибуны полемики, а приходить сюда и говорить: «У меня есть конкретное предложение». Мы — открытая организация.

О «милипизерных» кафедрах

— Он говорил, что каждый преподаватель находился на своем месте. Куда теперь определены эти преподаватели?

— Мы эту кафедру, которая была при Беккине, не то что не уменьшили, мы ее увеличили, мы включили в эту кафедру целый ряд квалифицированных специалистов по этой же проблематике. Она из этой… не любите это слово?

— Пипирошной?

— У меня другое даже — милипизерной, вот такой вот студенческий оборот. Я хочу сказать, из таких маленьких кафедр. Мы не страдаем гигантоманией, но речь не должна идти о том, чтобы вести один поток. Если на кафедре три человека по 900 часов, итого всего 2 тыс. часов. Если мы говорим о востоковедении и его развитии, это должно быть большое количество читаемых часов, курсов, должен быть большой поток студентов, которые придут к тебе. А из них уже выбираешь лучших из лучших и готовишь по крупицам. Я именно за этот подход. Единственное, из-за чего я с ним спорил, когда он, не зная образовательной системы, говорил: «Мне не нужен весь ваш балласт, мне нужны мои ученики, пять человек, из которых появятся светила». Мы не должны заниматься только с 5-ю студентами. Мы должны заниматься со всеми — в этом и должен появиться твой талант педагога, который заставит их полюбить твой предмет. Не буду я, наверное, рассказывать, но были заявления о переходе. Ну невозможно так: когда группа создавалась, у них было 25 человек, и она должна прийти, конечно. Есть отсев, но не может группа существовать, ее расформируют, если там меньше определенного количества людей. Он этого не понимает: если расформируют группу, кому он будет преподавать?

«Что сделал Айрат Габитович в отличие от многих других коллег? Он брал все эти планы и говорил: «А что может быть интересно студенту? У меня заканчивается один поток, если мы их упустим, а что у нас будет? Яма? Давайте откроем магистерские программы». Фото Романа Хасаева

Хамидов работал и работает, Ахунов работал и работает, Лейла Алмазова работала и работает, Хабутдинов, в конце концов, работал и работает. Сейчас к ним присоединяется кафедра восточных языков, Аида Ринасовна Фаттахова и коллеги, которые владеют арабским языком. Причем еще раз повторю: их никто в одну комнатку не набивает. Но, по крайней мере, все программы, которые существуют и у языковедов, и у историков, и у культурологов, и у экономистов, теперь понятны, можно посчитать общий объем часов, и они будут заинтересованы в разработке этих курсов и в том, чтобы сделать эти курсы привлекательными для студентов.

Я объясню ситуацию. Та же кафедра археологии. Когда Айрат Габитович начинал и я пришел, на кафедре было где-то 4,5 тыс. часов — с трудом хватало на то, чтобы обеспечивать преподавателей какой-то долей ставки. Что сделал Айрат Габитович в отличие от многих других коллег? Он брал все эти планы и говорил: «А что может быть интересно студенту? У меня заканчивается один поток, если мы их упустим, а что у нас будет? Яма? Давайте откроем магистерские программы». И он открыл значительное число магистерских программ, которые оказались востребованными, на которые есть конкурс. Причем он брал не только археологию. Например, он в рамках этого направления подготовки «История искусств» полностью разработал, лицензировал и утвердил профиль «реставрация памятников культурного наследия». Сюда уже поток желающих, потому что это вполне осязаемая конкретная работа, причем достаточно прибыльная, потому что специалисты (если исходить из того, что в науке не состоится и в музей не пойдет) в системе арт-продаж, галерейные деятели достаточно востребованы, и они живут существенно лучше, чем их коллеги, работающие в библиотеке. Он открыл эту магистратуру, и на сегодняшний день количество часов вдвое увеличилось: он не только снабдил себя, но и приглашает лучших специалистов на вакансии, которые есть. У того же Беккина шло снижение нагрузки: 4 курса отучил, а в магистратуру эти ребята не пошли — они потеряны, они ушли на другие направления, в другие вузы. Если ты заведующий кафедрой, мудрый, умный, авторитетный, ты подумаешь о завтрашнем дне своей кафедры и будешь открывать те магистерские программы, о которых говорили уже неоднократно, обращаясь и к Беккину, и к Ахунову, сейчас я, и к Хабутдинову. Слава Богу, хоть этот понял, что им с неба никто не дает. В отличие от академического плана, мы еще должны думать и о будущем студентов.

«Если бы мы эти кафедры не укрупняли, пришлось бы сидеть делить часики кому-то»

В отличие от многих мы же не пошли по пути сокращения преподавателей, вот почему мы большие. Если бы мы эти программы не создавали, если бы мы эти кафедры не укрупняли с точки зрения общего направления подготовки, пришлось бы сидеть делить часики кому-то. Надо быть активным, надо быть энергичным, создавать новые программы — это мой принцип. Можно говорить: «Ну вот. Это коммерциализация». Это не коммерциализация. Логика другая. Дело не в том, чтобы набрать студентов и деньги в карман положить. Институт не кладет деньги в карман. Все идет так или иначе в копилку университета и создаются условия: вы же видели, и ремонт у нас сделан, и студенты в хороших условиях сидят. Университет должен выглядеть и стремиться к лучшим мировым образцам, не только с точки зрения качества образования, но и условий.

«Функции университета заключаются и в том, чтобы привлечь и закрепить молодежь, чтобы они увидели, что и здесь можно получить достойное серьезное образование». Фото Гуландам Зариповой

Сейчас только студенты, может быть, ленятся, но столько возможностей, особенно для наших студентов для участия в различных языковых программах — вы даже представить себе не можете. Огромное количество грантов стран Западной Европы, огромное количество грантов стран Азии. Половина из них на конкурсной основе, то есть фактически бесплатные: если ты побеждаешь, от тебя только зависит. Ты можешь получить колоссальное удовольствие от учебы, а еще и мир увидеть. Другое дело, что я против учебы в бакалавриате за рубежом. Наверное, кто-то может себе это позволить, но, по большому счету, мы теряем людей, а когда дети учатся у нас в Казани, в университете или в другом вузе, оканчивают бакалавриат, а магистратуру уже могут выбирать не у нас, а за рубежом. Во-первых, они хорошо подготовлены и к российской действительности, хорошо подготовлены и к мировой ситуации, тогда они возвращаются. Как только уезжают в бакалавриат детишки учиться в 17-18 лет, уже невозможно изменить психологию: они уже не горят душой, для них слова «традиция», «патриотизм», «история, культура родного края» не имеют значения, они становятся космополитами изначально, поэтому функции университета заключаются и в том, чтобы привлечь и закрепить молодежь, чтобы они увидели, что и здесь можно получить достойное серьезное образование.

«Ликвидация направления, то есть его размывка с точки зрения научного пространства, — это ошибка»

— Минобрнауки посчитал, направление «востоковедение» является «неперспективным», и теперь оно может также изучаться в рамках регионоведения. Как Вы относитесь к этому?

— Я участвовал в ряде заседаний УМО. Мое мнение и мнение моих коллег из российских академических институтов категорически резкое. И мы поддерживаем и петиции, и обращения, которые мы подписывали от имени нашего Института. Я считаю, что это не совсем разумно, потому что востоковедение — это огромная сфера, это масштабная область научных знаний, которая требует подготовки, и нельзя терять его в угоду сегодняшнему моменту, сиюминутному. Мы не должны готовить только политологов, мы должны готовить не только специалистов, которые работают в депслужбах. Мы должны готовить тех людей, которые являются исследователями-аналитиками. Есть опасность, что за этими красивыми словами о том, что политические науки вбирают в себя все, можно потерять фундаментальную часть.

Если в рамках университета укрупнение направления «востоковедение и африканистика» нормально и логично, то ликвидация направления, то есть его размывка с точки зрения научного пространства, — это ошибка. Мы ведь готовим специалистов не на сегодняшний день.

Мои российские коллеги часто здесь бывают, и они жалуются, ведь они привыкли работать в более комфортных условиях. И возможности у них были совершенно иные: и языковые группы у них по 3-4 человека, и на это были бюджетные места. А сейчас они говорят: «Рамиль Равилович, как Вам удалось на африкаанс набрать? У нас набора нет, и у нас детишки выбирают английский и китайский. И большая трудность набрать людей, как вам это удалось?». Проблема существует, и школы надо сохранять. Востоковедческие школы и в Петербурге, и в Москве, и в Казани находятся в реальной опасности, если будет принято такое решение. Я не против коллег-политологов, но нельзя, нельзя этого делать.